Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Прощеное воскресенье

Сантиметр за сантиметром она поднимала свой взгляд. У модели была широкая грудь и нехилые, по-офицерски развернутые плечи. А вот показался и краешек загорелой, обветренной шеи.

«Лет сорока пяти. Наверное, старший офицер, что-нибудь вроде полковника. Нет, шея старовата, ему явно за пятьдесят…»

Наконец взгляд Марии поднялся к гладко выбритому подбородку, о таких говорят «волевой». Остановился на губах – полных, выразительных, еще не потерявших формы. Нос был крупный. И наконец глаза – карие спокойные глаза уверенного в себе человека. Лоб невысокий, но чистый. Седой бобрик на голове. И, что удивительно, седые волосы не только не старили этого мужчину, а даже придавали ему некоторую моложавость.

Он был сосредоточен и думал о чем-то своем, далеком от Монмартра. Наконец его взгляд скользнул по ее лицу, он обратил внимание, что его рассматривают, и сам стал всматриваться в незнакомку, как всматриваются в море или в толпу в надежде отыскать потерю. Взгляд его не был наглым, но вполне откровенным. Он что-то искал в ее лице, искал и пока не находил, но был упорен. Она тоже смотрела на него в упор. Разглядывала его чистое, загорелое, еще совсем не старое лицо, мощную шею, молодцеватый разворот плеч. Ей нравилось, как он держит спину, – да, это был, безусловно, кадровый офицер, в этом она не могла ошибиться. Мария еще раз прицельно взглянула на кисти его рук, но он держал пальцы сцепленными, и рассмотреть их было нельзя, а ей почему-то так захотелось… особенно безымянный палец левой руки… Вдруг, не отдавая себе отчета, она прошептала по-русски:

– Это я – папина дочка.

– Маруся, ты?! – Американец вскочил, роняя складной стульчик.

Она кинулась ему на шею и впервые в жизни поцеловала его в губы, крепко, длительно.

Зеваки и художники аплодировали им с восторгом. В те первые послевоенные годы такие случайные встречи были не редкость.

Он дал художнику стодолларовую бумажку, взял с мольберта его карандашный набросок на листе ватмана, другой рукой обнял Марию за плечи, и они пошли вниз с Монмартра, спотыкаясь, как слепые.

– Куда мы идем? – наконец спросил он.

– Пришли, – отвечала Мария, указывая на свое роскошное авто. Открыла перед ним дверь рядом с водителем, а сама обошла капот и села на водительское место.

– Куда мы едем? Я остановился в отеле «Ритц».

– Не в твой отель! – засмеялась Мария.

Короткую дорогу до дома Марии пролетели молча.

– А ты хорошо водишь, – сказал гость, когда они въехали в тесный дворик и остановились.

– Все-таки я бывший инженер завода «Рено», – благодарно усмехнулась Мария.

– Ишь ты!

– Слушай, дядя Паша, а давай ты будешь просто Паша, а я просто Маша.

– Договорились. – Он полуобнял еще сидевшую за рулем Марию.

– Спасибо, – чмокнула она его в щеку. – А то я еду и думаю: кто мы теперь? Как нам называться? Вылезай, приехали!.. Пойдем, Паша. – Закрыв машину, она взяла его за руку и повела за собой, как маленького. При этом ступать по земле ей было так легко, так невесомо, как будто она и не шла, а летела во сне над горами, над долами и над синими морями.

Прямо в дверях черного хода они столкнулись с тетей Нюсей, выносившей полное ведро мусора. Мария пошла с черного хода не в целях конспирации, а потому, что тут, со двора, путь был гораздо короче, не нужно было обходить дом, чтобы войти через парадное.

– Знакомься, Нюся, это Паша. О, ты с полным ведром, спасибо!

– Та мусору. – Тетя Нюся смущенно поклонилась Павлу. – Здравствуйте!

– Ничего, что мусору, – сказал Павел. – Главное – что с полным!

Наверное, вид у Марии и Павла был такой сияющий, такой обалделый, что тетя Нюся сразу поняла: «Надо тикать». Она была женщина тактичная, и ей не требовалось объяснений.

– Маруся, я по мага́зинам съездю, а? – спросила тетя Нюся.

– Ну-ну, съезди по мага́зинам, – с улыбкой передразнила ее Мария. – Счастливого пути!

– Я токо на минутку заскочу: ведро поставить, ключи от машины, от хаты взять, денежку, кофту, – торопливо проговорила им вслед тетя Нюся.

Они уже не слышали ее, они поднимались в квартиру.

Наверное, от смущения Мария сразу стала показывать ему одну комнату за другой. Когда дверь за тетей Нюсей закрылась во второй раз и раздался поворот ключей в замочной скважине, они оказались на тот момент в спальне Марии. Машинально Мария задернула плотные портьеры на высоком окне, в комнате стало ослепительно темно, и они прижались друг к другу, как будто с испуга. Она не помнила дальнейшего, знала только, что они были прекрасны в своей искренности и полной раскрепощенности.

Они не знали, сколько прошло времени. Не знали – сон все происходящее с ними или явь.

В правом углу задернутой портьеры пробивался тонкий луч света – значит, был еще день.

– Можно, я тебя потрогаю, а то мне еще не верится? – робко спросила Мария.

– Потрогай! – засмеялся Павел. – А перед этим чем мы занимались? Мы только тем и занимались, что трогали друг друга.

– Не знаю. Не помню. Я хочу потрогать тебя сейчас, когда вроде не сплю и в своем уме.

Закрыв присмотревшиеся к свету глаза, она положила руку на его лицо, ощупала лоб, нос, прикоснулась к губам, он успел поцеловать ее пальцы, провела рукой по его широкой груди, по плечам.

– Да, сейчас я чувствую, что ты не химера, а живой. Боже мой, сколько дней и ночей я ждала тебя. Не сосчитать!

– Слушай, Маруся, а мы ведь умудрились заснуть. Я чувствую себя так, как будто проспал часов восемь кряду. Когда вернется твоя Нюся?

– Не скоро. А когда и вернется, она нам не помешает, здесь много комнат.

– Нюся – прислуга?

– Нет. Скорее компаньонка или сестра. Очень хороший человек.

– Да, на первый взгляд славная.

– И на первый и на сто первый. Она мой тыл.

– Ты снимаешь жилье?

– Нет, это мой дом.

– Значит, ты инженер на «Рено»?

– Нет. Это было давно. Занимаюсь коммерцией. После Пражского университета приехала в Париж. Работала на «Рено», потом в большом банке.

– В банке? А что ты могла делать в банке?

– Была управляющей всеми региональными отделениями.

– Ишь ты!

– А ты думал! – засмеялась Мария. – Какой ты большой!

– Тяжелый?

– Не-а. Есть хочешь?

– Я сначала тебя съем! – Он крепко обнял ее, и они покатились по широкой кровати и ласкали друг друга долго, до полного опустошения, а потом опять уснули, как провалились в теплую яму.

Оказывается, в адмирале дяде Паше было еще много мужской силы. Он был беспредельно нежен с ней и своеволен до легкой грубости. Все это пьянило Марию так, что она словно плыла в каком-то море или в небе, и было так сладостно, как никогда прежде.

– Боже, какие мы с тобой дураки – не видеться столько лет, адмирал дядя Паша!

– Правда ваша, кадет Маша! Дураки они на то и дураки, что входят в ум задним числом. Слава богу, что сейчас встретились!

– Слава! Еще какая слава!

Помолчали. Луч света больше не пробивался из-за портьеры. То ли был вечер, то ли ночь. Они часов не наблюдали.

– Может, перекусим? – неуверенно спросил он. – Страсть как хочется.

– Перекусим. Только сначала я покажу тебе ванную. Обкупнешься – будет веселей. А я тоже приму душ в Нюсиной ванной.

– А может, вместе?

– Нет. Вместе мы опять будем приставать друг к другу, – подавляя счастливую улыбку, сказала Мария.

Фунтик сидел на кухне под стулом и, когда вошла Мария, обиженно отвернулся.

– Фуня, не обижайся, я его с пятнадцати лет люблю. Ты представляешь, выходит, я его ждала двадцать восемь лет!

Фунтик сделал вид, что прощает, вылез из-под стула и стал тереться о ноги Марии.

– Чай? Кофе? Мясо? – спросила она вошедшего в кухню Павла.

– Все! – отвечал тот, запахиваясь в явно короткий и непоправимо узкий белый махровый халат.

– Прости за мой халатик. Просто у нас в доме нет мужчин, а когда приезжает доктор Франсуа, он привозит свой.

– А кто это? Что-то знакомое.

– Врач губернатора Тунизии. Такой крупный, в очках, лингвист.

– Что-то припоминаю. А сколько лет ты прожила в Тунисе?

– Во второй раз с тридцать четвертого по сорок пятый. Почти одиннадцать лет. А после войны живу здесь. Слушай, а мы даже не выпили за встречу. Не до этого было. Но сейчас надо выпить. Грех не выпить. У меня в кладовке есть хорошее вино с собственных виноградников.

Бутылка, которую принесла Мария, была подернута слоем пыли, как и полагалось хорошему вину.

Павел откупорил бутылку красного сухого вина, разлил его в поданные Марией большие бокалы.

– Пусть вино подышит, – сказала она.

– Конечно. У меня нет своих виноградников, но я знаю, что вино должно подышать. У моей Кати есть виноградники, у младшей. Ты ее помнишь?

– Конечно.

– Так вот, у моей младшенькой и виноградники, и неоглядные земли, сотни тысяч овец, табуны лошадей… Она семнадцати лет выскочила замуж за аргентинца, единственного сынка крупного латифундиста.