Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Прощеное воскресенье
– Успокоила. А то я думал: уже не в себе.
– В себе, в себе, еще как в себе! Слабая желтоватая полоска света просачивалась в правом верхнем углу портьеры.
– У вас фонари на улице?
– Нет. Это огни на мосту Александра III – рядом. Хочешь посмотрим? – Не дожидаясь ответа, с юной прытью Мария вскочила с постели, прошла босая к окну, отодвинула тяжелые портьеры и кружевные занавеси.
Мост Александра III сиял огнями, ярко выхватывающими из темноты золоченых крылатых коней на его четырехгранных колоннах. А дальше, в перспективе, чернела на фоне более светлого неба Эйфелева башня, отдыхающая от туристов в этот поздний час октябрьской ночи.
Он подошел и обнял ее со спины.
– Какая красота! Мост, и правда, рядом.
Ее груди переполняли его ладони. Он нежно привлек к себе и поцеловал Марию в макушку.
– Слушай, Маруся, а может, этот мост специально построили здесь, чтобы однажды двое русских в чем мать родила подошли к окну и полюбовались? Может быть, в этом и есть высшее предназначение русского моста в Париже?
– Если так, то мост уже оправдал себя, – чуть слышно сказала Мария, медленно поворачиваясь в его объятиях, а повернувшись, нежно поцеловала его в губы. – Ты голодный? Давай пожарим яичницу с беконом и помидорами. Хочешь?
– Согласен. Хотя нет. Давай еще поваляемся.
Далеко в гостиной часы пробили три раза.
Они легли и накрылись легким одеялом.
– А что Николенька? Мы и не вспомнили про него ни разу.
– Сын у меня пилот. Воевал здесь у вас, в Европе. Был сбит, ранен, имеет большие награды. Он и сейчас пилот, вернее, командир полка дальних бомбардировщиков.
– Это чтобы Россию бомбить?
– Ну почему же Россию? Необязательно. И вообще незачем что-то бомбить, главное – иметь такую возможность в принципе – тогда и войны не будет. У него дальние бомбардировщики В-29. Я читал, что Советы их заимствовали и сделали много копий. Молодцы! Так что теперь и они могут бомбить Америку. Значит, в этом веке никто никого бомбить не будет, не будет большой войны.
– Жалеешь, что расстался с флотом?
– Еще бы! Все-таки я адмирал… А Кольке скоро дадут генерала, перед пенсией.
– Перед какой пенсией?
– Как перед какой? В сорок пять ему полагается пенсия. Ему зачли с кадетского корпуса, а это значит, будет у него тридцать лет безупречной службы, да еще с хвостиком. Он ведь на год младше тебя.
– Боже, а я помню его таким маленьким кадетиком…
– Между подростками год разницы – пропасть, тем более ты девчонка, вот он и казался тебе карапузом. У Николая четверо детей. Мальчик и девочка от первой жены и мальчик и девочка от второй.
– А жены русские?
– Нет, американки, хотя это не нация. Первая жена, кажется, была итальянка, а вторая – гречанка.
– Красивые дети?
– Вроде да. Я в этом мало понимаю. Для меня все мои внуки красивые. Дай-ка я портьеры задерну, а то в глаза свет бьет. – Он встал с постели, и, когда подходил к окну, Мария отметила, какая у него не по годам стройная фигура.
– Вот так лучше, – сказал он, возвращаясь в постель.
– Боже мой, какая же я, оказывается, старуха!
– Ты?! Это еще почему?
– Ну как же, если Николеньке пора на пенсию! И как оно все проскочило?!
– Как у всех. Проскочило и проскочило… Ты кормить меня собираешься, старуха? – Он шлепнул ее как маленькую и тут же прижал к себе и покрыл ее лицо поцелуями.
– Эти самолеты В-29 из тех, что на Хиросиму бомбу сбросили, – вдруг сказал Павел.
– Коля участвовал?
– Слава богу, нет.
– А если ему прикажут бомбить Россию. Он полетит?
– Не знаю. До этого дело не дойдет.
– Почему ты так уверен?
– Потому что Америка может бомбить Россию и Россия может бомбить Америку с равным успехом. И у Америки полно бомб и средств их доставки, и у России полно бомб и средств их доставки. Это называется военный паритет – фигура небезопасная, но очень устойчивая[24].
– А ты стратег, – прижалась к нему Мария.
– Стратег не стратег, но все-таки адмирал, хотя и битый.
– В каком смысле?
– В том, что Россию-то мы сдали…
Потом они сидели на кухне и ели яичницу с беконом и солеными помидорами.
– Какие вкусные помидоры! – восхитился Павел. – Прямо наши, николаевские!
– Херсонские. Баба Нюся у меня херсонская.
– С перцем, очень вкусно!
– А ты давно в Париже?
– Позавчера приехал.
– Один?
– Один.
– Надолго?
– Нет. Глянуть ваш рынок бытовой техники – и домой. Может, торговлишку кой-какую налажу. Хотя это не мое. Хорошая была яичница… Не чаял я тебя встретить… Может, поедем покатаемся по ночному Парижу?
– Еще чего! – горячо возразила Мария. – Спать! Только спать, спать и спать. А когда наспимся, я отвезу тебя хоть в гостиницу, хоть в Марсель к пароходу. Ты пароходом возвращаешься?
– Теплоходом.
– Вот я и отвезу тебя к теплоходу, прямо до пирса. Я там каждый камень знаю.
– Через всю Францию?
– А почему бы и нет?
– Заманчиво! Я люблю авантюры.
– А как же без них? Без авантюр человечество давно бы пропало от скуки.
– Ладно, посмотрим, – поднимаясь со стула, сказал Павел. – Утро вечера мудренее.
По дороге в спальню им встретился в коридоре обиженный Фунтик. Пес взглянул на них с печальным пониманием того, что третий лишний, опустил голову, а потом и нос уткнул в лапы так, как будто ему стало холодно.
– А как у вас отношения с тетей Дашей? – во второй раз спросила Мария.
– Добрососедские.
– Что ж, это тоже немало. Но ты ведь еще крепкий…
– Хочешь спросить меня о других женщинах?
– Зачем мне о них знать, когда ты рядом? Это ведь чудо! И я не хочу гневить бога – не хочу знать большего. В моем сознании ты всегда был моим. С пятнадцати лет. А теперь этот морок вдруг стал явью. Мне все время хочется тебя пощупать.
– Что я, курица?
– Фу, дуралей! – рассмеялась Мария. – Как я рада, что ты такой дуралей!
Помолчали в ночи.
– Да, я не сказала тебе самого главного. В Тунизии мне встретился парнишка, который учился с моей Сашей в фельдшерском училище при большой московской больнице. А мама, оказывается, работала там посудомойкой. Так что они в Москве. Живут под фамилией Галушко – это денщик был у папа́.
– Сидор. Помню. Пел чудно. Вашей няни сын. Конечно, им нельзя жить под своей фамилией. Царских адмиралов там не жалуют. Может быть, придут времена, когда ты что-то о них узнаешь.
– Вряд ли. Была война горячая. Теперь война холодная. Но война – все равно война.
– Холодная получше горячей, – задумчиво сказал Павел. – А мой Николай на Аляске служит. Он так и говорит: послали меня служить в бывшую Россию. Он мне такие штуки рассказывал: они там над нейтральными водами летают на дежурствах с русскими параллельными курсами, рассказывал, иногда сходятся крыло к крылу до десяти метров, хулиганство, конечно, но и американские пилоты, и русские – ребята веселые. Они видят друг друга в подробностях, улыбаются и приветствуют. А самолеты у русских называются Ту-4. Колька говорит, машина один к одному В-29, классная машина.
– А ты никогда не хотел приехать в Тунизию?
– Нет. Не приходило в голову.
– А я ощущаю Тунизию как бы второй Родиной. Та частичка России, что там была, – наша эскадра, наш кадетский корпус в форте Джебель-Кебир, моя любовь к тебе – навечно в моей душе. Я иногда думаю: наверное, вернусь туда умирать.
– Бог с тобой, зачем с этим спешить!
– Спешить не спешить, а все равно всем придется. Там умерла моя названая сестра Ульяна. Она вышла замуж за вождя туарегского племени, а потом погибла, спасая в реке девчушку-рабыню. Знаешь, в пустыне есть сухие русла рек – вади, весной они очень многоводные и текут с бешеной скоростью. Девочка играла на берегу и упала в вади, Уля бросилась за ней, успела выбросить девочку, а сама попала в водоворот, ударилась головой о карниз высокого берега – и все. Там, в Бизерте, сейчас храм Александра Невского и Андреевский флаг, тот, что спускали на твоих глазах. А в столице, в Тунисе, пока нет нашего храма, надо бы построить. А ты чувствуешь Америку своей Родиной?
– Конечно, нет. Я ведь приехал в Америку на тридцать девятом году жизни, а сорок лет – самый тревожный возраст для мужчин. Вот и я приживался на новом месте тяжело. Много в те годы свалилось на меня всякого. Сначала чуть семью не бросил. Потом чуть не спился. Потом чуть не погиб. Длинная история и скучная, как насморк. Пошел работать к Сикорскому, многие наши шли к нему.
– А ты его хорошо знаешь?
– Хорошо никто никого не знает, а вот давно – это точно. Мы с Игорем Ивановичем в Санкт-Петербургском кадетском морском корпусе вместе учились – с девятьсот третьего по девятьсот шестой год. Потом он, не доучившись, ушел на гражданку изобретать самолеты, а я окончил корпус и начал службу царю и Отечеству.
– Вы ровесники?
– Нет, я с восемьдесят седьмого, а он с восемьдесят девятого года.
– Человек он на весь мир знаменитый, – сказала Мария. – Значит, русских привечал?
