Юлия Лешко - Ангел в темноте
– Его вины никакой, он сделал все правильно, все, что мог… Комиссия работала…
Ольга замолчала, вспомнив события полугодичной давности. Именно тогда она поняла, что обозначает выражение «почернеть от горя». Костя в те дни действительно был черным: сгорбившийся, бледный, нахмуренный, с вечно опущенными в пол ясными своими глазами.
Далекая от медицины подруга не сводила с нее глаз, слушая и переживая, – и за бедного доктора Костю, и за маленькую девочку, и за ее несчастную, незнакомую ей мать…
– А у него стресс: оперировать не может, – продолжила наконец Ольга. – Не может взять в руки скальпель. Ассистирует только, а хирург – от Бога. Ну, и все остальное тоже не может. Да и не хочет, по-моему.
Лена кивнула понимающе и все же спросила:
– А кто-нибудь еще знает, что у него проблемы?
– Ну, естественно. В смысле, с работой. А про личные только я знаю, потому что от него невеста ушла сразу, он мне и рассказал. Ну, девице-то скатертью дорога. Дура, ей бы помочь ему… А все? Все думают, что он мой любовник. Мы же дружим…
– А ты не отрицаешь?
– Не-а. Зачем? Я женщина свободная.
Лена попыталась осмыслить ситуацию. Посидела, пожимая плечами, поднимая и опуская брови… И вдруг раскатисто, звонко рассмеялась:
– Слушай, у меня соседка есть, это чудо какое-то. Раньше мы с ней немного общались, ну так, по-соседски – соли там занять, спичек, сигаретку стрельнуть… Она думала, я в разводе. А я ей как-то сказала в порыве откровенности, – что на меня нашло, не знаю, – что замужем не была, а Люся – плод моей большой свободной любви… Ой, ты бы видела, как она переменилась. Свысока – не свысока, но как-то покровительственно стала себя держать. Ну, она-то замужем, законная, так сказать супруга своего… – Ленка засмеялась еще громче. – …А этот ее Сидореня – фамилиё их такое замечательное – еще и бьет ее смертным боем, по-моему, в честь каждого полнолуния… Но все равно! Гордая такая мужняя жена. И что характерно, фингал у нее всегда строго под правым глазом. Я однажды ей в лифте говорю: «Нина, а что муж-то твой, левша, что ли?»
Ленка расхохоталась до слез, Ольга тоже засмеялась.
– И что?
– А все! Не здоровается со мной!
Подруга утерла выступившие от смеха слезы. И сказала уже совсем серьезно:
– А с Костиком этим чудным… Ну надо же, как нечестно!
Спросила через паузу:
– С Андреем видишься?
Ольга покивала:
– Угу. Он же к Наташке приходит. Ну, вот где ее черти носят, а?
– Придет, не волнуйся, не поздно еще. А назад не просится?
– Андрюша? Нет, – Ольге не очень хотелось говорить на эту тему, ну да куда от Ленки денешься?
– А если бы попросился?
– Не знаю, Лен, ничего я не знаю.
– А кто знает?
– Ну что теорию разводить? Не просится же.
Подруги помолчали.
Лена вдруг засобиралась, спохватившись:
– Ладно, пойду, психотерапевт ты мой внештатный. Люська уже, небось, заждалась.
И обе замерли, услышав, как в замке поворачивается ключ.
Лена радостно пошла в прихожую:
– Вот, зря волновалась. Привет, красавица!
Наташка даже вздохнула с облегчением, увидев мамину подругу – значит, не влетит:
– Здрасть, теть Лен, – и, хитренько улыбаясь, убежала в сторону ванны. «Косметику смывать, будто я не видела, что опять глаза, как у бульдога, с двух сторон обведены», – поняла Ольга.
Лена, уже в дверях, сказала подруге, кивнув на закрытую дверь ванной:
– А хороша растет, чертовка! Твоя кровь…
Ольга помахала вошедшей в лифт Лене и медленно закрыла за ней дверь. Что-то, может быть, слово «кровь», вернуло ее к прежним мыслям о грустной девочке с длинными волосами, которая ждет ее в палате номер восемнадцать.
Ее ждали и другие дети, но не так, как эта знакомая девочка. Ольга ощущала ее ожидание почти физически. Ожидание и надежду.
* * *В Маринкиной палате с утра тихо звучала музыка. Это Элтон Джон, ее любимый певец. Он пел о том, что верит в любовь. Дома на видеокассете у Маринки был записан клип, где плавали между небоскребами фантастические дирижабли и одинокая девушка со скрипкой играла посреди автомагистрали.
У Маринки не было мальчика, как у большинства ее одноклассниц, да и не влюблялась она еще ни разу по-настоящему. Ну, разве что позапрошлым летом в Болгарии ей очень понравился красивый смуглый мальчик Благовест… Они даже целовались в последний вечер. Это была Маринкина тайна от всех, даже от папы.
Марина полулежала на подушках, листала иллюстрированный женский журнал и подпевала Элтону Джону «I belive in love…», когда дверь с еле слышным скрипом открылась. Марина с удивлением посмотрела на это странное явление, потому что дверь открылась, а на пороге никто не появился.
– Кто там? – тревожно спросила она. Неужели кто-то шутит? Может, папа пришел? Он любит розыгрыши…
Из-за косяка выглянуло пол-личика – видны только маленькое ухо и краешек глаза:
– Я, – голос тонкий, но не робкий. Его обладателю интересно, а не страшно. Бояка не пошел бы вот так запросто в чужую палату.
– А кто – ты?
В проеме двери появилось дитя – маленькая худенькая девочка в линялом байковом красном халатике в розовых ромашках. Головка – совсем «босая», поэтому девочка больше похожа на мальчика. Немножко смешная. Нет, совсем не смешная. Хорошая, как воробышек.
– Я Зося.
Маринка улыбнулась маленькой гостье:
– Ну, проходи, Зося, раз пришла.
Зоська зашла и, косясь на рассаженных на подоконнике кукол, осторожно присела на краю Маринкиной постели. Видно, почувствовав, что нельзя только таращиться на чужих кукол, а надо и разговор вести, спросила:
– Ты новенькая?
Марина кивнула, глядя на Зоську с симпатией и интересом.
– А как тебя зовут?
– Марина.
Зоська поболтала маленькими ножками в комнатных тапочках, видно было, что ей и хочется поговорить с красивой взрослой девочкой, но она не очень знает о чем. И Маринка пришла ей на помощь:
– Ты в какой палате лежишь?
– В десятой. Нас там шесть: я, Янка, Света, еще одна Светка, Инна и… Галька еще была.
Она вдруг почему-то замолчала и быстро взглянула на Марину. Марина невольно нахмурилась. В голову ей опять полезло все самое ужасное…
Но Зоська, и не заметившая, как замерла Марина, беззаботно продолжила:
– А Гальку выписали на прошлой неделе. До дому. Это все твои куклы?
Марина улыбнулась: девчонке сразу хотелось про кукол спросить, она видела.
– Да, но только я в них давно не играю. Это просто… талисман.
– А что такое талисман? – Зося отвлеклась от созерцания красавиц на окне ради интересного непонятного слова.
– Ну, это такая вещь, которую всегда берут с собой, чтобы повезло.
Задумалась маленькая. И вдруг просияла:
– У меня тоже есть.
– А у тебя что?
– А вот, – и Зоська достала из-под халатика крохотный серебряный крестик на шнурке.
У Маринки вздрогнули губы:
– Это самый лучший талисман, Зося, лучше, чем мои куклы.
Зоська, услышав про кукол, подошла к подоконнику, внимательно осмотрела каждую, но не притронулась ни к одной. Маринка смотрела на девочку, улыбалась. Прошло время, когда она так же смотрела на прекрасных Барби.
…Вон ту, «Barby-style», папа первую привез из Польши, давным-давно. Она была первой не только у Маринки, но и вообще в их подготовительной группе. «А ручки согинаются?» – спрашивали девчонки. Маринка, которая и в шесть лет знала, как надо правильно говорить, важно отвечала: «Согинаются». И великодушно всем давала с Барби поиграть. И хотя у нее и ручки, и ножки сгибались, подружки играли с ней как со стеклянной.
Это уж потом глазастые, пышногрудые, длинноногие настоящие и поддельные Барби заполонили прилавки магазинов и рынки. У Маринки все были настоящие, от фирмы «Маттель». Ей-то не особенно это важно было, но вот папа любит все настоящее.
Маринка вспомнила про каждую куклу, и про детский сад, и про папу, а Зося все ходила от одной Барби к другой, заглядывала в их близнецовые лица.
– Какая тебе нравится, Зося? – спросила у девочки Марина.
– Все, – шепотом ответила гостья.
Маринка улыбнулась, глядя на худенькие ручки, заложенные за спину:
– Хочешь, я тебе подарю одну? Зоська испуганно повернулась:
– Ой, што ты, яна ж колькі грошыкаў каштуе! – и взялась руками за ушки, покачивая при этом головой. Видно было, что она кому-то подражает, от кого-то это уже слышала.
Маринка не отступала, понимая, что надо скромную Зоську уговорить:
– Выбирай, Зося.
Девочка поняла, что эта взрослая Марина не шутит и правда может подарить. Взяла одну, в пышном вечернем платье-кринолине с декольте и вырезом на спине, скрытом под пышными белокурыми волосами. Но потом, видимо, решила, что это слишком, и поставила ее на место. Выбрала самую скромную, «Barby-sport», в костюмчике для большого тенниса, с ракеткой в руке.
Маринка хотела привстать, но… так вдруг закружилась голова, накатила слабость, что пришлось откинуться на подушки и полежать тихонько… Вот, сейчас, пройдет…
