И. Евстигней - Переводчик
А вот теперь я замолчал. Просто заткнулся. Не знаю, но порой в жизни бывают такие моменты, когда ты не можешь врать – просто не можешь и всё тут. В голове крутится с десяток приличных ответов, объяснений и другой подобной чепухи, так что можно было бы наговорить, наврать с три короба… а ты не можешь вымолвить ни словечка. Словно тот ловкий и пронырливый внутри тебя, который умеет лгать и выкручиваться, делает шаг назад и говорит – ну, а теперь действуй ты, настоящий… тот, что умеет говорить и с богом, и с чёртом… и этот настоящий просто стоит и молчит…
– Так зачем?
Доктор Чань отложил на стол лист бумаги – это оказался давешний рисунок моего бывшего коллеги, только теперь уже законченный – и повернулся ко мне. Из парка не доносилось ни звука. Даже местные цикады и те, казалось, впали в летаргический сон под влиянием местной идиллии.
– Третий слой… – наконец выдавил я.
– Что третий слой?
– У меня есть информация, что профессор владеет третьим слоем новокитайского языка. И я хотел бы поговорить с ним на эту тему.
От гомерического хохота моего собеседника, внезапно разорвавшего мертвую тишину, я вздрогнул.
– Интерн, неужели вы верите в эту чушь?!
– Это не чушь, – упрямо возразил я.
– Ах вот как… Значит, вы считаете, что профессор Линг умеет говорить на третьем слое? – отсмеявшись, спросил доктор.
– Умеет ли он говорить на третьем слое, я не знаю. Но писать на нём точно умеет.
– Знаете, доктор Тхинь, ваша гипотеза, безусловно, интересна, но у нас в клинике третий слой – это диагноз. И профессор далеко не единственный, кто находится у нас с таким диагнозом. Мы изучаем этих пациентов вдоль и поперек, обследуем и анализируем всё, что можно – их речь, записи, сутками не спускаем с них глаз, ловим каждое слово и интонацию. И ничего. Вся эта шумиха с третьим слоем – полная чушь. Все эти "гении" и "ясновидцы", якобы владеющие третьим слоем, на поверку оказываются всего-навсего психически нездоровыми людьми. А причина проста: окружающим людям обычно трудно поверить в то, что близкий им человек страдает душевной болезнью, поэтому поначалу они склонны приписывать ему сверхъестественные способности, видеть некий тайный смысл в его сумасшедшем бреде… Мало того, интерн, скажу вам по секрету ещё одну вещь. Многие из этих пациентов поступают к нам, так сказать, по направлению определенных органов. Вам об этом известно?
Я кивнул.
– Даже так? То есть вы осведомлены даже об этом? – доктор Чань стряхнул с себя последние остатки веселости и вперил в меня пристальный взгляд. – Сначала вы с лету расшифровываете рисунки одного из самых безнадежных пациентов, потом утверждаете, что безумный профессор владеет третьим слоем ново-китайского языка, чего не сумели выявить десятки наших лучших специалистов, и плюс ко всему проявляете такую осведомленность… Кто вы такой, интерн?
– Мне нужно встретиться с профессором Лингом, – упрямо повторил я, оставив его вопрос без ответа. Да и что мне было отвечать? «Мутант-переводчик, русский шпион и ваш потенциальный пациент»? Ага, сейчас…
Его ответ меня не удивил. Я его ждал. А точнее, шел сюда за этим ответом.
Как извращенный юнец пробирается темной ночью к пожилой сладострастной даме-фортуне, преисполненный чувством омерзения и одновременно уверенности в том, что и на этот раз ему скажут «да… да… да!» — и ещё чуть дальше, ещё на один бесконечно-невозвратный шаг, с охоткой и наслаждением вымостят дорогу в его персональный ад…
– Хорошо, – он говорил отрывисто и жестко, словно рубил слова. – Завтра. Доступ к профессору. На один день. Потом подробный отчет о том, кто ты, откуда и зачем. Лично мне. А теперь иди.
Доктор Чань поднялся, давая понять, что разговор закончен. Я поклонился и вышел из кабинета.
А потом лежал на своей кровати и долго-долго, почти всю ночь напролет смотрел, как танцуют на потолке тени деревьев под тихую симфонию, что наигрывали у меня над головой тростниковые трубочки «музыки ветра». Между трубочками раскачивалась традиционная круглая бляшка с диаграммой Великого предела – двух рыбок, чёрной и белой, вращающихся в вечном круге. Инь и Ян, свет и тьма, лед и полымя, добро и зло – что может быть проще, чем это разделение? И что может быть сложнее? Всё всегда одновременно во всём и в едином целом… в каждом слове, каждом поступке, каждой мысли… И как же легко качнуть маятник, взбаламутить океан неопределенности, в котором плещутся эти извечные рыбки – и не успеешь заметить, осознать, как вместо добра ты вдруг начнешь творить зло, вместо света тьму, вместо тепла холод… Да и в силах ли человеческий разум понять, осмыслить, охватить, не влечет ли творимое им тепло – когда-нибудь, где-нибудь, на конце какой-нибудь бесконечной цепочки причинно-следственных связей – за собой холод? А свет – инфернальную тьму?.. И, словно этой непостижимой сложности ещё недостаточно, мало, там, на самой грани этого света и тьмы, холода и тепла, добра и зла, где притяжение и единство столь велики, что рушится Великий предел, и неразличимые для человеческих глаз и душ частицы чёрного и белого, не довольствуясь только лишь соприкосновением, проникают, входят друг в друга, там, между тесно переплетенными, почти слившимися воедино рыбками Инь и Ян скользит невидимая серая змейка-дракончик… имя которой Вьюн. Серая змейка-дракончик по имени Вьюн. Моя душа. Душа переводчика. Ни чёрная и ни белая, ни светлая и ни темная, ни тёплая и ни холодная… серый дракончик Вьюн. Любопытный и вездесущий. Везде чужой и везде свой. Текучий, как вода. Обволакивающий собой людские слова и мысли. Способный обращать чёрное в белое, а белое в чёрное, тёплое в холодное, а холодное в тёплое… свет во тьму, а тьму в свет…
Утром я проснулся от неуемного гомона птиц. Равнодушно посмотрел, как сосед по комнате украдкой пытается включить мой планшетник. Ну-ну, пусть попробует. Идиот. Мой планшет предан мне, как самая верная собака. Лениво закрыл глаза и блаженно вытянулся под одеялом. Эх, поспать бы ещё пару часиков. Не надо было философствовать вчера полночи. А теперь… пора.
Перед завтраком я успел навестить своего первого подопечного Шаха Гиль-Дяна. Бывшего переводчика, а ныне безнадежного пациента психокоррекционного центра я застал ныряющим в бассейне с морской водой – видимо, обрушение нейронных сетей не затронуло моторные навыки. Что ж, это радует. Я присел на бортик и помахал ему рукой. Никакой реакции. Он даже не посмотрел в мою сторону. Ах так, ну ладно. Попробуем зайти с другой стороны. От каких там у него языков крыша съехала?
– Исссса!.. (Привет!) – прошипел я на языке свистящих. Безрезультатно.
– Доктор… Тхинь, – пожилая медсестра с уставшим взглядом, наблюдавшая за больным, покачала головой. – Всё это бесполезно.
Ну и пусть бесполезно. Попытка не пытка. Что там у нас ещё? Арабский?
– Ассаляму алейкум!
Тишина.
– Шах, салям!!! – крикнул я ещё громче.
– …салям… – вдруг донеслось едва слышное из бассейна.
От неожиданности я покачнулся и чуть было не рухнул в воду. Вот это да, у меня получилось!!! Он мне ответил! Я оглянулся на медсестру, но та отошла к креслу за полотенцем и не была свидетелем моего триумфа. Надо закрепить успех!
– Киф халяк? (Как дела?) – снова крикнул я.
На этот раз тишина. Мертвая и абсолютная. Лишь тихие всплески воды и бессмысленный взгляд в ответ.
Я вздохнул и поднялся на ноги. Жаль, братишка, что у меня нет времени с тобой повозиться. Думаю, ты вовсе не так безнадежен, как они утверждают…
После завтрака я пошел в главный лечебный корпус. Доктора Чаня на месте не оказалось, но вчерашняя аппетитная медсестричка-администратор подтвердила, что мне выдано суточное разрешение на доступ к пациентам так называемого желтого сектора. Она подошла ко мне почти вплотную, так, что, мне показалось, я ощутил через халат её твёрдые соски (провоцировала специально?), и прилепила на мой бэдж дополнительный жёлтый кругляш. От молодой женщины исходила такая волна сексуальности, что я почувствовал – ещё мгновение, и я прижму её к этому столу и… и, Алекс, блин, озабоченный ты кобель! Права была Аля, и Кьёнг тоже прав. Сейчас провалишь нахрен всю свою «операцию». Давай ноги в руки и мотай отсюда, да побыстрее. Искать своего профессора Линга.
Через пару минут я уже шагал по широкой аллее, безуспешно стараясь избавиться от маячивших перед глазами упругих медсестричкиных прелестей. Знаешь, Алекс, вот честно – порой складывается впечатление, что тобой управляет не голова, а твой член. Ты вышел на финишную прямую. Сейчас ты встретишься с человеком, ради разговора с которым ты поставил на кон свою свободу и, возможно, даже свою жизнь, и узнаешь всё… А ты идешь и мечтаешь о плотских утехах с фигуристой медсестричкой!
На входе в закрытый сектор восседал дюжий санитар с габаритами старинного шифоньера (видать, несмотря на всю идиллию, здесь всё же требуются и такие!) и задумчиво-медитативным лицом. Я спросил у него про профессора, и тот невозмутимо ткнул пальцем в сторону приземистого здания, где располагался местный музыкальный холл…
