Юрий Буйда - Покидая Аркадию. Книга перемен
Из ее родни никто не приехал. Мать не могла оставить одного Савву, который страдал ногами, Катерина Ивановна хоронила сына, так и не оправившегося после менингита, а остальных и не звали.
Гуляли допоздна. Подвыпившие мужчины восхищались Григорием Ефимовичем, который заполучил такую юную красотку, и подначивали его, отпуская пошлые шуточки. Женщины поджимали губы, узнав, что Тине только недавно исполнилось восемнадцать, и понимающе кивали, когда кто-нибудь говорил, что невеста из провинции: «Да ради московской квартиры эти девки с Лениным в мавзолее лягут!»
Домой возвращались за полночь.
Тина ожидала, что в такси Голубовский будет приставать, но он всю дорогу только держал ее за руку, улыбался и говорил, как он счастлив.
– Многого от меня не жди, милая, – сказал он, когда такси остановилось у подъезда, – я слишком стар для этого, но пошалить мы сегодня пошалим…
Тина скинула в спальне пышное платье и побежала в туалет.
Сидя на унитазе, она вертела в руках баночку со снотворным, прикидывая, как будет лучше – сразу или постепенно.
Внезапно в глубине квартиры что-то с грохотом упало.
Тина насторожилась.
– Алевтина! – закричал вдруг старик. – Иди же сюда! Скорее!
И она как была – в кружевной нижней сорочке, в поясе для чулок, в чулках – бросилась в комнату Рафаэля, из которой доносились крики.
В комнате было темно. В прямоугольнике света, падавшего из коридора, голые ноги Рафаэля били пятками в пол, дергались, а в темноте Голубовский огромной бесформенной массой раскачивался над пасынком, пыхтя и шипя.
– Да помоги же! – крикнул он. – Ноги держи! Ноги!
Тина бросилась ничком на ноги, пытаясь прижать их к полу, но Рафаэль ударил ее в живот, и тогда она, рыча от злости, снова навалилась на его ноги, вцепилась ногтями в его мясо, и он вдруг мелко-мелко задрожал и затих.
– Все, – прохрипел старик, поднимаясь на колени. – Ну слава Богу…
– Свет включить? – спросила Тина.
– Надо его убрать отсюда…
– На кровать?
– Ты дура, что ли? Отсюда! Совсем отсюда!
Тина все еще не понимала, что произошло, только чувствовала, что это не очередной приступ эпилепсии, а что-то другое.
– Пленку, – сказал старик. – В кладовке пленка, рулон. Принеси. Да шевелись же, идиотка!
К Тине вернулось самообладание. Она достала из кладовки рулон полиэтилена, предназначенного для теплицы, которая строилась на даче в Новом Маврино, и они завернули тело в пленку, обвязали бумажным шпагатом. В лифт тело запихнули стоймя, выволокли во двор по черной лестнице, аккуратно разбили лампочку над дверью, прислонили хрустящий сверток к стене. Голубовский подогнал машину. Багажник был забит канистрами с бензином, какими-то инструментами, тряпичным хламом. Пришлось засунуть тело на заднее сиденье.
– Оденься, – сказал старик. – Только быстро!
Она взлетела по лестнице, накинула пальто, надела кроссовки, не завязывая шнурков, и бросилась назад.
– Садись сзади, – приказал старик.
Она села рядом с Рафаэлем и плечом прижала сверток к боковому стеклу.
– Куда теперь? – спросила она.
– Подальше отсюда, – ответил Григорий Ефимович. – Туда, где стреляют. Сегодня по всей Москве стреляют.
Он перекрестился и тронул машину.
Редкие фонари едва рассеивали темноту.
Было холодно, пустынно, шел мелкий дождь.
Машина спустилась по Мясницкой к Лубянке, свернула налево и по Китайгородскому проезду выехала на набережную.
Когда поднимались на Боровицкую площадь, труп вдруг навалился на Тину всей тяжестью, скрипя полиэтиленом. Голубовский обернулся и засмеялся, глядя на то, как Тина борется с покойником, пытаясь вернуть его в прежнее положение.
Ни на Моховой, ни на Воздвиженке не было ни одной машины, ни одного прохожего, да и на Новом Арбате в этот поздний час было малолюдно.
На набережной Голубовский сбросил скорость, а вскоре и остановился.
Несколько минут они сидели молча.
– За что ты его? – наконец спросила Тина. – Он же не виноват.
Голубовский не ответил.
Он сидел, положив руки на руль и откинувшись на спинку сиденья, и молчал.
– Ну ладно, – сказала Тина. – Чего сидеть-то? Делать что-то надо.
Она вылезла из машины, завязала шнурки, постучала в стекло, а когда старик не ответил, открыла дверь. Голубовский пополз боком из машины, и Тина захлопнула дверь.
Пошарила в карманах, нашла сигарету, закурила.
Отошла в тень, присела на корточки.
Похоже, старик умер. На заднем сиденье труп, а старик умер. Рафаэль мертв и старик мертв. Оба мертвы. Значит, надо или звать на помощь, или возвращаться домой.
Где-то неподалеку, за домами, раздался выстрел.
Тина вскочила, затоптала сигарету и быстро пошла по набережной. Увидев вдали под фонарем каких-то людей, свернула направо, прошла мимо гаражей, поднялась проулком к заброшенному дому – окна заколочены досками, перед входом горы битой штукатурки, свернула за угол. В тупике стоял автобус с выключенными фарами. В салоне на полу – кресла были убраны – вповалку спали женщины. На ступеньках автобуса дремал рослый парень с цыганской серьгой в ухе.
– Можно я у вас переночую? – спросила Тина. – Стреляют – страшно.
– Валяй. – Парень зевнул, крикнул в глубину автобуса: – Маруся, к тебе гости!
Из темноты донеслось ворчание.
– Ну давай, давай, – сказал парень. – Только не шумите там, девочки…
Тина пробралась в темноте в конец салона.
– Сюда иди, – прошептала женщина. – Сюда. Ложись.
На полу был расстелен тюфяк.
– Ох как от тебя пахнет, – сказала женщина. – А ну-ка, сладкая моя… что это у тебя под пальтишком-то, а? Ох какая ты тут у нас красивая… какая свеженькая…
Женщина была крупная, жаркая. Она помогла Тине снять пальто и сорочку.
– Остальное я сама, сладенькая, сама, я люблю сама, – сказала женщина. – Ну-ка, давай-ка, выпей сперва…
Тина глотнула из горлышка, с наслаждением втянула запахи невинного зла – бензина, сырой одежды, дешевых духов, немытого тела, перегара – и, закрыв глаза, раздвинула ноги.
Вернувшись домой, она приняла душ, почистила зубы, выпила стакан вина, легла под одеяло и проспала до следующего утра.
Было темно, когда она открыла глаза. Долго лежала, наслаждаясь покоем, теплом, уютом. Потом вылезла из-под одеяла, включила свет, осмотрела себя перед зеркалом – ни синяков, ни ссадин. Идеальное тело, идеальная кожа.
Накинула халат, заварила чаю покрепче, с аппетитом позавтракала, выкурила сигарету.
Теперь нужно было разобраться с жизнью.
Что бы там ни было, отныне она – супруга профессора Голубовского, его жена и единственная наследница – Алевтина Дмитриевна Голубовская, вдова и хозяйка этой квартиры на Мясницкой, дачи в Новом Маврино и автомобиля «жигули». У нее есть деньги. Во-первых, это сбережения покойного мужа, во-вторых, те доллары, которые давал ей Рафаэль. Она не хотела остаться ни с чем, если старик узнает о ее тайных встречах с его пасынком и решит выгнать ее, и Рафаэль это понимал. Он называл это гарантийным фондом и пополнял его после каждой их встречи. За два года накопилось почти восемь тысяч долларов. Тина не взяла с него денег только раз – когда все для себя решила. Она попросила его не беспокоить ее до свадьбы, чтобы старик ничего не заподозрил. Береженого бог бережет. А потом… на «потом» у нее были планы, и в этих планах Григорий Ефимович отсутствовал напрочь. В этих планах был только Рафаэль, ее прекрасный Рафаэль…
Тина вздохнула, глотнула чаю, снова закурила.
Тех денег, что оставил ей Рафаэль, и тех, что достанутся вдове профессора, хватит надолго. Она будет учиться, может быть, переведется на дневное отделение, получит диплом – дальше она не заглядывала. Ну а сейчас ей предстояли хлопоты, связанные со смертью мужа. Он скончался от болезни сердца, это очевидно. Беда в том, что на заднем сиденье автомобиля лежал труп Рафаэля, завернутый в полиэтиленовую пленку. У милиции будут вопросы, и она должна быть к ним готова. И главный вопрос – где она была, когда старик убивал пасынка. Она не знала, что же тогда произошло там, в темной комнате, что именно сделал Голубовский – задушил Рафаэля или зарезал. Скорее – задушил. Воспользовался приступом эпилепсии и задушил. Может быть, подушкой, а возможно, что руками – она не видела, не разглядела. Но об этом лучше никому не рассказывать. Она слишком устала от предсвадебных хлопот, от гостей, от всей этой суеты и шумихи, поэтому по возвращении домой приняла снотворное и ничего не видела и не слышала. Старик обошелся без ее помощи, он все сделал сам. Задушил, завернул в пленку и вытащил из дома, чтобы сбросить тело в реку или спрятать на какой-нибудь свалке. Почем ей знать? Она спала. Старик сильный, уж ей ли не знать. Каждый день они занимались любовью, и он не давал ей покоя до утра. Так что ему было вполне по силам и убить, и в одиночку вынести труп из дома, пока она спала как убитая, приняв снотворное. Ей только-только исполнилось восемнадцать, она почти ребенок и, конечно же, не способна на такую мерзость, как убийство. И нет ничего странного в том, что отпечатки ее пальцев остались на пленке – она же ее покупала, несла домой и убирала в кладовку. Она спала и ничего не слышала. Квартира велика, стены толстые, а спальня – в конце коридора, тогда как комната Рафаэля – у входа. Немудрено, что она не слышала. Да еще и снотворное…
