Юлия Лешко - Ангел в темноте
– А дальше?
Наташка засмеялась, вспоминая ЧП дворового масштаба:
– А что дальше? Стекло-то темное, под солнцем за день нагрелось, а вода – холодная! Поняла?
– Что, лопнуло?
– Не просто лопнуло, а как…
Наташка подбирала слова…
– Как мозаика стало, в мелкую трещинку!
Ольга ахнула…
А дочь, довольная произведенным эффектом, продолжала:
– Котя зеленый стал от страха, как этот джип. Баксов семьдесят такое стеклышко стоит, прикинь! Где Котиной маме их взять?
Ольга кивнула понимающе…
– Так вот. Маринка отцу сказала, что это она сама, хотела, мол машину помыть, ну и…
Ольга улыбнулась, открыла дверь. А Наташка, уходя в сторону ванной, еще договаривала, уже больше сама себе:
– А ведь никто ее об этом не просил…
* * *Геннадий вышел из магазина, направился к машине, припаркованной неподалеку, и тут его окликнул плотный симпатичный молодой мужчина с очень коротко стрижеными волосами. «Андрюха», – подумал Гена, не оборачиваясь. Так и есть.
– Гена, Ген!
Геннадий помахал другу рукой, мол, вижу, подходи, и вставил ключ в замок. Тот уже подбегал слега вразвалку: несмотря на то, что Андрей был моложе Гены лет на шесть-семь, он был грузноват, хотя круглолицего симпатягу-весельчака Андрюшку по кличке Чингачгук это не портило.
Гене не очень хотелось разговаривать сейчас с Андреем, но и обижать его не хотелось тоже. А он точно обидится, если отделаться парой фраз да уехать, куда глаза глядят…
Подбежал, запыхался:
– Привет! Ты куда пропал? Вчера Тимошка в «Данькове» праздновал тридцатник, спрашивал, чего тебя нет?
Геннадий, поворачивая ключ в замке, ответил спокойно:
– Не смог, Андрюша. Занят очень.
– Что, опять сам в рейсе был?
– Нет, Лешка поехал.
– А чего тогда?
Гена посмотрел на Андрея минуту-другую, на его веселое круглое лицо, раздумывая, стоит ли посвящать его в свои проблемы… Решил, что не стоит.
– Андрей, настроение не то.
– А вот и поднял бы! Очень неплохо отдохнули. Я еще и в рулеточку погулял классно. Просадил, правда, две штуки, но зато стресс снял! На месяц вперед! – Андрей хохотнул довольно, вспоминая, видимо, вчерашний вечер.
Гена кинул на него отчужденный взгляд. И даже сам почувствовал – нехорошо посмотрел на друга. Так смотрят не на друзей, а как раз совсем наоборот… На классовых врагов так смотрят, пожалуй. Переспросил, как будто не расслышал:
– Сколько продул?
– Две штуки, говорю, – а Андрей, по всему видно, испытывал удовольствие оттого, что легко может позволить себе такой проигрыш.
Гена непроизвольно помотал головой, как будто прогоняя нахлынувшие невеселые свои мысли.
Простая душа, Андрей, судя по всему, несколько озадачился странноватой реакцией друга:
– А чего ты, Геник? А для чего я ломаюсь, как папа Карло? Мне и Киска ни слова не сказала. Я ж зарабатываю… Я че, каждый день две тонны просаживаю? Я выигрываю, может, больше. Чем зарабатываю вообще…
Гена кивнул рассеянно, посмотрел на него длинно… «Сказать – не сказать? Нет, не сказать». И открыл дверцу:
– Все, Андрюха, извини. Спешу.
Андрей, уже начиная понимать, что все-таки что-то не то и не так, попытался задержать его:
– Ген, а что случилось-то? Может, тебе бабки нужны? Чего ты на эти две штуки так задергался? Я ж вижу! Тебе что, для дела не хватает? Ты, может, задолжал кому?
Но Гена уже сел в машину.
Андрюша все не мог успокоиться:
– Геник, я ж тебе сам по жизни должен, как белка лесу… Ты только скажи…
Геннадий, уже вставив ключ зажигания, ответил:
– Андрей, не в бабках дело. Вернее, не только. Ты не поможешь. И никто мне не поможет.
Машина тронулась с места.
Андрей остался в явном недоумении. Постоял, разведя руки, и еще сказал, уже вслед:
– Ну, я не понял…
* * *Гена открыл дверь своим ключом. Прямо в прихожей на низенькой кожаной банкетке сидела Светлана, его жена. Голова запрокинута, глаза закрыты, руки замочком на животе. Она часто так руки складывала, когда Маринкой ходила…
Посмотрел и понял: она сидит в этой позе уже давно.
– Свет, ты чего тут сидишь? – Гена присел на корточки перед женой.
Света подняла на него полные муки большие глаза. Карие, как у дочери…
– Был у Марины?
Гена встал со вздохом, снял и повесил на вешалку куртку.
– Был.
– Как она?
– Нормально. Ну, в общем, нормально.
– Плачет?
– Нет. Вопросы вот только разные задает. А я ничего не могу ей ответить.
Подошел к жене, стал ласково перебирать темные, как у Марины, волосы.
Света тут же начала тихо, без всхлипов, плакать. Гена, обняв жену, быстро-быстро заговорил, гладя ее по голове, как маленькую:
– Не плачь, не плачь, Светка. Я все сделаю, не плачь. И деньги будут, все нормально будет. Я сегодня Чингачгука встретил, он тоже денег даст, если надо будет.
Света привыкла верить мужу. Уже немножко успокоившись, вытирая мгновенно покрасневшие от слез глаза, спросила у Геннадия:
– Ген, а почему вы Андрюшу Чингачгуком зовете? Потому что Каранчук?
Гена, все еще гладя Свету по голове, объяснил:
– Да он же свои первые деньги на гадах сделал. В смысле, на змеях.
Света, невольно улыбнувшись сквозь непросохшие слезы, пошутила:
– Он их что, на вес продавал? Или яд доил?
– Он их купил оптом, дешево, случайно почти. Смешная история… А потом показывал за большие деньги.
Света удивленно подняла брови:
– Кому?
– Ну не нам же с тобой… Людям. Выставку открыл в Тройке. У народа на руках тогда была денежная масса – инфляция, а ни хлеба особого, ни зрелищ не было. Вот все валом и повалили на его экзотических гадов смотреть.
Света вздохнула, неожиданно почувствовав какое-то странное облегчение. Даже засмеялась. И Гена от радости, что жена отвлеклась, продолжал свой рассказ про Андрюхины «миллионы», чтобы еще немного ее рассмешить.
– Сами сходили – друзьям рассказали, что вот, мол, питона с анакондой по улицам водили, как видно, напоказ… Из уст – в уста, из уст – в уста, короче, поперло тут Андрюхе. Немалую капусту он на этом деле срубил. Сам не ждал! Вот. А потом он, неблагодарный, всех гадов таким же оптом школе какой-то подарил с зоологическим уклоном, а сам издательский комплекс купил, небольшой такой.
Света, уже почти успокоившаяся, вытирая ладошками непросохшие ресницы, направилась на кухню. Гена – за ней, украдкой заглядывая в милое заплаканное лицо.
– И что издавал?
– Этикетки, обертки для кондитерских изделий печатал. Не сам, конечно. А уж потом занялся этим своим чугунным литьем. Это ему ближе как-то – каминные решетки, ограды, ворота опять же. Да и бизнес пошел неплохо. Сейчас вот навострился ворота свои чугунные с дистанционным управлением делать. Молодец!
Света, внезапно изменившись в лице, спросила:
– Так он сказал, что даст денег, да?
Гена вздохнул.
– Если попрошу, конечно, даст. Сколько сможет. Но я сначала сам постараюсь все сделать. Если надо будет, я все машины продам. Свою долю Леше продам. Главное – Маринку вылечить! А уж потом пойду к Андрюхе в рабочие наймусь, каминные решетки буду ваять…
Света посмотрела с нежностью на мужа:
– Ты же не умеешь…
– А знаешь: научись танцевать, а остальному горе научит…
Да. Напрасно. Напрасно произнес это слово – «горе». Так и есть: снова заструились слезы.
Но ведь шути – не шути, а горе, оно горем и останется. Геннадий добавил:
– Маринку наша соседка лечит, знаешь, из второго подъезда.
Света спросила, нахмурив брови:
– Кто это?
– Ольга Николаевна. Симпатичная такая, темненькая, волосы узлом, дочка ее с Маринкой вроде учится.
– А, да… Что она говорит?
– А что она скажет? Будем лечить, будем надеяться.
Света снова закрыла лицо руками, снова заплакала:
– Ген, ну за что? Ну почему Маринка? Разве я… Разве мы…
Гена, поняв, что утешения бесполезны, ушел в соседнюю комнату.
Это комната дочери. Когда въехали в новую большую квартиру, разрешили ей выбрать себе «помещение». Долго пришлось ютиться у Светиных родителей – втроем в одной комнатке… Ну, она и выбрала… Родители тогда переглянулись: спальня им в результате досталась куда меньше. Ладно, Маринка, владей!
Большое зеркало – во всю стену, как в тренажерном зале, станок – это Гена сам из толстого орешника вырезал, отполировал, привинтил. Два раза поднимал после этого: выросла доченька… Шкаф. Несколько платьев, остальное – джинсы, брючки, бермуды, майки, топики, боди, бюстье… Гена знал толк в девчачьей моде: первый советник у дочери и главный спонсор, конечно.
За стеклом книжного шкафа стояли ее любимые фотографии. Вот она танцует, вот в маминой шубе – с накрашенными губами, в большом шелковом с кистями мамином же платке, плотно повязанном на голове концами назад, позирует, как взрослая… Вот она смеется, запрокинув голову… Гена улыбнулся изображению, как будто Маринке в ответ. И позавидовал жене, что она может плакать.
