Инна Тронина - Операция «Купюра»
Светлана накинула халат, вцепилась пальцами в волосы и тихо застонала. Пожалуйста, Мишка запросто треплется по телефону, а ей будто мозги выносит. В комнате холодно, а всё тело в поту, и поджилки трясутся. А ведь завтра – опять на работу. И там нужно перед сотрудницами марку держать, а то зажалеют.
До сих пор ей удавалось водить товарок за нос. Сотрудницы из билетных касс на углу Невского и улицы Гоголя завидовали Свете и откровенно удивлялись, что такой роскошный парень прельстился страшненькой задрыжкой. Как батарея – ни груди, ни зада. Да и лицо самое обыкновенное. И сынок растёт – копия папа, такой же писаный будет. Повезло, бывает же… Впрочем, понятно – за Светланой её родители дали квартиру на проспекте Энгельса. Специально разменяли свою «сталинку». Михаил жил с матерью и отчимом в одной комнате коммуналки – вот и не упустил момент. А до этого, вроде, вообще из деревни приехал…
До сих пор Светлана жила в выдуманном ею самой мире, и, в конце концов, сама себе поверила. Когда болтала с сотрудницами, даже хвасталась перед ними. Искренне считала, что сын у неё – отличник, а муж с ней нежен и внимателен. Кассирши знали, что Михаил без возражений помогает жене по дому, и сразу выбрасывает из головы все милицейские дела, едва переступает порог. Эта вера помогала ей жить, как-то держаться на людях и не плакать.
На самом же деле она иллюзий не строила, дома давала себе волю. Когда оставалась одна, ревела в голос. Но никому не смогла бы объяснить, какого рожна ей ещё нужно. Муж не гуляет, не пьёт, деньги в дом приносит, пальцем её ни разу не тронул, а этой тощей выдре всё не так. И не поймут никогда коллеги, что Мишка – хам. Сильный, самоуверенный, первобытный самец – и никогда другим не станет…
Света вышла на кухню, и ей было стыдно взглянуть в глаза сыну. Богдан воодушевлённо рубал хлеб с колбасой, уткнувшись в какую-то книгу. Нетронутая картошка так и громоздилась на расстеленной газете. Света вытерла слёзы, взяла ножик и принялась за работу.
Михаил, переговорив с Горбовским, положил трубку. И тут же раздался новый звонок – какой-то особенный, резкий, длинный. И всё-таки это был не межгород – просто в ушах будто бы зазвонили далёкие, скорбные колокола.
– Слушаю! – Ружецкий даже не успел отойти от аппарата.
– Мишико, ты? – Тенгиз говорил торопливо и тихо, словно боялся, что его услышат.
– Ну, я. Что случилось, батоно?
– Мишико, я только сейчас всё понял. А днём, когда мы разговаривали, что-то не сходилось…
– Что ты понял? – Ружецкий ещё обдумывал разговор с Захаром.
– Почему Кулаков так себя вёл, – пояснил Тенгиз. – И отказался с нами ехать, и бумаги отдал…
– Почему? – Михаил уже понял, что случилась беда.
– Он застрелился, Мишико. Сразу после того, как проводил нас…
Глава 6
В половине девятого утра Всеволод спустился к почтовым ящикам, и душа его была в тот момент непривычно спокойна. Мороз, похоже, совершенно озверел. Когда кто-то вошёл с улицы в подъезд, по всей лестничной клетке пронёсся ледяной, пропахший автомобильными выхлопами вихрь.
Грачёв ещё не опустил ключи во внутренний кармашек на крышке «дипломата», и потому решил взять почту. Дарья ушла перед ним, но она никогда не лазила в ящик – видимо, считала ниже своего достоинства делать это. Кроме того, сестра и не читала никаких газет, демонстративно не интересовалась политикой, когда все сходили с ума у телевизоров и брали штурмом киоски прессы. И домашним будущая великая пианистка заявила, что хочет выделяться из толпы – как все гении.
Всеволод увидел через дырочки в ящике что-то белое – скорее всего, это не газета, а письмо. Почтальонка по такому холоду рано не пойдёт – значит, придётся спускаться к ящику бабе Вале. Более того, Грачёв хорошо понимал, КАКОЕ это письмо, и потому обрадовался, что достанет его сам. И содержание послания он представлял себе слишком ясно – вернее, мертвящее отсутствие всяческого содержания. Там должен быть чистый лист – даже без клеток и линеек.
Он сунул ключ в скважину, двумя пальцами вытащил обычный конверт – опять без почтового штемпеля. На сей раз адрес был напечатан не на машинке, а на принтере компьютера.
– Состоялся «сходняк», – вполголоса сказал Грачёв, подкидывая конверт на ладони. – Интересно, всем разослали или мне одному?
Он подумал, что сейчас увидит тех, с кем работал в рамках операции «Купюра». Кроме Михаила Ружецкого и Саши Минца, никто не знает ни о звонке Стеличека, ни о первом его письме. А ведь дело касается всех, а, значит, ребят надо предупредить. Они должны быть осторожны, даже если пока и не получили таких вот писем. Но никто не мешает, начав с одного члена группы, добраться потом до всех. Посмотрят, какое впечатление произведёт расправа с Грачёвым, а потом решат, что делать дальше.
Горбовскому и Милорадову тоже нужно будет показать этот конверт – возможно, чуть позже. Показать не для того, чтобы вызвать жалость, выйти из игры, попросить защиты. Просто начальство тоже должно быть в курсе событий и адекватно на них реагировать.
Заиндевевшая старуха-соседка с багровой рожей втискивала свои телеса в дверь, прижимая к животу набитую продуктовую сумку. Вернее, не такая уж соседка и древняя, как рядится в лохмотья. Несколько лет назад ушла на пенсию и решила, что заглядываться на неё некому. А чтобы для себя самой марафет навести – этого от наших женщин не дождёшься.
Торопливо поздоровавшись, Всеволод ретировался, чтобы не отвечать на вопросы относительно здоровья Валентины Сергеевны и Ларисы Мстиславны. Он не спешил разрывать конверт – решил сделать это позже, в машине. Гады, такой день испортили – конец операции, причём неожиданный и триумфальный. Всеволод всегда любил эти дни, заполненные совещаниями, оперативками, беготнёй по начальственным кабинетам и нервной, но радостной дрожью.
Милорадов ещё вчера вечером сообщил, что отделу Горбовского удалось добыть ценнейшие материалы, позволяющие без особых хлопот взять банду Стеличека и его подельников. Оказалось, что Мишка с Тенгизом приволокли на Литейный такие сведения, за которые и помереть не жалко. Конечно, противная сторона тоже готовит свои сюрпризы, но это – в порядке вещей. Бандитов тоже можно понять – свой же человек так круто их подставил.
Захар Сысоевич и Павел Андрианович сошлись на том, что необходимо привлечь к операции не только ОМОН, но, если потребуется, и СОБР. Боевики из этой группировки натасканы в восточных единоборствах, прекрасно вооружены, и потому будут представлять большую опасность для обычных оперативников. И если про Святослава Иващугу никто, включая начальство, не знал ничего, то об Ипполите Жислине говорили обычно шёпотом, как о чём-то неприличном. Этот тип был потомком сибирских разбойников, а его родной папаша в своё время промышлял и людоедством.
Всеволод разговаривал с Милорадовым поздно вечером, и не сразу сообразил, что ляпнул лишнее. Не нужно было подставлять Шурку Сеземова, который хранил часть материалов по этой группировке у себя дома, но как-то сорвалось с языка, а потом было поздно.
– Да вы что! – Павел Андрианович, наверное, на том конце провода схватился за голову. – Чтобы немедленно переправить всё на Литейный, завтра же! Всеволод, ты меня понял? Да вы с ума сошли, братцы…
– Есть переправить! – только смог сказать сконфуженный Грачёв, готовый откусить свой собственный язык и выплюнуть его в окно. – Только, очень прошу вас, не наказывайте Сеземова. Он день и ночь пашет, бедняга.
– Это – его работа, – сухо ответил Милорадов. – А начёт наказаний и поощрений поговорим, когда операцию закончим. Я-то что, на меня и наплевать можно, – с горечью сказал Милорадов. – На подопечных наших положить сложнее. Как бы они свои меры не приняли в преддверии захвата. Вот этого я больше всего и боюсь…
Основные мероприятия были назначены на тридцать первое января, и Горбовский почти не появлялся в своём кабинете. С самого утра его вызвали к генералу, где опять-таки присутствовали и чекисты, и люди из ОБХСС. Похоже, все собравшиеся не ожидали, что дело закончится так скоро, и были слегка растеряны. Бумаги из папки Бориса Кулакова лежали на столе и, казалось, тикали, как адская машина.
А в это время Всеволод Грачёв, подняв воротник, перешёл узенькую улочку Братьев Васильевых, и как-то по-новому оглядел свои заиндевевшие «Жигули». Тёмно-фиолетовый кузов стал сверкающе-белым, и стёкла тоже искрились под светом фонаря. Ещё не погасшие звёзды мигали в вышине, словно точки на электронных часах Грачёва. И он впервые в жизни ощутил, что весь мир – огромный, сложнейший механизм, необъятный компьютер, в память которого заложены судьбы всех живущих на Земле.
И вот если бы сейчас можно было востребовать из кладовых его гениального мозга сведения о себе, о том, чем всё это кончится! А зачем, собственно? Всё и так понятно. Эти приказы исполняются в течение суток. Лишь бы не сейчас, попозже, когда он переговорит с ребятами, расскажет им всё, что знает сам, предупредит об опасности. С ним в могилу не должна уйти ни одна мелочь, чтобы не пострадал так тщательно выверенный план.
