Елена Чижова - Планета грибов
«Называют по-разному. Я предпочитаю Человек-дерево. Яйцеобразный корпус опирается на стволы деревьев. Обратите внимание на отпавшую часть скорлупы. Внутри вы видите обычную бытовую сценку: люди, сидящие за столом…» – дядечка рассказывал неторопливо и размеренно, не обращая внимания на скандинавов, ожидающих своей очереди. «А это?» – она указала на широкополую шляпу, увенчанную музыкальным инструментом, похожим на волынку: по широким полям шли маленькие фигурки – одни одетые, другие голые.
Ее провожатый вытер лоб, будто ему тоже стало жарко: «Фигуры, одетые в костюмы времени, принято называть демонами. Голые фигурки – их жертвы».
«По-русски говорят: в костюмы того времени», – поправила, но тут же спохватилась: неловко, старик может обидеться. Надо извиниться, в конце концов, какая разница.
Но он, если и обиделся, не подал виду. «Обратите внимание на выражение лица. Художник нашел его не сразу. Если госпожа бывала в Вене… На венском эскизе Человек-дерево улыбается. Также обращаю внимание госпожи на сполохи огня – на заднем плане. Может показаться, что художник изобразил пожар, горящие дома. Ничуть не бывало!» – он погрозил пальцем.
Гид, сопровождающий скандинавов, что-то пробурчал по-испански. Старик обернулся. Под его взглядом чужой гид как-то смешался и затих.
«Не пожар? А что?» – спросила и почувствовала себя маленькой, будто рядом с ней не старик в старомодной куртке…
«Конец света. Или, если госпоже угодно, канун Страшного суда. Принято считать, – он говорил мерным голосом экскурсовода, – что в это время случится космическая катастрофа: солнце и луна померкнут, звезды упадут с неба, само небо свернется в свиток. Этого мнения придерживаются некоторые авторы, с которыми трудно не считаться. В частности, апостол Матфей. Похожие картины являлись и автору Апокалипсиса, впрочем, и раньше, в “Книге Даниила”…»
В правом нижнем углу на стуле, поставленном над открытым люком, сидело странное существо. Головой оно походило на птицу, туловищем – на лягушку. Из клюва торчало тельце маленького человечка: придерживая одной лапкой, птица-лягушка запихивала его в глотку. «Оно… его глотает?»
«Нет-нет, – старик понизил голос, будто боялся, что его услышат другие экскурсанты, с которых ему не получить положенной мзды. – Наоборот. Выплевывает. На Страшный суд следует являться в теле. Надеюсь, госпожа помнит Ефрема Сирина, который свидетельствует: земля и море, звери, птицы и рыбы отдадут назад то, что поглощено и переварено. Ученые называют это круговоротом веществ в природе».
«Да, я понимаю. А что потом?»
«Потом… – будто собираясь подхватить ее под локоть, старик протянул руку. Почтительный жест замер на полдороге. – Потом раскроются книги, содержащие свидетельства обо всем содеянном и выстраданном людьми. Если у госпожи больше нет вопросов…»
«Есть, – она смотрела на бледные тела: их выплюнули бессловесные твари. – Этот художник… Он жил в Средние века?»
«Ну-у, – старый гид замялся. – Некоторые судят формально, говорят: в Италии уже Высокое Возрождение. Но здесь, на севере, гуманизм еще продирался сквозь вечные запреты. Отсюда и жестокость, и несвобода. Можно сказать, средневековые…»
Когда расплачивалась, дала больше, чем договаривались.
Старик протянул карточку: «Если госпоже понадобятся мои услуги, буду счастлив. Приятно иметь дело с человеком, который разбирается в живописи… А вы? Как бы его назвали?»
Сделала вид, что не поняла: «Всего вам доброго, желаю много туристов». Успела отойти на порядочное расстояние.
«Госпожа, госпожа!» – смешной старик бежал за ней, прихрамывая на левую ногу. Раньше, пока ходили по музею, не заметила его хромоты. Заставила себя остановиться: старый человек, к тому же калека.
«Если госпожа и вправду приедет, – старик улыбался, перемогая одышку, – я устрою замечательную экскурсию, госпожа не пожалеет. Инквизиция. О! – он замахал руками, опережая возможные возражения. – Госпожа не представляет себе, до какой степени это увлекательная тема. В особенности орудия пыток. Прошу вас, только представьте…»
«Я знаю, – дождавшись момента, когда можно вставить слово, она перебила мягко. – Видела в музее». – «В музее? В каком?» – старик ужасно оживился. – «Религии и атеизма». – «О! – Ей показалось, колченогий старик даже подпрыгнул. – Исключительно тонкая мысль. Я всегда полагал, что там, где дело доходит до пыток, религия ничем не отличается от атеизма. Может быть, госпожа подскажет, где находится этот музей?» – «В Петербурге. В России». – «О! – он снова восхитился. – И какие орудия там представлены?» – «Уже никакие. Теперь там просто собор».
«Просто собор? Восхитительно, лучше не придумаешь, – стариковские глаза вспыхнули, будто мысль о соборе наполнила его безмерной радостью. – А раньше, раньше?» – он перетаптывался на месте, похоже, от избытка чувств. «Обычные, – ей хотелось закончить разговор. – Испанский сапожок, дыба, какие-то щипцы. Точно не помню…» Старик засопел разочарованно: «А Кресло допроса? Поверьте, это тоже самое обычное приспособление, во всяком случае, в Нюрнберге его применяли вплоть до 1846 года. Обнаженного узника усаживали так, что при малейшем движении в его кожу вонзались шипы. Чтобы усилить муки, под сидением разводили огонь… Не правда ли, жаль?» – «Да», – она кивнула, представив себе муки агонизирующей жертвы. «Вот и я говорю: через сто лет очень бы пригодилось. Только представьте, как бы они запели…»
«Вы… Ваша семья пострадала от нацистов?» – она поняла, какой Нюрнберг он имеет в виду.
«А Охрана колыбели! – Казалось, колченогий старик ее не слышит. – А Испанский осел! Иногда его называют Креслом иудеев… Да-да, я всегда говорил: Россия – великая страна».
Она подумала: при чем здесь Россия? Точно из эмигрантов – какой-нибудь первой волны.
«Простите, но мне пора», – на этот раз отбросив церемонии. «Боже мой! – он вскрикнул испуганно. – Госпожа должна простить меня. Всему виною мой возраст. Я забыл самое главное: Дочь дворника. Никто не знает, почему оно так названо, но это орудие является великолепным примером огромного разнообразия систем принуждения, которые применялись…» – последние слова он выкрикивал ей в спину.
Свернув за угол, зашла в кафе. Заказала кофе. Сидела над чашкой, прислушиваясь к тихой музыке, механической, будто в кафе играл автомат. Демоны, одетые в костюмы времени, шли по кругу, ступая по полям шляпы – каждый в своем особом обличии: статная дама с высокими средневековыми рожками… толстая тетка, похожая на дуэнью… Рука об руку с ними брели голые фигурки, которых извергли звери, птицы и рыбы…
Человек-дерево смотрел на нее, повернувшись вполоборота.
Под его взглядом вспомнила вопрос старика: «А вы? Как бы вы его назвали?»
Отодвинула нетронутый кофе. Это всплыло само: предвестие Зла.
– Хозяева́! Есть кто живой?
Голос доносится с улицы. Она встает, распахивает створку.
За окном парень – щуплый, одетый в красную футболку: узкий лоб, волосы мышиного цвета. Голубоватые глаза.
– Здрасьте! Машинного масла не дадите? Капельку…
«Помянешь черта, он и явится, – она усмехается про себя. – Видимо, сосед. Вечером идти, подписывать…»
– Ну, здравствуй, коли не шутишь. Ты с какого участка?
– Я-то… – он сводит белесоватые бровки, будто собираясь с мыслями. – А чё? Ну, работаем тут. Бригадой. Дома вон красим. Случайно не интересуетесь? И возьмем недорого. Если чохом, в два слоя, ну… выборочно пройтись харчоткой, проолифить… Короче, пятьдесят…
– Пятьдесят? – она смотрит в голубоватые глаза. – За пятьдесят я сама тебя покрашу. Разрисую в лучшем виде. Как бог черепаху. Так что хромай отсюда, птица небесная.
– Учтите, другие запросят больше, – парень бормочет, как ни в чем не бывало. – Те еще рвачи. Особенно хачики. Пользуются, что народ цен не знает. На другой год краска слазит, а их и нету…
Что-то дрожит в воздухе, марево, похожее на фосфоресцирующий туман. Будь у нее пистолет, кажется, взяла бы и пристрелила…
Она захлопывает створку. Никого бы она не пристрелила, все это глупости, фигура речи. «И что я на него напустилась?.. Парень как парень. Не такой уж идиот, если хочет заработать. Найти выгодный заказ. В наше время таких тысячи: ходят, ищут сезонную работу».
Парень идет направо, в сторону соседского дома. Сквозь стекло она видит его спину: на красной футболке белеют серп и молот. Орудия труда, освященные советской традицией, шевелятся между лопатками – в такт шагам…
Она ложится на диван. Под руку попадается книжка, от которой она отвлеклась, вспомнив смешного старика.
Книжка открывается сама собой, будто кто-то из прежних читателей переломил переплет. Сверху, крупными буквами: ПЯТАЯ ГЛАВА. Убивая время, можно начать с любого места.
