Станислав Савицкий - Самоучитель прогулок (сборник)
– Через полчаса – в Брыльцы-на-Мудях.
– К сожалению, пробки препятствуют движению, не все тут зависит от нас.
Тут мы встали у канала Сен-Мартен. Посреди канала допотопный драчепот выгребал черпаками грязь со дна.
– И тут перегородили, не проплыть. Деньги, что ли, ищут? – заворчал таксист.
– Какие деньги? Дно чистят, наверно.
– Драгметаллы, например.
– Да откуда они тут?
– О, знаете, сколько в парижских реках всего!
– Особенно бриллиантов.
– И драгметаллы, и камни драгоценные в каких-нибудь выброшенных механизмах. Они особенно нужны ученым, которые занимаются исследованиями в области космоса.
В этот момент из черпака в кузов булькающей жижи с хрюком плюхнулась солидная порция глинистого говнища.
– Что-то немного тут сокровищ осталось.
– Кончатся драгметаллы – начнутся клады.
– Да, клад неплохо было бы найти. Мне бы не помешал.
– Поймите одну вещь: мы не там ищем и не те сокровища.
– Я точно не там.
– Существо человеческое о духовных благах забыло.
– И не говорите.
– Все суетится, погрязло в мелких заботах, а о подлинных ценностях забыло.
– Нет, почему же, наверно, помнит, только вспоминает не вовремя.
– А кстати говоря, лень – это порок.
– Да ну вас. Что может быть приятнее?
– Ученые доказали: лень – болезнь.
– Как доказали?
– В исследованиях. Человек уклоняется от труда и склоняется к бездействию. Некоторые так упорствуют в своих заблуждениях, что готовы заснуть буквально летаргическим сном.
– Это ж какую силу духа надо иметь, чтобы самому заснуть летаргическим сном?
– Подлинная сила – это духовная сила!
Я не перестаю удивляться учтивости французов в повседневной жизни, которая высмеивается в анекдотах, которая кажется иностранцам зачастую формальностью, без которой можно обойтись и которая по природе своей плохо совместима с пресловутой русской открытостью. Открытость пресловутую обсуждать здесь не место, это отдельный и не самый приятный разговор. Учтивость, которая до последнего времени была частью французского быта, но на глазах исчезает, тоже, конечно, не идеал того, как люди могли бы мирно сосуществовать друг с другом. Я за простоту нравов, то есть, само собой, не за панибратство и коммунальность, но за то, чтобы манерничанье и условности были сведены к минимуму. В некотором отношении это тоже следствие того, что я прикипел к Франции душой. Светские разговоры, которыми надо заполнить паузы на вечеринках, в купе поезда или между отделениями в театре, вгоняют меня в сон. Зато мне очень нравится достоинство, с которым здесь умеют отказывать. Фразы типа «сожалею, я не могу вам помочь» или «извините, буду занят в этот день» совсем незатейливы, но от них у вас нет ощущения, что это отговорка или даже оскорбление. Вежливость как подспудное пожелание далекого космического путешествия, из которого не стоит возвращаться, не имеет никакого отношения к словам, сказанным с достоинством. Можно в субботний вечер закрыть бар и не вспоминать о нем до следующей недели. Можно закрыть бар и повесить табличку: «Хороших выходных. До вторника».
Один мой приятель, переселившийся в Париж и работающий тут журналистом, утверждает, что s’emmerder (попасть в дурацкую ситуацию) – один из главных местных страхов. Возможно, внимательное отношение к ближнему своему – это в первую очередь средство предохранения от ближнего своего, что-то вроде страховки. Это, впрочем, не исключает хамежа, с которым вы сталкиваетесь в магазинах, табачных лавках, аптеках моего любимого города. Теми же вежливыми фразами, той же подчеркнуто учтивой интонацией можно испортить настроение кому угодно в один миг.
Но я о хорошем.
Мне очень нравится, как здесь стараются не выходить за рамки приличий. Старая бомжиха в тренировочных штанах с оттянутыми коленками, в грязной, неопределенного цвета футболке, с пакетом Proxi входит в кафе и ждет в дверях, пока к ней подойдет официантка. Подходит хозяйка и спрашивает: «Чего вы желаете?» Та отвечает, что ей нужна салфетка, она простудилась, у нее насморк. Не сказать, что хозяйка заведения довольна происходящим, но тем не менее она приносит пару салфеток. И желает бомжихе хорошего дня. Та в ответ тоже желает ей хорошего дня и уходит, сморкаясь в салфетку прямо в дверях. Конечно, эта история не похожа на сцену из жизни идеального государства, где счастья всем роздано поровну. Но мы-то знаем, что, если поделить то, что есть у хозяйки кафе, пополам и половину отдать бомжихе и все остальное так же справедливо поделить, будет не счастье. Сначала ни у кого ничего не будет, а потом опять у кого-то денег станет больше, чем у другого. Причем опыт показывает, что больше будет опять у хозяйки кафе. И все будет как всегда.
Мне очень нравится, что бомжиха знает, что может зайти в кафе. Ей не будут рады, и ее вид смущает посетителей. Она не будет задерживаться тут, она воспользуется своим печальным преимуществом касты неприкасаемых и получит то малое, на что может рассчитывать. И хозяйка, хочет она того или нет, выполнит ее скромную просьбу.
Я где-то прочел, что в Париже есть городской закон, по которому в кафе любой посетитель может попросить стакан воды. Вряд ли бармены и официанты в восторге от этого закона, но это минимум человеколюбия, который нужно соблюдать. Не надо любить ближнего своего. Стакан воды – это уже кое-что, а по нашим временам такие жесты тянут на поступок. Однажды в брассери на Сен-Жермен вечером я пытался вспомнить за дижестивом все выпитые за день аперитивы. И тут прямо к стойке бара на роликах подъехал парень. Это было лет десять назад, до запрета кататься на роликах в публичных помещениях. Парень вылетел из колонны роллеров, которая неслась по бульвару. Не знаю, было ли это соревнование или просто веселая движуха, но парень был не в желтой майке лидера. У него был вид отпетого спортсмена, знающего, что скоро гонка закончится и можно будет выкурить две сигареты подряд, а потом спокойно выпить. Он попросил стакан воды. У бармена в этот день настроение было не очень, а тут еще этот. С видом человека, которому есть что сказать, но тем не менее воздерживаясь от комментариев, он дал стакан воды. Роллер его поблагодарил. И уже когда роллер вылетел обратно на бульвар, чтобы влиться в колонну, бармен пробурчал что-то вроде «ходят тут всякие» и уставился в экран TV, где «Пари-Сен-Жермен» опять продувал каким-то слабакам.
Франция всегда удивляла меня не только регламентированностью повседневной жизни, не ограничивающей, впрочем, свободу жить на свой лад, но и тем, что, будучи частью одной большой страны, ее земли чтут своих genius loci и остаются сами собой. У нас, в России, в недалеком прошлом на одной шестой части мировой суши, эти различия между разными регионами почти стерты, что противоречит здравому смыслу и, как все абсурдное на наших необъятных просторах, кажется совершенно естественным. Здесь же каждый город, каждое место дорожат тем особенным, что у них есть. Если город портовый, шумный, без руля и без ветрил, он не будет выдавать себя за культурную столицу. Область, издревле располагающаяся на пересечении нескольких культур, жители которой с детства говорят на нескольких языках, не станет настаивать на том, что ее объединяет некая духовная общность. Перекресток – он и есть перекресток. Какой смысл изображать уточненные вкусы и аристократизм, когда вокруг в основном крестьяне и рабочие, сметливые и хозяйственные, подозрительные к приезжим, пока не познакомятся с ними поближе, а потом готовые рассказать им все, что было здесь за последние дцать лет?
Меня все это удивляло, потому что в России, несмотря на ее невероятное многообразие, люди до последнего времени обращали мало внимания на то, чем они обязаны месту, где выросли и живут. Балтика, Красноярский край, Казань, Екатеринбург – это разные миры. Но мы не вдаемся в детали и различия, мы поглощены тем, что нас объединяет, и готовы считать себя всем во всем.
Во Франции иначе. Возьмем, например, город Анже – место укромное, хотя на самом деле это столица края и по европейским меркам город достаточно большой. В нем есть спокойствие, царящее там, где войны и великие события отгремели давным-давно, страсти унялись и люди теперь живут здесь своей жизнью. А то, что когда-то эта земля была владениями Плантагенетов, что один ее край был в Шотландии, а другой в Пиренеях, что здесь правили анжуйские короли, только украшает умиротворенное существование местных жителей. Это одна из самых французских Франций, ее «центр», неукротимая Луара, на первозданность которой якобы не посмел посягнуть даже в фантазиях ни один гидроинженер. Она течет быстро, напористо, мимо пологих холмов, полей, расчерченных на многоугольники, и приземистых пышных рощ, омывая песчаные отмели и поросшие кустарником островки. Природа здесь так аккуратно первозданна и так не похожа на родной русский пейзаж, складывающийся из двух-трех объемов, сквозь который, как из супрематической картины, путь один – напрямик в космос. И свернуть ведь не свернешь.
