Наталья Горская - Мальчики-мальчишки
И опять пошёл спотыкаться на «совести». Так тяжело ему это слово давалось, словно боялся его, как суеверия какого-то, как чертыханья на Великий праздник. И опять никого эти речи не проняли, потому что было ясно, что этот самый кризис – если он вообще существует – этих ораторов, увещевателей и профессиональных усовестивателей никак не коснётся. Их вообще ничего не коснётся: ни кризис, ни сокращение штатов. Это работающие люди страны всю жизнь в страхе должны жить, что их могут уволить или зарплату урежут. А эти «кризисных дел мастера» ничего никогда не потеряют. Этим ничего не урежут, даже если они во время своей работы на Канары укатят или станут передачку какую-нибудь на телевидении вести. Призывают работяг затянуть пояса, а сами золотые унитазы себе устанавливают. И ни один от такого горшка не откажется, чтобы было чем выплатить зарплаты своим рабам хотя бы за позапрошлый год. Это на Диком Западе руководство какой-нибудь корпорации в случае кризиса может отказаться и от частных самолётов, и даже от личных автомобилей, и от обедов в дорогих ресторанах, чтобы сэкономить, а нашим «царькам» ранг не позволяет. Наши как раз призывают холопов затянуть пояса потуже, а самим личные автомобили уже скоро ставить будет некуда. На пятую квартиру в столице или вторую яхту в Сочах кому-то стало остро не хватать, вот они и задумали: а не объявить ли кризис в России и не привязать ли его к… да вот хотя бы к падению котировок на Марсе. Там, на марсианской бирже, какой-то брокер напутал с акциями, а в России цены в сто раз «из-за этого» вырастут, зарплаты и сбережения рядовых россиян в тысячу раз уменьшатся. А народ-дурак любую ложь проглотит. Никто не задумается даже: какое отношение к нашей экономике имеют события на Марсе? Промышленность остановлена, сельское хозяйство развалено, но сделано это совершенно законно, по приказу сверху, а не в результате непредсказуемой стихии, бушующей на другой планете.
Волков опять поймал себя на мысли, что если бы про кризис ему рассказывал тот, кто сам потерял на нём всё до последней копейки, то он, очень может быть, поверил бы ему. Но перед ним галдели господа, которые от всех этих «кризисов» только всё толще и толще становились. Во всём цивилизованном мире во время этих самых кризисов цены понижаются, а у нас они повышаются. Во всех цивилизованных странах организуются бесплатные обеды для школьников, чтобы хотя бы эта проблема не мучила их родителей, честных служащих, а у нас один букварь стал стоить столько, сколько ещё недавно стоили все тридцать томов Большой советской энциклопедии.
Прямо как в анекдоте, где мартышка бежит по лесу и кричит: «Кризис! Кризис!». Её видит лев: «Чего ты вопишь? Какой кризис, в чём он? Я как ел мясо, так и буду есть». Мартышка бежит дальше и опять кричит: «Кризис! Кризис!». Её встречает лиса: «Какой ещё кризис? Вот я как ходила в шубе, так и буду ходить». Тут мартышка призадумалась, почесала затылок и поняла: если ничего не изменилось для других, то и я, как ходила с голой задницей, так и буду ходить.
Стало быть, никакой это не кризис, а узаконенное перекачивание денег из одних карманов в другие. По определению, кризис затрагивает все слои населения, а то, что в России он всегда бьёт только по тем, кто много и тяжело работает, то это только от загадочности русской души. У нас президентская семья хоть копейку потеряла от этих кризисов, когда у старух накопленные на похороны три тысячи рублей в один миг в три рубля превращались? Или кто-то из членов правительства обнищал хотя бы на рубль, когда люди в стране годами зарплату не получали? Нет. Совсем наоборот! К тому же, для рядового гражданина потеря ста рублей хуже смерти, а для них растрата миллиона – это так, семечки, пустяки, копейки, которые к ним скоро с новой прибылью обязательно вернутся. Русский экономический кризис – это товар штучный. Такого больше нигде произойти не может, как только в России…
Тут бастующий народ устал безмолвствовать, и кто-то из революционеров возмутился:
– Да какой там кризис? Это всё фикция, кризисы ваши! Вы их специально придумываете, чтобы на совершенно законных основаниях удерживать нашу зарплату!
– А мне хоть кризис, хоть хренизис, – высказался ещё кто-то. – У меня в кошельке уже почти год денег вообще не водится. Всё своё ношу с собой, так что обесцениваться как бы нечему.
Рабочие захохотали, чиновники брезгливо посмотрели на них: мол, как с вами, с темнотой, говорить об экономических изысках. Только Волков не смеялся. Ему было не смешно и не грустно. Он вдруг вспомнил иллюстрации из школьного учебника по истории СССР, где изображены пузатые буржуи и нищие рабочие. То какой-то оборванный старик стоит на одной ноге в своём огороде, а вторую ногу ему поставить некуда, так как на этом территория его землевладений оканчивается. То смуглые от пыли и грязи работяги тянут руки в заводскую кассу, откуда торчит только чья-то толстая глумливая физиономия, наверняка, сообщающая, что денег нет и не предвидится. Один рабочий что-то требует у этой физиономии, другой озадаченно чешет в затылке, не понимая, почему он столько отработал, а за труд свой ничего не получил. А поодаль стоит третий, который уже не недоумевает и ничего не просит, а смотрит на всё происходящее этаким цепким взглядом, подперев подбородок крепкими и сухими кулаками. «А вот этот человек знает, что надо делать, – похвалила тогда учительница истории этого рабочего с цепким взглядом. – Он понимает, что рабочим классом буржуазия бессовестно манипулирует. Призывать и упрашивать её о милости бесполезно и где-то даже позорно. Требуется радикальное переустройство общества, погрязшего в праздности, в то время когда люди, обеспечивающие этому обществу возможность жить праздно и беззаботно, влачат самое жалкое существование! Нужна революция». Неоднозначно дано было понять, что не надо унизительно выпрашивать своё же, а надо воздействовать исключительно радикальными мерами. И это не будет плохо. Напротив, это будет похвально. То есть революция – это было, конечно же, незаконно, но с позиции того закона, неправильного, написанного для удобства существования правящего класса. К тому же известно, что, в случае неудачи, об участниках революции говорят как о незадачливых бунтовщиках, а в случае удачи – как о героях, потому что добро всегда побеждает зло: кто победил – тот и добрый.
Ещё он вспомнил, что весь курс дореволюционной русской истории в советское время заключался в одном предложении: «Как господа обижали и обирали рабочих и крестьян». Всех советских школьников буквально с первого класса убеждали, как было плохо и страшно до Великой Октябрьской революции, и как хорошо, что теперь такого «беспредела» нет и никогда уже не будет – потому что построено самое справедливое на свете государство и так далее в том же духе. И ещё учили ненавидеть тех, кто обижает и угнетает рабочих людей.
– Рабочий человек, – рассказывали им на уроке истории, – производит и создаёт всё то, чем пользуются все: машины, корабли, самолёты, всевозможные материалы, ткани. Он строит здания и дороги, обеспечивает существование материального мира. И он не должен ждать снисходительной благодарности от этого мира, а имеет полное право требовать свой законный и честный заработок. И последнее дело для рабочего человека – позволять помыкать собой, позволять унижать и обирать себя.
Так у него и пронеслись перед глазами все эти картинки, где юный Ленин-гимназист с лицом мудреца решает: «Мы пойдём другим путём», и фильм про Девятое января, где участник знаменитой «мирной демонстрации» после её расстрела разбивает портрет Николая Второго со словами: «Как царь с нами, так и мы с царём».
Нет, он не собирался идти защищать пролетариат. Боже сохрани такой глупостью заниматься! Он не любил людей и не обладал слишком горячим и наивным сердцем для таких занятий, как и другие россияне тех лет, которых в детстве учили одним истинам, а жизнь их потом все до одной опровергла. К тому же за восьмидесятые годы Великая Октябрьская революция была настолько облита грязью, что никто из здравомыслящих людей не захотел бы затевать её снова. Он не особенно прислушивался к «новейшим историческим открытиям», а просто по-своему рассудил, что если та революция, которая была семьдесят лет тому назад, не помогла, то и новая ничего не сделает. В одну реку дважды не входят, да и у нынешнего российского пролетариата политическая сознательность на нуле. Весь смысл жизни заключается в том, что любой раб, прорвавшись к власти, непременно обрастает деньгами, и вскоре, если не он сам, то его дети и внуки становятся чёрствыми и невосприимчивыми к горестям новых рабов, которые обеспечивают существование новому правящему классу. И на тот момент он понимал, что находится в касте рабов, а вырваться из неё можно только с помощью денег. Но деньги в постперестроечной России можно было добыть уж никак не честным трудом. А чем же? Вот откуда у этих министерских деньги? А если их слегка этак потрясти, может, чего себе и вытрясешь?..
