Елена Чижова - Планета грибов
Он обмер: слава богу, здесь нет капитана! Глядя на это чудесное превращение, капитан может решить, что здесь, на Земле, люди произошли от насекомых. «Нет-нет, это не так, – он пытался собрать непослушные мысли. – Эволюция… Вперед и только вперед, всегда в одном направлении… Все остальное – тупиковые ветви…»
Посланец бригадира обернулся и зашевелил огромными губами:
Ну и чё? Ишь ты! Тупико-овые… Это если – туда. А если обратно, – существо, чьим эволюционным предком оказалось летающее насекомое, махнуло рукой в сторону Соснова. – У тупиковых свое преимущество. Этим, которые вырвались вперед, придется догонять… —
* * *Будильник завела на восемь, но проснулась ни свет ни заря. Уже ничему не удивляясь, обежала глазами этажерку, ширму, абажур, лохматые кисточки, украшающие скатерть. Скользнула по выцветшим репродукциям, задержавшись на той, которую и любила, и боялась в детстве.
Оделась, сварила кофе. С чашкой в руке вышла на крыльцо. Мадрид, Вена, Париж, Мюнхен – во всех музеях, где довелось побывать, искала этих маленьких человечков. Узнавала с первого взгляда. Грешники, слепые, нищие. Разные, но всегда одинаковые. Конечно, в музеях висели подлинники. Почему ей всегда казалось, будто подлинники – там, в России?..
Ровно в девять позвонила заместителю. Такое впечатление, что разбудила. Потом съездила в контору, получила готовые документы. Вместо розового бланка девица выписала дубликат. На обратном пути чуть не пропорола колесо: у магазина на горке какие-то уроды набросали железок. Жигуленку, загоравшему на обочине, не повезло – водитель возился с домкратом.
«Остались подписи соседей. Пятница, вечером все приедут», – объезжает яму, оставшуюся от дерева: не дай бог угодить колесом.
Над чурбаком, неуловимо подрагивая крылышками, висит голубоватая стрекоза. Проходя мимо, вдруг замечает: осколки исчезли. «Кто-то убрал? – неприятно, будто кто-то ходит, следит, вынюхивает. – Наверняка дети», – прислушивается, словно надеясь расслышать детские крики. Перед глазами что-то подрагивает – быстрое, как стрекозиные крылья. Она моргает, сбивая неприятное мельтешение.
Душно. До вечера далеко. «Была бы косилка… – она оглядывается с сомнением: такую траву косилкой не выкосишь. Нужен триммер. Приминая ажурные листья папоротника, спускается к ручью. – Засуха, а папоротнику хоть бы хны…»
На этом месте ручей делает петлю, огибая плоский камень. По дну ходят косые тени. Раньше в ручье водились миноги – что-то среднее между червяком и рыбой. Отец ловил и мариновал. Так и не попробовала – не смогла себя заставить.
Хочется ополоснуть лицо, но она садится, подтягивает к груди колени – как сестрица Аленушка, которой некуда идти. Братец мой, братец, бедный мой Иванушка, зачем ты меня не послушался, напился водицы из козьего копытца… Соседский дом, стоящий на взгорке, косится подслеповатыми окошками, будто слушает сказку. Много лет назад там жил мальчик, с которым заблудилась в лесу. «Интересно, во что он превратился?..» Камень горячий, к тому же припекает голову. Еще немного, и мозги окончательно расплавятся. Надо уйти, скрыться, но она сидит, бормочет слова, застрявшие в памяти: Тяжел камень на дно тянет, шелкова трава ноги спутала, желты пески на груди легли…
С трудом, будто сбросив песок и разорвав путы, встает. Делает шаг.
– Черт!
Неужели подвернула? Вот это уж точно не ко времени. Такое уже было, в прошлом году: боль, опухшая щиколотка. Шагу не ступишь, не то что управлять машиной. Она трясет ногой: больновато, но вроде ничего страшного. Стараясь не хромать, взбирается по склону. Открывает кран. Пьет, нагнувшись к тепловатой струйке, не утоляющей жажду. Проходя мимо фарфоровых статуэток, задерживает взгляд на верблюде, корабле пустыни. В Репине, в холодильнике, стоят прозрачные бутылочки. Ледяная вода – мираж, плод воображения, измученного жарой. Надо отвлечься, переключиться на что-то другое. «Может, действительно почитать?..»
Войдя в дом, оглядывает стеллаж: от обложек веет советской скукой. Жаль, что не прихватила с собой ноутбук. Скачать можно и в телефон, но с маленького экрана читать – мучение. Самое лучшее – живая книга, она привыкла по старинке.
В памяти всплывает пуховый платок. Однажды шла мимо районной библиотеки. Подумала: Гоголь Гоголем, но должны же быть и современные, другие, не коллеги по писательскому цеху. «Когда ж это было? В девяностых? Или раньше?..» – мысленно перебирает картинки времени, будто просматривает старую хронику. У нее свои ориентиры: сумки. Своего рода традиция: раз в году, перед новогодними праздниками, обязательно покупает новую сумку. Ее заместитель сказал бы: типа подарок от Деда Мороза. Первую приличную – FURLA – купила в девяносто четвертом. Потом еще долго хранила верность этой фирме – до конца девяностых, когда перешла на GUCCI. Вспомнила: когда ходила в библиотеку, у нее была еще старая, из кожзама – значит, конец восьмидесятых.
Приходила, брала штук по пять. Больше в одни руки не выдавали. Библиотекарша – как-то так получалось, что всегда попадала на ее смену, – смотрела настороженно, словно чуяла в ней чужую. У библиотекарей наметанный взгляд.
К весне поняла: пустое.
– Я хочу закрыть формуляр.
Библиотекарша сидела за стойкой, кутаясь в пуховый платок:
– Вам помочь? Что бы вы хотели? На какую тему? У нас не очень обширные фонды, но есть и новинки…
Неожиданно для себя ответила: про отцов и детей.
– Тургенева? – Библиотекарша удивилась: классику берут школьники или студенты гуманитарных вузов.
Покачала головой: нет, мне что-нибудь…
Библиотекарша задумалась, потом предложила: попробуйте Бёлля, «Глазами клоуна». Отмечая в формуляре, подняла глаза:
– У вас редкая фамилия. Был такой писатель, подавал большие надежды. Потом куда-то исчез.
Ответила твердо:
– Мой отец – инженер. У нас в роду одни инженеры и торговцы. Я тоже торговка.
– Ой, извините, – библиотекарша заторопилась. Видимо, напугалась слова. Отдавая книгу, зачем-то сказала: – Конечно, там всё другое: Германия, послевоенное время. Сын обвиняет родителей – в свое время они поддержали нацистов.
Когда прочла, подумала: не такое уж другое.
Купила коробку конфет. Хотела поблагодарить. Пришла, а там молоденькая. Босоножки на каблучках, открытое платьице. Модное, по сезону: никаких оренбургских платков.
– А где?.. – вдруг сообразила: не знает ни имени, ни отчества.
Но та поняла:
– Марья Дмитриевна?.. Уже месяц как. Сердечный приступ. Прямо здесь, на работе.
Отдала конфеты девице. Та обрадовалась:
– Ой, спасибо! Что будете брать?
Ответила: ничего.
Отвлекаясь от воспоминаний, она берет книгу, оставленную на диване: плод темных ночей и светлых дней. «Ну и что я тут вычитаю?..» Тоскливо оглядывает комнату. Пустую. Если не считать главного героя триптиха: чучело в шляпе, помесь яйца с человеком.
Правая щиколотка немного опухла. Надо лечь и задрать повыше.
Стараясь устроиться удобнее, ворочается, приноравливаясь к матрасу, продавленному родительскими телами. Подпихивает под ногу подушку. У старых художников были свои секреты: непонятно, кто на кого смотрит. Вот и сейчас – такое впечатление, будто чучело в шляпе смотрит ей в глаза. «Человек-дерево», – так его назвал дядечка в смешной куртке.
Около музея крутились гиды с табличками, предлагали свои услуги. Конец ноября – мертвый сезон. Сперва обратила внимание на куртку: длинная, похожа на старинную. Объяснила: меня интересует только одна картина. «О! – он рассыпался в комплиментах. – У госпожи безупречный вкус. Госпожа разбирается в живописи».
По-русски говорил правильно, только немного странно. Такое впечатление, будто из бывших. Пока шли, рассказывал историю музея. Она почти не слушала.
У триптиха стояла японская группа: детские фигурки в одинаковых синих курточках. «Это недолго. Мы – следующие». Кивнула, не сводя глаз: лицо, повернутое вполоборота, бледное – под цвет яичной скорлупы. Думала: «Не может быть… Неужели сейчас?.. Увижу и пойму», – вдруг бросило в жар, хотя в залах было прохладно.
Гид рассказывал о сотворении мира: «Обратите внимание на левую створку… Художник изобразил Адама и Еву. Адам смотрит изумленно…» Японцы двинулись дальше: дисциплинированно, парами – ни дать ни взять юные пионеры. В зал входила другая группа: рослые, похожие на скандинавов. Скандинавская группа остановилась поодаль, немного в стороне. Их гид смотрел в ее сторону. Она испугалась: сейчас погонит, скажет, у меня плановая группа. Дядечка в старинной куртке рассказывал о земных наслаждениях. Перебила: «Да-да, спасибо. Скажите, это кто?»
«Называют по-разному. Я предпочитаю Человек-дерево. Яйцеобразный корпус опирается на стволы деревьев. Обратите внимание на отпавшую часть скорлупы. Внутри вы видите обычную бытовую сценку: люди, сидящие за столом…» – дядечка рассказывал неторопливо и размеренно, не обращая внимания на скандинавов, ожидающих своей очереди. «А это?» – она указала на широкополую шляпу, увенчанную музыкальным инструментом, похожим на волынку: по широким полям шли маленькие фигурки – одни одетые, другие голые.
