Марина Болдова - Память (Братья)
Иван в своей жизни так и не научился доверять. Никому. Но Роговцеву поверил сразу. И, что документы уничтожит, и, что осуждать не станет. Ему даже показалось, что Роговцев рад был бы ему помочь. А дочка – то у него какова! И ведь не побоялась в сейф залезть, стервочка маленькая! Иван как бы «посмотрел» на Лилечку другим, не Дубенковским, взглядом. Будь он тогда повнимательнее, заметил бы, что девчонка не так глупа, как кажется. И что бы изменилось? Добился бы ее увольнения, и что? Лежал бы здесь, или же в тюремной больничке? Скорее там. Узнай Трофимов, нашел бы за что посадить. Так что, действительно девочке «спасибо».
«Стоп! А докторица моя любимая? Не откажет, факт. В госпитале она не все время торчит. Правда, как выяснилось, мужик там дома какой – то имеется. Значит, семейная она у нас, Антонина, блин, Игнатьевна! Не иначе, как пирожки жарит своему ненаглядному, да картошечку с лучком на постном маслице», – мысль о пирогах и картошке вызвала такую волну голода, что у Ивана заскрипели зубы. А ему никто никогда ничего не жарил. Впрочем, жарила одна. Сулико звалась. Да только это было так давно, что, можно уже говорить, что и не было вовсе. И точка. А картошки хочется. И отбивной из свининки, с прожилочками сальца. И кетчупа побольше, болгарского, с мелко нарезанным сладким перчиком.
Иван нажал кнопку вызова санитара. Немного подождал. «Что же это такое делается! Опять никто не торопится! Разбаловала персонал Игнатьевна, никакой дисциплины!», – он еще раз надавил на кнопку.
В палату, запыхавшись, вбежал санитар.
– Что не торопимся, солдатик?
– Извините, товарищ подполковник, виноват. Что могу сделать?
– Позови врача.
– Антонину Игнатьевну? Извините, не могу.
– Что еще?
Николай замялся. Волновать больных было строжайше запрещено. А как объяснить, почему врач не может подойти? Только соврать.
– Она это… Ее вызвали. К главврачу, – нашелся он.
– Врешь, – сказал, как припечатал, Дубенко.
– Ей богу! То есть, так точно, вру, – Николаю вдруг захотелось задеть этого подполковника. Он терпеть не мог хамов, особенно таких, при чинах. Даже лежа пластом, этот мент умудрялся всех «построить».
– Ну!
– У Антонины Игнатьевны был приступ. Сердце. Она совсем себя не бережет, – добавил он неожиданно.
– Когда? – Ивану показалось, что у него похолодели руки.
– С полчаса назад. Сейчас она уже в палате, – Николай и не рад был уже, что проговорился. Реакция Дубенко его поразила. Видно было, что тот расстроен, растерян и ему действительно плохо от этого известия. Приписав это чистому эгоизму, как же, личный врач заболел, Коля поспешил успокоить Дубенко, – Не волнуйтесь, вами займется другой врач.
– Да пошел ты, – Дубенко отвернулся к стене. Слезы, подкатившие к глазам, были и для него самого неожиданностью, и он никак не хотел, чтобы санитар заметил его повлажневшие глаза.
– Слушаюсь.
Николай быстро вышел из палаты.
«Вот она расплата. И что же ты хотел, Дубенко? Нельзя безнаказанно так долго не любить никого. Что ты готов взять с собой туда, в мир иной? К гробу багажник не приделаешь! Кто тебя любил, убогого? Никто. Сулико, будь она неладна, и то пользовала. Деньги на счетах для кого лежат? На сотни шикарных похорон хватит! Кому они еще нужны, деньги – то твои? Да, есть брат. Егор. Живет в коммуналке, наверняка на одну зарплату. А ты уверен, что он возьмет у тебя хоть копейку? Нет, ты как раз не уверен в этом. Отца, этого урода, ты обеспечил до конца его дней. Только не оценит он этого, ума давно лишился, Бог его и так наказал. Или наоборот, милостью одарил: осознавать свое бессилие – вот истинное наказание. Только ты за жизнь зацепился, она же, Антонина, тебя к свету потащила, словно на аркане! И тут – бац! Получите – с братом черте что происходит, Антонине плохо! Выходит, ты тоже руку приложил, чтобы ее угробить. А как жить без нее будешь, подумал? Ведь давно же понял – твоя это женщина, твоя! Потому и злишься. Здоровым – то ради нее захотелось стать, факт. Как это она тогда его спросила? Хочет ли он стать мужчиной? Хочет, еще как хочет! И, чтобы она, Антонина, блин, Игнатьевна, в этом становлении принимала самое непосредственное участие! И, чтобы от вида ее обтянутого халатиком тела не только голову туманило, а и… Но встать нужно сначала хотя бы на ноги. Да чтоб руки слушались. А как без нее у него получится? Да никак! Что делать – то теперь?» – Иван устало прикрыл глаза. Не было ни злости, ни отчаяния. Тупо било в висках, и слезились глаза. Мерзкий солено – кислый комок стоял в горле. Не было сил ни сглотнуть его, ни убрать усилием воли. Иван понимал, что этот ком состоит из стыда и страха. Стыда за себя, и страха за нее. «Если я все это чувствую, значит ли это, что я жив?», – задал он себе вопрос. «Жив – жив – жив…», – играла у него в голове вконец заезженная пластинка.
Глава 58
Валентина Прокофьевна вертела в руках именной пистолет мужа и силилась припомнить, когда в последний раз его видела. И не могла. Ей казалось, что он лежал на своем месте всегда, и вчера, когда она вытирала пыль. Стоп! Внутрь ящика она не заглядывала. Залежи в ящиках она разбирала только месяц назад. Она вынула коробку, выбросила кучу мелких бумажек, протерла внутри ящика влажной тряпкой и положила коробку на место. Но коробку не открывала! Зачем Лерке отцовское оружие? Она и стрелять – то толком не умеет. Романов, правда, пытался ее водить в армейский тир, но сам же потом со смехом рассказывал, как она визжала при каждом выстреле! Что она задумала? Или уже?… У Валентины Прокофьевны от страха екнуло в груди. «Надо звонить Егору. Петр может приехать и не сегодня, а нужно что – то делать», – мысль о зяте придала ей сил. Она протянула руку к телефону и хотела уже снять трубку, как он зазвонил сам.
– Егор? Слава, Богу, – она и сама не могла себе объяснить, почему сразу поняла, что звонит бывший зять, – У нас беда. Ты можешь приехать? Как в больнице? Ранен? Хорошо Егорушка, я сейчас соберусь, приеду к тебе сама. Кузьмин подъедет за мной? Да, я жду. До свидания Егорушка.
Все страшное уже произошло. Ее дочь сошла с ума. Конечно, это она стреляла в бывшего мужа. Но почему? В последние годы Лера совсем перестала обращать на него внимание. Развод, как думала Валентина Прокофьевна, Лера пережила безболезненно. Уж она – то следила за дочерью, боясь срыва. Но нет. Месяц, другой – и Лера перестала даже упоминать его имя. Почему сейчас, когда прошло больше полугода, она вдруг решилась на такое? Что ее подтолкнуло? Могла узнать, что у Егора появилась женщина. И что? Он никогда не скрывал, что погуливает. И Валентина Прокофьевна ни разу не упрекнула его за это. А Лерке и вовсе было все равно. Так что же произошло?
Валентина Прокофьевна переоделась в платье и взяла из спальни сумочку. В кухне она положила в пакет пирожков и налила в бутылку деревенского молока. Когда раздался звонок в дверь, она была уже практически готова к выходу.
Глава 59
– Галь, ну как там Маришка? – Беркутов неловко повернулся в кровати, пытаясь сесть.
– Уже нормально. Знаешь, она такая…взрослая. И сильная! – Галина вспомнила, как проплакавшись, Маринка совершенно спокойно сказала: «Ну, и Бог с ним. Только давай, мамочка, больше о нем не говорить, ладно?»
Алевтина, стоя со шприцем в руках около Маришкиной кровати, только покачала головой. Укол не понадобился, Маринка опять заснула.
– Сильная? Да уж, есть в кого! Помню, на даче…
– Беркутов! Ну что ты за человек?! Ты мне эту дачу теперь всю жизнь припоминать будешь?
– А ты, женщина, выдержишь со мной всю жизнь? Я теперь собираюсь жить долго.
– Да и живи себе на здоровье! Напугал!
– Галь, сейчас моя бывшая теща приедет. Мне поговорить с ней нужно.
– Мне уйти?
– Нет! Она нормальный человек. Да что там – разводился, только и жалел, что с ней расстаюсь. Можно было бы – с собой забрал, ей – Богу!
– Ну и предложил бы!
– Да ты что! Эти двое, Лерка и Романов, без нее часа не протянут. «Уселись» к ней на плечи живым весом в два центнера, и гоношат, как могут, – в голосе Беркутова звучала откровенная злость.
– А ты что?
– И я тоже не лучше. А пельмешки она делает, с баранинкой!… – Беркутов сглотнул слюну, – Вот увидишь, сейчас принесет что – нибудь вкусненькое.
– Ага, а тебе нельзя! Кефирчику не хотите ли, барин? Али кашки какой?
– Недобрый вы человек, Галина Михайловна, – протянул раненый осуждающе.
В дверь постучали. Первой вошла Валентина Прокофьевна. Беркутов обомлел. Он видел ее месяц назад. Выглядела она на свои шестьдесят пять, но была полна здоровой энергии. Сейчас его бывшую тещу можно было смело назвать старушкой. Дело было даже не в морщинах или сгорбленной спине. В ней не было жизни.
Она улыбнулась, и Егору и вовсе стало не по себе. Эта была улыбка смертельно больного человека, который сам все про себя знает и ему от этого как – будто неловко и стыдно. Валентина Прокофьевна приветливо кивнула Галине, как давно знакомому человеку. Галина же во все глаза смотрела на Валентину Прокофьевну. Ее просто поразило сходство этой незнакомой женщины с ее погибшей матерью. Конечно, внешне они не похожи, но все остальное? А как называется это остальное? «Породу не прикроешь рваниной», – сказал однажды ее муж, когда они из окна машины увидели роющуюся в мусорных контейнерах очень старую женщину. Потрепанное, но чистое и заштопанное пальтецо с плюшевым воротником облегало ее стройную фигуру, скромная шляпка из такого же плюша была приколота к седым волосам настоящей шляпной булавкой. Спина была прямой, а ноги! Ноги «стояли» в третьей позиции, совершенно естественно, без особого напряга. Она вынимала пустые бутылки из железных ящиков с такой грацией и изяществом, протирая их чистой тряпочкой и складывая в пластиковый мешок, что Галина, сидевшая за рулем, засмотрелась на нее и выключила двигатель машины. Глаза заволокло слезами. «Что же это за страна такая, если такие женщины вынуждены выживать за счет мусорных бачков?» – процедила тогда сквозь слезы Галина. Она уже стала вытаскивать из сумки кошелек, когда муж остановил ее. «Не унижай, не нужно. Она не возьмет у тебя ничего. Она не…попрошайка. Породу не прикроешь рваниной». Позже она узнала, что Юрка с Соколовым добыли адрес этой женщины. Она оказалась бывшей балериной оперного театра, одинокой, доживающей в коммуналке с соседом – алкашом. Как – то они добились для нее приличной пенсии. Галина тогда подумала, что несчастная женщина, наверное, до самой смерти благодарила справедливое государство за добавленные в старости рубли.
