Игорь Соколов - Двоеженец
Еще мне показалось, что мой разум перестал зависеть от Вольперта и что реальность и пустота этой комнаты – это одно и то же, и что я больше не намерен здесь находиться, а все равно нахожусь, будто в каменном мешке с одною дверью в Никуда, т. е. в Пустоту Вольперта…
Неожиданно дверь открылась, и я увидел Веру. Она была в черном плаще и курила сигарету с золотым мундштуком. На лице ее едва обозначилась грустная улыбка, обозначавшая не что иное как ее же собственный грех.
Ты, наверное, думаешь, что я болен? – спросил я тихо, боясь до нее дотронуться.
– Это теперь не имеет значения, – прошептала она.
– А что тогда имеет? – заволновался.
– Ничего не имеет, – шепнула она уже мне на ухо и заплакала, и обняла меня.
– И что, меня нельзя никак вылечить?!
– Вольперт сказал, что нет!
– А если он все врет, и если он просто присвоил себе все мое: и мое место, и мою свободу?! Тогда что?!
– Опять ты про свободу, – Вера вздрогнула и отшатнулась от меня, – неужели ты помешался на ней, как все?!
– Прости, я не хотел, – попытался обнять ее, но она вырвалась и убежала от меня, и дверь за ней громко захлопнулась.
Тогда я достал шнурки из ботинок и попытался сделать из них для себя петлю, но моя попытка была такой жалкой, что кто-то громко засмеялся за дверью, и я с ненавистью заметил в двери крошечный глазок.
– Ненавижу! – закричал я в глазок и плюнул, и опять упал на бетонный пол, уже не пытаясь сдержать потоки бессильных превозмочь этот безумный мир слез.
– К черту этот мир! Как сон в бреду!
– Ужасно, но она хотела трахаться каждый божий день, – услышал я сзади чей-то глухой шепот.
Я привстал и оглянулся, и увидел сидящего рядом со мной на четвереньках Сан Саныча.
– Если вы сюда не вошли, то как тогда сюда попали?! – спросил я его.
– Тс-с! Молчите! – Сан Саныч прижал указательный палец к губам, как совсем недавно это делал Вольперт.
– Я знаю, как проходить сквозь стены, – шепнул мне в левое ухо Сан Саныч.
– И как?! – шепнул я в ответ.
– Очень просто, – Сан Саныч схватил меня за руку и потянул за собою, и мы со всего маха ударились больно об стену.
– Ах! Черт! Не получилось! – Сан Саныч всхлипывал, как малое дитя.
– Наверное, и Вас Вольперт обвел вокруг пальца?! – усмехнулся я, потирая ушибленное плечо.
– Вот блядское отродье! Всех вокруг пальца обвел, – негромко заругался Сан Саныч, и я вдруг вспомнил, что почти так же он ругался со мною в темноте, и поэтому сразу же отвернулся от него, как от явившегося в душу наважденья.
Я закрыл глаза и заткнул пальцами ушные отверстия. Галлюцинация не может говорить, – подумал я и отключился.
– Кажется, это состояние ступора, – склонился надо мною Вольперт, – вам не кажется?!
Рядом с ним весело подпрыгивал толстый мужик с рыжей бородой и в черном плаще.
Я тут же встал и вежливо пожал руку Вольперту, хотя он ее мне и не протягивал.
– Нет, ошибся, Слава Богу! – Вольперт заулыбался и, кивнув в сторону мужика, прошептал: «Это Роберт Иванович, он пришел на себя, дурака, поглядеть, а то у нас с ним что-то диагнозы не сходятся!
– Что я, животное что ли из зоопарка?! – обиделся я и отвернулся от них.
– Можете разглядывать мою жопу сколько угодно! Только я здоров, как на прогулке бык!
– Ну, ладно, Роберт Иванович, пойдемте тогда лучше к другим, – предложил Вольперт.
– Нет, я все-таки хочу с ним поболтать, – Роберт Иванович попытался развернуть меня к себе лицом, но я громко захохотал, испугавшись щекотки.
– Н-да, – меланхолично пробормотал Роберт Иванович, – как вы им только диагнозы ставите, не пойму!
– Наука – вещь серьезная, – охотно откликнулся Вольперт, – хотя временами и непредсказуемая! Однако интуиция, коллега, почти что не подводит, достаточно в глаза лишь поглядеть!
– Это в каком смысле?! – спросил Роберт Иванович, но Вольперт не ответил, он вместо этого подошел ко мне и попросил шепотом повернуться к Роберту Ивановичу.
Я был весьма смущен такой неожиданной просьбой и поэтому быстро вернулся к этому рыжему и любопытному бородачу, который зачем-то очень быстро оторвал у меня с головы несколько волосков и, что-то пошептав над ними, спрятал в специальный целлофановый пакет, который затем положил в небольшую черную коробку, а затем спрятал ее в коробку побольше.
– Я коллекционирую все волосы на свете, – объяснил мне и Вольперту свое странное поведение Роберт Иванович, – и вскоре я надеюсь с помощью волос установить любой, даже сверхъестественный диагноз и даже неестественной болезни!
– Но я же здоров! – закричал я, – понимаете, здоров, как бык, и очень хочу на свободу!
Роберт Иванович испуганно выбежал из моей камеры, а Вольперт с циничной улыбкой выдрал напоследок у меня с головы здоровенный клок волос и поспешил тоже выйти вслед за Робертом Ивановичем, а я опять остался один и лег опять на бетонном полу, положив руки под голову. Теперь я уже внутренне радовался своему заточению, особенно глухой тишине, возникающей в нем. Через некоторое время около меня кто-то зашевелился, и я опять поднял голову и увидел Сан Саныча. Однако теперь его возникновение нисколько не удивило и не обрадовало меня.
– Все люди – негодяи! – патетически провозгласил Сан Саныч и в доказательство ударил себя кулаком в грудь.
– Очень хорошо, только не совсем убедительно! – сказал я, укладываясь поудобнее на бок.
– Что неубедительно?! – удивился Сан Саныч.
– Просто неубедительно возникаете здесь, – пояснил я и отвернулся от него к стене, пытаясь скорее заснуть.
Правда, сон все время выскальзывал из моих невидимых рук, и теперь мне казалось, что я играю с Вольпертом в ту же игру, что и он со мной, впрочем, я уже боялся ошибаться.
19. Матильда, или Экзистенция половой страсти
Первое время, став собственницей и генеральным директором фирмы «ЭЛМОС-ТРАСТ», Матильда вела себя как беснующийся звереныш, она не давала мне работать, то дома, то на работе она завладевала всем моим существом как по мановению волшебной палочки, едва лишь притронувшись ко мне, она тут же сливалась со мной всей своей очаровательной и хрупкой фигуркой, в общем, из вполне нормального человека она делала необузданного животного, каким я себя вряд ли когда-нибудь ощущал.
Очень часто она приезжала ко мне на серебристом «Кадиллаке», одетая в белое полупрозрачное платьице, открывающее все прелести и повисающее на ней, как сорванный колокольчик. Даже родственники покойников, ежедневно посещающие наше заведение, временами прекращали плакать и скорбеть по усопшим, глядя на Матильду необъяснимое чудо природы.
Почти всегда, приехав ко мне в морг, она как бы невзначай закрывала дверь моего кабинета на ключ, закрывала на окнах жалюзи и тут же усаживалась ко мне на колени, и начиналась самая настоящая пытка моей несчастной плоти.
Конечно, я отчаянно сопротивлялся, мой разум безусловно требовал моего возвращения к работе, к своим профессиональным обязанностям, но она так нежно прикасалась ко мне и так ужасно заманчиво втягивала в себя все мое естество, которое тут же взрывалось и содрогалось, как земля во время вулканического извержения, иными словами, она закрывала мои глаза и мой разум густым туманом сладострастия, и я выл, стонал, целиком проваливался в ее приоткрытую бездну, пока не ощущал себя вообще отсутствующим на этой земле.
Иного бы человека наверняка испугала необъяснимость такого странного исчезновения, но только не меня.
Я был настолько очарован ей, что дозволял находиться рядом с собой, когда вскрывал чей-то труп, в это время я полностью отключался, то есть я не думал, что это человек или что когда-то это был человек, для меня это не субъект, а объект моей работы, в то время как живая и прекрасная Матильда, находящаяся рядом, – это сказка, живая сказка при вхождении во тьму, даже мои чисто профессиональные интересы: как, от чего он загнулся – все остается за гранью моего опыта, все происходит машинально, кроме странных поцелуев с Матильдой, когда я вскрываю брюшную полость скальпелем и беру на анализ желчь и мочу покойника, я все еще продолжаю находиться в каком-то необъяснимом трансе, и вся работа происходит как заученное множество раз действо. Одновременно между наших легких прикосновений телами, поскольку руки заняты, и поцелуев, я могу немного придти в себя и поразмышлять о бренности нашего существования, о невозможности что-либо изменить и вместе с тем о том, как хорошо, что все-таки мы есть…
Такие разговоры утомляют Матильду и где-то в глубине души, как мне кажется, она ненавидит всех мужчин за их страсть все анализировать и обобщать.
Правда, она продолжает улыбаться мне, чтобы не разрушить наше единение и развить особую проницательность в нашем общении, и вообще иногда я чувствую, какая она хитрая женщина, это заметно по ее глазам, улыбке, по тому, как она говорит и как ненароком поглаживает меня рукой по спине, плечам и ягодицам, как ласково щурится, и все для того, чтобы извлечь из меня в данную минуту то, что ей нужно, а нужно ей ни много и ни мало – завладеть мной целиком и духовно, и телесно, не оставив ни одного места открытым и доступным остальном миру.
