Александр Снегирёв - Бил и целовал (сборник)
Никогда я не смотрел столько фильмов подряд. Были среди них скучные, попадались и выдающиеся, первые мы проматывали, вторые пересматривали по многу раз. Независимо от качества, все ленты объединяло одно свойство – злоупотребления и насилие, творимые несовершеннолетними. Картины порока слились в бесконечную череду: вчера – несовершеннолетние употребляли запрещенные препараты, сегодня – несовершеннолетние занимались любовью в составе трех и более человек, завтра – несовершеннолетние употребляли, занимались и вдобавок палили друг в друга из пистолетов.
Часто во время сеансов мальчик останавливал показ и принимался расспрашивать меня об увиденном. Будучи, как мне тогда казалось, нормально развитым молодым человеком, я и сам многого до конца не понимал и на другой день как бы невзначай обсуждал горячий вопрос с приятелями, стараясь не выказывать при этом своего неведения. Все в моей голове перемешалось: персонажи перепутались, очень скоро я уже не мог вспомнить, где именно видел ту или иную поразившую воображение сцену. Во время обсуждений маленький зритель скакал по комнате от дивана к большущему полированному шкафу, изображая особенно понравившиеся эпизоды. Мы стали общаться с помощью полюбившихся цитат. Не будет преувеличением, если скажу, что в те месяцы я узнал про жизнь все.
Покончив с очередной кассетой, мы, взбудораженные и раскрасневшиеся, кое-как складывали, вычитали и умножали, разбирались, сколько миллиметров в сантиметре, а потом и в метре, разучивали стишок, заполняли календарь погоды и расставались до следующего дня. Через полтора месяца в очередном конверте меня ждала лишняя десятидолларовая банкнота – второклассник впервые окончил четверть без троек.
Можно подумать, будто постоянно пополняемая коллекция столь любопытных произведений кинематографа принадлежала невидимым родителям маленького блондина, но это не так. Фильмы покупала его старшая сестра, моя ровесница, желтоглазая студентка.
Особу эту я встречал нечасто, но и тех редких минут хватило, чтобы оценить ее характер. Знакомство наше состоялось, когда мы с мальчишкой уже съели грибной суп и собрались приступить к куриной котлете с пюре. Услышав щелчок замка и ее вопросительный окрик, есть ли кто дома, я захотел запереться в санузле, включить воду и сделать вид, что меня нет. Предчувствие не обмануло – едва войдя на кухню, она окинула меня неодобрительным взглядом и заявила, что домработница не имеет права сидеть за одним столом с хозяином. Губы мои задрожали, и я мужественно ответил, что не являюсь домработницей. В другой раз она пришла с компанией, бросила мне купюру и велела сбегать за шампанским. Пронюхав, что мы с ее братом подсели на видик, она посулила мне разоблачение перед родителями. Была весна, учебный год близился к концу, я уже накопил на проигрыватель для компакт-дисков и даже кое-что сверху, душа пела. Я ответил, что пусть разоблачает, если невмоготу, мне все равно. Раскрыла она наш киносекрет или нет, не знаю, вскоре я уволился по собственному желанию – близилась сессия, требовалось поднапрячься. До того как я покинул место гувернера, произошло еще одно событие, без которого этот рассказ ни за что бы не состоялся.
Как я уже отметил, наступила весна, сугробы на клумбах скукожились, обнажив не только накопившуюся за зиму дрянь, но и кое-что весьма любопытное. Стоя у окна и диктуя второкласснику коротенький диктант, я вдруг увидел торчащий из земли камень. Не валун какой-нибудь, не элемент японской горки, а камень правильной формы, только слегка покосившийся. Не особо примечательный, он казался между тем настолько инородным и странным, что я не мог больше думать ни о чем другом. Удивившись тому, что, живя в соседнем доме и с детства слоняясь по дворам, никогда этот камень не видел, я прервал диктовку и подозвал второклассника. С радостью отбросив тетрадь, он влез на подоконник и сообщил, что камень этот непростой и что он готов его тотчас показать мне поближе.
Наскоро обувшись, мы спустились во двор и, к моему величайшему удивлению, прямо возле подъезда обнаружили самую настоящую могилу. Из земли торчало массивное основание памятника, явно когда-то украшенного вазой с ниспадающей тканью или ангелом с крыльями. Склонившись к тусклому граниту, испещренному сколами и царапинами, я различал отдельные буквы и целые слова. Кроме «раба Божия» и «полковница» можно было разобрать отчество – Ивановна, фамилию – Козлова и год смерти – одна тысяча восемьсот тридцать седьмой.
Наличие могилы перед подъездом огромного дома поражало. Проведя пальцами по едва различимым буквам, погладив трещины, я отошел в сторону. Мой подопечный, прыгавший все это время поблизости, пнул камень на прощание и с сожалением последовал за мной дописывать диктант.
Лето я проводил в городе, слоняясь по району, после того как разочаровывающе быстро насытился купленным CD-проигрывателем. Как-то раз мы с приятелями осмелились пойти в ночной клуб. Всю компанию, к нашему удивлению, пропустили, и мы, обалдевшие от везения, спустились в грохочущее и мигающее подземелье. Пока, робея и прикидывая, хватит ли денег заказать в баре хоть что-нибудь, я делал вид, что происходящее для меня привычно и обыденно, кто-то подкрался сзади и закрыл мне руками глаза. Руки явно были женскими. Я обрадовался и назвал первое попавшееся имя.
Неизвестная сняла ладони с моих глаз, я обернулся, и желтый взгляд пронзил меня. Потом мы курили и болтали, крича слова друг другу в самые уши. Когда подошел парень из ее компании – может быть, он имел на нее виды, а может быть, это был ее парень, – короче, когда он подошел и спросил, куда она подевалась и кто такой я, она сказала, что никуда она не подевалась, а я ее любовник. И поцеловала меня так резко и неожиданно, что уголок переднего зуба сколола. Моего зуба.
Мы стали неразлучны. Ходили по дворам, обнимались в каштановой роще между цирком и детским музыкальным театром, позади здания аварийной службы на улице Коперника я рвал ей китайские яблочки, а она не ела. Мы часами говорили по телефону и не могли расстаться в подъезде. У нее были острые косточки на бедрах, она ими очень гордилась.
Я снова стал бывать в трехкомнатной квартире на втором этаже и даже иногда по старой памяти помогал с уроками возмужавшему блондину, ставшему третьеклассником. Теперь он возвращался из школы самостоятельно, сам разогревал суп, котлеты и пюре, сам делал уроки, а фильмами интересоваться перестал. Лишь изредка, вспоминая былое, мы втроем устраивались на диване и ставили что-нибудь любимое – запрещенное и аморальное.
Как-то раз поздней ночью я провожал ее. Мы ласкались, сидя на ограде возле могилы, и вдруг ее тело обмякло, и она упала в кусты ярких осенних цветов, высаженных рядом с надгробием. Не в силах удержать ее, я повалился сверху, успев только защитить ее голову от удара о гранит. Когда до меня дошло, что она потеряла сознание, я нервно рассмеялся. Оглядевшись по сторонам и никого не увидев, я не придумал ничего лучшего, чем ударить ее по щеке и тотчас поцеловать. Во мне заговорили знания, почерпнутые из фильмов и детских сказок, когда шлепки по лицу и поцелуи поднимают с одра. После первого раза ничего не случилось, и я повторил. И снова повторил. Я впервые бил женщину, бил, чередуя удары с поцелуями. Не успел я увлечься, как она раскрыла глаза.
Одним солнечным октябрьским днем в универе отменили занятия, и я взбежал по знакомой лестнице на второй этаж, чтобы дождаться ее. Третьеклассник впустил меня, он прилежно корпел над учебником английского, а я рассматривал хрустальную посуду, стоявшую за стеклом одного из огромных, во всю стену, шкафов. Эти темно-коричневые шкафы с многочисленными дверцами громоздились у них повсюду, и каждый представлял какую-нибудь породу дерева. Когда мне наскучило наблюдать богемское сверкание, я решил помочь своему бывшему воспитаннику с уроками, но он, повзрослевший, во мне уже не нуждался. Тогда я уставился в окно, в то самое, под которым полковница.
И вот смотрел я на камень, задумался, не помню уже о чем, и тут мои мысли прервала машина японского производства, въехавшая в картину моего мира. Автомобиль остановился перед подъездом, и сквозь лобовое я увидел ее. За рулем сидел неизвестный. И мне почему-то захотелось с подоконника слезть, отвернуться и не видеть ничего, а что видел, забыть. Но ни отвернуться, ни тем более забыть я не мог. Между ними тем временем началось, и в какой-то момент она распахнула дверцу и выскочила с хохотом, а он через сиденье перегнулся и обратно ее затащил.
Я смотрел на мельканья под лобовым, а поверх пузырем отражались деревья и небо. Я смотрел и тогда, когда иномарка укатила, а она, раскрасневшаяся и торопливая, вошла в комнату.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она, и я подумал, что не знаю, что я здесь делаю.
Спустя годы, по просьбе кабельного канала, пригласившего меня к участию в программе о близком сердцу столичном районе, я с двумя операторами побывал в родном дворе, заглянул на баскетбольную площадку, где, к собственному удивлению, забросил трехочковый, и, конечно, пошел к могиле. Гранит и яркие осенние цветы были на прежнем месте. Я снова, как восемнадцать лет назад, водил пальцами по «рабе Божьей», по «полковнице», по фамилии Козлова, по отчеству Ивановна, по тридцать седьмому году смерти. Пальцы гладили выщербины и трещины, обрисовывали в воздухе утраченную вазу или ангелка, а я смотрел на окно второго этажа. Ничего не изменилось – удивительно для нашей богатой ремонтами эпохи. И рамы прежние, и все тот же старомодный кондиционер, те же вертикальные жалюзи. Мне даже показалось, что кто-то на меня смотрит через щель.
