Алексей Ефимов - C-dur
Пришло время сделать правильный выбор. Что на весах? Чаша с монетами выше?
Да.
Деньги не имеют значения.
Есть и другие весы, помнишь? На одной чаше – видимость дружной семьи, маленький сын и стабильность, на второй – правда и новые чувства.
Глава 8
Он попросил водителя остановиться у магазина.
Два месяца назад он встретил здесь Славу Брагина. От той встречи остался горький осадок. Слава, что же ты сделал с собой? Что мы сделали? Мы хотели трахнуть весь мир. Мы хотели свободы. Мы думали, что мы можем все. Что в итоге? Ты пьяница, а я езжу на «Audi» с личным водителем. Я дал трахнуть себя долбаным долларам. Много лет я делал бизнес с рыжим ублюдком. Кто бы поверил в это? Саша Беспалов, тот, прежний Саша – где он? Умер? Нет? Дышит? Хочет глотка свободы?
Вдруг он увидел призрака.
В потертых джинсах и в майке с надписью «We want the world», тот курил рядом со входом. На том самом месте, где когда-то стоял Слава Брагин. Светло-соломенные волосы, голубые глаза а-ля Курт Кобейн, нервная манера курить —
Это был Родя.
РОДЯ, МАТЬ ЕГО, КЛЕВЦОВ.
Когда их взгляды встретились, Родя на мгновение замер. Он не выдохнул после затяжки, и дым остался внутри.
– Саня!
Бросив недокуренную сигарету, он пошел навстречу Беспалову.
Они крепко пожали друг другу руки и обнялись.
Прокуренный насквозь, в меру нетрезвый – это был он, Родя, тот самый, который говорил о свободе, играл на гитаре как Бог, а однажды, выкурив косячок, изрек фразу, ставшую хрестоматийной: «Если б я умер, я б не чувствовал себя лучше». Вокруг голубых глаз лучиками расползлись морщинки, взгляд посерьезнел, наполнившись опытом, складки легли вокруг рта, но это только добавило ему харизмы, в которой никогда не было недостатка.
Они не виделись с выпускного, когда по случаю вручения дипломов о высшем профессиональном образовании все напились в стельку и общага гудела до первых лучей солнца.
После всплеска первых эмоций встал насущный вопрос – где выпить пива?
– Может, в «Мехико»? – предложил Саша.
– Можно. Пиво там свежее.
– Мне Слава сказал, что ты собирался в Москву. Правда?
– Был. Месяц назад вернулся. Больше не хочется.
– Что так?
– Пели по кабакам, хотели бабок срубить и диск записать, но обломились. Там, Саша, грязь, гниль. Лучше туда не лезть. Может, через годик-другой снова попробую – кто его знает?
Они подошли к «Audi».
Равнодушно окинув взглядом автомобиль, Клевцов заметил:
– Саня стал буржуином?
– Так получилось, Родя. Сам не знаю, как до этого докатился.
Он открыл заднюю дверь:
– Милости просим.
– Прямо как Президент. – Родя залез в машину.
– Здравствуйте, – поздоровался он с водителем.
– Добрый вечер.
Саша сел рядом.
– Иван, нас в «Мехико» – и отдыхай.
Водитель молча кивнул.
– Теперь, Родя, рассказывай: как поживают идеи о смысле жизни и о свободе?
– Они со мной, Саша. И, как ни странно, я в них верю. Пока еще верю, несмотря ни на что. Страшно становится, как подумаю, что могу разувериться. Я надеюсь на шанс.
– Какой?
– Сказать всем. Со сцены. Не жрущим и пьющим бюргерам в кабаках, а тем, кто может услышать.
– Бюргеры тоже люди. И тоже могут услышать.
– Они не слышат. Они жрут и пьют, сидя спиной к сцене. Они приходят не слушать, а кушать.
Саша смотрел на Родю. Да, это он. Он держится. Он не сдается. У него не может не получиться. Главное – не опускать руки. Не дать миру, жестокому и безумному, съесть твои идеалы и вытолкнуть их через задницу.
Они приехали в «Мехико».
Здесь народу битком. К счастью, нашелся свободный столик в дальнем углу зала.
– По пиву? Или покрепче? – спросил Саша.
Открыв страницу со спиртными напитками, он увидел слово «текила», повторенное раз двадцать, и непроизвольно поморщился. Он вспомнил пьянку годичной давности. В тот раз пили текилу, с солью и с лаймом, все по науке, весело и душевно, и напились в усмерть. Текила вливалась легко. Трудно потом выливалась. Он даже зарекся пить – так ему было плохо. Целый месяц не пил. Ни капли спиртного.
– Может быть, по текилке? – спросил Родя не в бровь, а в глаз.
– Я пас, – внутренне содрогнувшись, сказал Саша.
– Не любишь?
– Так… Неприятные воспоминания.
– Бывает.
– Может, лучше по пиву?
– Мне все равно, Сань. Главное, чтоб градус был выше нуля.
Улыбнувшись, Саша снова подумал о том, что Родя не изменился. Он говорил так в общаге.
– «Крушовицу» или «Туборг»?
– Первое.
– Ок.
– Сань, что за ок? Мы не пиндосы. Мы русские.
– Дурная привычка. Все вокруг окают, заразился.
– Я не люблю янки. Но и у них были люди. Кобейн, Моррисон, Мартин Лютер Кинг. Еще несколько человек.
Они заказали пиво и стали листать меню.
Пиво вынесли быстро: черное, пенное, чешское. Не мексиканское.
– За встречу! – Родя сказал тост.
Тук!
Кружки встретились над столом.
– Кто первый расскажет историю своей жизни? – спросил Саша, утолив первую жажду.
– Я уступаю, – Родя поднял руки. – Готов слушать историю большого пути от общаги до «Audi». Говоря честно, я не совсем тебя узнаю. Ты изменился. Поэтому ты рассказывай, а там разберемся, ху из ху, как говорят у пиндосов. Никого не мочил в бурные девяностые?
– Нет. Но хочется.
Он рассказал Роде все, вплоть до последних событий.
Когда он закончил, Родя выразил отношение:
– Он никогда мне не нравился. Жаль, в морду ему не дали за Женьку. Чтоб, сука, помнил. Как, Сань, тебя угораздило?
– Сам удивляюсь.
Он говорил все как есть, было легко. Родя свой. Он понимает. Он всегда был за естественность и свободу.
– Саня, ты не думай о бабках. Ну их! С голоду не загнешься, а что сверх того – от лукавого. Так говорят в Библии? Было бы здесь теплей и росли бы бананы – я б жил в бочке и клал на все это с прибором. Рыбу ловил бы, кушал бананы. Песни бы пел. Деньги – дерьмо. Трэш.
Родя бьет в точку. Он совесть Саши Беспалова. Он его альтер эго. Сколько раз Саша думал о том же? Море, солнце, вечнозеленые пальмы – только без бочки, это уж слишком. Не нужно сидеть в кабинете, в кондиционированном каземате, и думать о том, как бы повысить рентабельность производства и справиться с партнером по бизнесу. Он мог бы писать музыку. Или книгу о счастье и смысле жизни. Мог бы жить ради чего-то стоящего, а не тратиться на суету. У него есть гитара. Гитара пылится в кофре. Где его прежние грезы? Тоже где-то в углу, в дальнем углу подвала. Когда-то, очень давно, он хотел изменить мир. Он хотел быть на сцене. Он сотни раз представлял, как выходит под свет софитов – яркий, слепящий, горячий – и, не видя зал, слышит его и чувствует. Там, в темноте, не тысячи зрителей, а что-то целое, мощное и живое. Он центр, к нему стекается их энергия, их любовь, дикая и опасная, и каждая клетка тела вибрирует вместе с залом. Он вскидывает электрогитару в знак приветствия. Зал взрывается. Первый удар по струнам, первые ноты – и все летят в стратосферу. Это его жизнь. Ему есть что сказать. Он говорит это музыкой. Он ведет за собой. Вот оно – настоящее. Не фальшь, не грошовая шелуха, а бьющееся, честное и живое. Он не может лгать в музыке. Он говорит правду. И люди верят ему. И чувствуют жизнь
Это были мечты, которым не дали шанса стать явью, ни малейшего шанса. Он предал их, выбросив на помойку, и стал делать деньги с Виктором Моисеевым. Далеко позади развилка, где он свернул не туда. Что в результате? У него есть деньги, много денег, но он ничего не сказал. И, пожалуй, не скажет. На это нет времени. Нет прежней страсти и прежней наивности. Нет Фридриха Ницше. Нет Курта Кобейна. Нет Моррисона и Мориарти. Он должен грызться ради куска хлеба. Ради куска мяса. Как он здесь оказался? Скажи это Саше Беспалову – разве поверил бы? Плюнул бы в рожу.
Смуглый официант, одетый как мексиканский крестьянин, во все белое, хлопчатобумажное, с красным платком на шее, принес им закуски к пиву: чипсы местного производства и сырные палочки.
– Вам повторить пиво? – спросил он.
– Что за вопросы, амиго? Дос харра дэ сэрвеса, пор фавор!
У Роди были недюжинные познания в испанском.
– Что? – не понял амиго.
– Милый человек, нам две кружки пива, пожалуйста, – перевел Родя. – Саня, как так? Мачо наш – ряженый. Гринго. Есть кто-нибудь настоящий?
– Ты.
– Я?
– Да.
– Я стараюсь. Но мне еще далеко.
– Расскажешь свою историю?
– Запросто. Внимание: история моей жизни! – Он сделал драматическую паузу. – После института я, Сань, по-честному решил поработать. Музыка, думаю, музыкой, а есть профессия, на освоение которой потрачено пять лет жизни и много клеток юной розовой печени. Знаешь, куда занесло? В рыботорговлю. Дело, Сань, стремное. Вонь, жара, мухи, грузчики датые, а ты в офисе рядом. Мучился я недолго. Трахнул замшу финдира, прям в кабинете, и сделал им ручкой. Ради замши стоило мучиться, так что я не жалею. Но с профессией завязал. Ну его нафиг. Если пять лет слил в унитаз, это не значит, что нужно сделать это со всей своей жизнью. Если вам на гитаре – Родя весь к вашим услугам, а дебет-кредит – это увольте. Поэтому на следующем этапе жизни, в которой – я все еще верю – есть смысл, я вернулся в искусство. Стал ублажать рок-медляками и, что хуже, попсой публику в кабаках. Делал я это годиков пять-шесть. Тошно было, но делал. Жить как-то надо. Не рыбу же тухлую нюхать. Чтоб было легче и меньше тошнило, стал я, Саня, пить много и ежедневно. Но легче не стало. Просыпаешься утром – и только одна мысль: надо опохмелиться. Выпьешь пива – и все, не можешь остановиться. Вот и сказали мне парни: знаешь что, Родя, ты нас прости, мы тебя любим, но мы так не можем. Нас скоро выпрут из клуба. Завязывай или проваливай. Месяц сроку на все, на, так сказать, исправление, а мы подождем. Не верили они, Саня. Я тоже не верил. Думал, сдохну. Проснулся я как-то с похмелья и ну давай думать. Что это, вашу мать, получается, я, Родя, сдохну, ничего не сказав, а всякая шваль будет жить? Хер им с маслом. В общем, так разозлился я, Сань, что взялся за дело. Поехал я на Алтай, к местному деду. Он шириков лечит и алкашей. Он точно оттуда, Сань. Кстати, не всех берет. Долго с тобой говорит, смотрит, бороду гладит, а потом объявляет – да или нет. Не знаю, что за метода. Взял меня, в общем. «Ты, – говорит, – здесь еще нужен, миру послужишь. Выправим, даст Бог. Зверя ты одолеешь». «Что за зверь?» – спрашиваю. Думаю, вдруг он страхом лечит? Я в гладиаторы не записывался. Знаешь, что он сказал? «Зверь – это ты. И человек – тоже. Кто победит, тот и останется». Я, Саня, остался. Но пользы от этого нет. Может, дед был неправ? Может, ошибся? А я как с Алтая вернулся, сразу к своим пришел и сказал, что здесь делать нечего и надо ехать в столицу. Они, Сань, смотрят на меня как бараны, и понимаю я тут, что без них я поеду. Пусть остаются и уркам мурку лабают. Я пока был на Алтае, им не звонил, они думали, что я все, нафиг списали, нового гитариста нашли – а я чистый, трезвый как стеклышко и улыбаюсь, глядя на кислые морды. Короче, мы разошлись. Они остались, а я уехал в Москву. И что началось у них, Сань! Будто проклятье какое. Драммер въехал на байке в дерево. По косточкам собирали. С палочкой ходит. Клавишник сел на иглу и умер от передоза. Бас пашет менеджером по продажам, отсасывает у клиентов. Ходит в галстуке и костюме. Хайер сбрил. Бонусы получает. А я с чем в Москву уехал, с тем и приехал. Не далась с первого раза. Я там в группе играл, а менеджер наш, дальний родственник Моисея, горы обещал золотые, денег на запись, а сам, гадина, кинул. В общем, от чего я уехал, к тому и приехал. Знаешь, мысль иногда появлялась, подленькая такая: чем, Родя, не жизнь? У тебя есть работа, днем делай что хочешь, а вечером сбацал халтурку и снова свободен. Денег больше, чем в Новосибе. Не миллионы, но можно, в принципе, жить. Не парься, Родя, смирись, се ля ви. Получай удовольствие. Повезет – выбьешься в люди, нет – что ж, не судьба, значит. Так жил бы я, Сань, но, Слава Богу, с евреем нашим поссорился. Нахрен его послал. Он, сука, обиделся. Сказал, что найдет и отрежет два пальца на левой руке. Буду как Тони Айомми. Душевно расстались. Теперь снова думаю, как дальше жить. Ты-то как – рубишь хард?
