Юлия Качалкина - Источник солнца (сборник)

Евграф Соломонович испытал древнегреческую свою Судьбу в полной мере именно сейчас. Никто до того, даже Валя со своими традиционными позывами самоутвердиться за счет окружающих, даже он не мог так все внутри у Евграфа Соломоновича перевернуть.

Куча полиэтиленовых пакетов в углу последней каплей пала в израненную душу Евграфа Соломоновича: он, не умевший сейчас додумать до конца ни одной, самой простой, мысли, весь сжался, похолодел и, поднявшись рывком со стула, пошел искать Настю. Настя читала в гостиной, свернувшись, как обычно, калачиком на диване. Когда она подняла глаза от книги, закладывая страницу указательным пальцем, Евграф Соломонович посмотрел в них и забыл, что хотел сказать: «Настенька! А куда бы нам убрать пакеты с кухни? Будь добра…» Он совершенно забыл и, жалко улыбнувшись (больше никто в семье не умел так улыбаться – точно извиняясь за что-то), развел руками. И стоял он весь ссутулившийся, постаревший на несколько лет. Беспомощный. Стоял и не знал, сесть ему рядом с женой или остаться стоять. В его фигуре движение вроде и было, а вроде его и не было совсем. Так, один порыв к шагу. Настя смотрела на него, видела все признаки свершавшейся духовной дисгармонии в этом неслабом в общем-то человеке и никак не могла понять, почему ей не удается сдержать слезы. Это как у Чехова есть одно замечательное место в «Дуэли»: у героя начинается истерика и он, наблюдая ее изнутри собственного сознания, не перестает удивляться – тому, что происходит все вот так вот просто и безыскусно.

Настя вспомнила чеховское это место и скоро стала утирать крупные теплые слезы тыльной стороной ладони, точно стараясь запихнуть их обратно в глаза, и было это и смешно, и нелепо, и очень грустно. Потому что человек, когда ему плохо и когда он делает вид, что все путем, – он довольно жалко выглядит, этот человек. Ну, как тот, кто хочет помочь и не решается из-за скромности. А тот, кому помощь нужна, лежит (или пребывает в другом каком поверженном состоянии) и видит и робость, и желание помочь. Только робостью он в данном случае восхититься не может. Может лишь разозлиться и, махнув рукой, подумать: трус.

Настя не была трус. Но она не знала, как и чем тут можно вообще помочь. Ибо выплыли на сцену дела давно минувших лет, о которых Декторы привыкли молчать. Дела эти были некрасивы, не героичны – ничего достоинству каждого из Декторов не прибавляли. Скорее наоборот. Бывают в жизни такие времена, которые не поддаются сжиманию памятью. Из них невозможно выделить чудодейственный экстракт мысли, невозможно свести их к одной картине, жесту, предмету. Они не метонимичны по своей природе. Они так и остаются в нас, в нашем прошлом целыми огромными кусками. Мы вынуждены всякий раз проживать их во всей полноте и первозданности. Все в них – каждая деталь, малейшая деталь, – так важно, что живет равноправно, равноценно. Благо, когда дела эти созидательны. Но казнь египетская, когда разрушительны.

Настя и Евграф Соломонович имели за душой одно такое большое дело. И имя этому делу было Марк Марк. И дело это было первой жизнью Евграфа Соломоновича. И жизнью едва ли прервавшейся с появлением в ней Насти. Дело это потащило за собой такой громадный хвост следствий и всяческих положений, что, памятуй о всех них Евграф Соломонович постоянно, он бы давно прекратил свои дни на этом бренном свете. И вот он двадцать с лишним лет старался жить в своем скворечнике на самом верху березы, старательно игнорируя соседскую кошку. Ан не вышло: лапы были длинны у кошки, и кошка была сильнее.

Потому что она не пряталась.

И ей было нечего стыдиться.

Не бывает ни хороших, ни плохих людей на все сто. Но те люди, которые ближе все-таки к хорошим, жили когда-нибудь как самые что ни на есть плохие. Любили в полсилы, платили в полцены, желали в полмеры. Потом, конечно, разобрались, какова для них посильная и мера и цена. Но тогда…

Евграф Соломонович вздохнул, и Настя перестала сдерживаться: она отложила Шерлока Холмса в сторону и совсем уж некрасиво разрыдалась. Со всеми положенными всхлипами и сопами. И вот тут-то Евграф Соломонович и струсил. Стоял и смотрел, как она плачет. Минуты две стоял. Потом подошел, неловко провел рукой по ее волосам и заперся у себя в кабинете, чтобы не выходить до рассвета следующего дня. Настя от этого извиняющегося прикосновения расплакалась еще пуще. Совсем как маленькая. Но попроси она Евграфа Соломоновича ее успокоить, приласкать, уверить, что все как-нибудь да образуется, она бы failed, как любят говорить американцы. Не succeeded в этом Евграф Соломонович. Увы.

Да и по большому счету никто из них двоих не знал конкретно, по чему он плачет или разводит руками. Вполне возможно, что поводы были разными. Вполне возможно: один – по прошлому, другой – по настоящему.

За окном на улице сработала сигнализация у какого-то автомобиля, и вой сирены отвлек обитателей трехкомнатной квартиры на Красноармейской от их непростых дум. Настя положила ладонь на книгу, собираясь через какое-то время снова приняться ее читать; Артем проиграл Сашке плюшевого зайца в перетягивании его из стороны в сторону, а Евграф Соломонович поставил кляксу на только что заправленном в пишущую машинку листе. Рукопись пьесы покоилась на подоконнике, как законный старожил сих мест, и наблюдала оттуда за странным действом, которое творил ее горемычный автор: автор сочинял совершенно невозможную вещь! Он, не поверите, сочинял…

…безносый медведь Майор Ковалев угрожающе кивнул пьесе с пола, запрещая болтать лишнее. Пьеса, довольная собственной смекалкой, изобразила полнейшее равнодушие и отвернулась к окну. Тем более что там – за окном – так красиво загорались вечерние огни.

Глава 22

Рано или поздно, под старостьИли в расцвете лет,Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся,Стараясь понять, откуда прилетел зов…

Один мой замечательный друг толкнул такую мысль: на том свете мы проживем все горести и радости за тех людей, которым мы их причинили. Вот ты сидел когда-нибудь на скамейке в парке, и к тебе подошел паренек из какого-нибудь общества помощи непонятно каким там сиротам, попросил денежку, и ты дал. Вероятно, никаких сирот и не было, но ты ведь хорошее дело сделал, правда? Не факт, конечно, что по теории моего друга ты непременно станешь тем пареньком в парке, пекущимся о сиротах. Может быть, ты станешь разменной монетой в его руке. Но есть она, есть эта таинственная связь неназываемого и смутного: тебя с пареньком, паренька – с монетой. Это, грубо говоря, бессмертие.

А ты думал иначе?

Сказка о том, как один маленький мальчик источник Солнца искал

Однажды – это случилось довольно давно, когда ваши папы и мамы были еще маленькими мальчиками и девочками, – жил в одном большом городе пятиклассник Коля Алексеев, великий плут и хулиган. Жил он в большой квартире на шестом этаже, и у него даже была своя собственная комната с видом на соседний дом. В соседнем доме жили ребята из Колиной школы, и Коля часто видел, как они вечером выходят погонять мячик в футбольной коробке. Он тоже умел играть в футбол, но почему-то в компанию его не брали, и так он и сидел на подоконнике своего окна, наблюдая, как другим там внизу весело. Коля сидел и ел бутерброд с вареной «докторской колбасой» (да, то были времена настоящей «Докторской» колбасы за два тридцать – времена, ушедшие безвозвратно!..) и немного грустил. Потому что не было у него друзей. Даже одного маленького, как он сам, друга.

Правда, в прошлом году родители подарили ему волнистого попугая – Коля сам ходил в зоомагазин выбирать клетку, – но выяснилось, что волнистый Гришка время от времени линяет. И всякий раз после злополучной линьки у Коли течет из носа, как при насморке.

Здоровый лысый доктор Степанов из районной поликлиники в противном белом халате на завязочках приговорил маленького Колю к аллергии на все, что летает, ползает, плавает и бегает. Короче, никаких перьев, шерсти и прочих радостей. Категорически. А Гришка?.. Коля с надеждой смотрел в круглые стекла докторских очков. А вашего попугая нужно отдать в добрые руки. Непременно отдать, иначе – сами понимаете, аллергия вам не шутка какая-нибудь. Коля не понял про добрые руки и переспросил. Оказалось, они означали вот что: отдать Гришку другим хозяевам и больше не видеть его никогда.

«И это все потому, что я чихаю?..» – Коля недоумевал. Он дал папе честное-честное слово, что не чихнет больше ни разу. Даже дышать постарается реже. Только чтобы Гришку не отдавать. Но папа почему-то не поверил и, улыбнувшись, похлопал Колю по плечу. А по пути домой купил ему эскимо и пообещал сводить в кино на очень хороший фильм. Колин папа был знаменитый сценарист в одном большом городе и поэтому всегда знал, какой фильм хороший, а какой – нет. И всегда ходил в кино бесплатно. Коля съел эскимо, но ему все равно было грустно.