Юлий Крелин - Очередь
– Лариса Борисовна, это больной, который лежит в пятой палате первым направо. Склероз аорты, подвздошных артерий, начинающаяся гангрена обеих ног.
– Это тот, у которого два инфаркта было?
– Да, да, доктор. Два инфаркта. Он, он.
– Лариса Борисовна, обследование у него полностью закончено, все уже есть. Мы ждем вас, чтоб окончательно решить, что делать.
В ординаторской Лариса посмотрела историю болезни, полистала все анализы, исследования. Самого больного она помнила хорошо.
– Видите ли… Простите, как вас зовут?
– Нина Михайловна.
– Видите ли, Нина Михайловна… Положение очень тяжелое. Оперировать необходимо. В противном случае он умрет от гангрены в ближайшее время. Вот только делать что? Если большую реконструктивную сосудистую операцию, то шансов на успех мало.
– А что же еще можно, доктор?
– Можно ампутировать обе ноги. Шансов больше. Хотя тоже очень, очень рискованно. Его дела очень плохи. Очень.
– Как же быть нам?
– Он сам должен сделать выбор. И вы тоже. Пойдите, поговорите с ним. Что решите, то нам и скажете. Мы здесь будем.
Женщина ушла.
– Лариса Борисовна, больной до конца не понимает, что у него. Я ему все рассказал, более или менее подробно, а он твердит одно и то же, требует, чтоб ему восстановили потенцию.
– Чего ж не понимает? Понимает. Вы же сказали ему, что это связано с локализацией склероза, поэтому он и говорит. Логично.
– Ну, о потенции ли ему сейчас думать?
– А это уж, милый Андрей Евгеньевич, не нам судить. Доживете, не дай Бог, до такого состояния, тогда и будете рассуждать. Мы ведь не знаем ни его интересов, ни его возможностей, ни…
В ординаторскую вошла жена больного.
– Уже?! Так быстро?
– Мы, доктор, уже много раз с ним все обсуждали. Вы с ним, конечно, сами побеседуете, но я вам скажу наше общее мнение.
– Так что ж вы решили?
– Без ног все равно не жизнь. Мне ж только сорок пять лет. Мы решили рисковать. А я дам расписку.
– И он даст расписку?
– Вы уж с ним сами поговорите.
– Поговорим. Все?
– Да. Я пойду, а вы поговорите сами. Спасибо вам, доктор. Я к нему еще раз зайду. А вы уж сами поговорите. Мы будем вам признательны…
– Хорошо, хорошо. Идите. Поговорим. Жена больного ушла. Лариса закурила.
– Я, пожалуй, поеду к себе. В очередь.
Скинула халат и, даже не зайдя в свой кабинет, быстрым шагом, почти бегом кинулась к машине.
Да и давно пора. Близится время записи. Строгости в очереди должны повышаться.
Пора, пора. К себе. В очередь!
У машины ее окликнул больничный санитар:
– Здравствуйте, Лариса Борисовна. Как поживаете? Давно я вас не видел.
Это был странный человек, вечно пристающий ко всем со странными вопросами. У него было странное лицо и странная работа – разносить тяжести по отделениям. Он со всеми был на «ты» вне зависимости от положения, ранга и возраста собеседника. Однажды он увидел Ларису, запирающую машину. «У тебя машина?! – Удивлению его не было предела. – Да вы, оказывается, богатенькая. Вот не знал, что ваша машина. А я думал, вы как все. Счастливого пути, Лариса Борисовна».
– …Давно я вас не видел. – Теперь он всегда был с ней на «вы». – Вот хочу рассказать вам, как отдыхал. Хотите?
– Некогда мне. Очень спешу. Я в отпуске.
– Если в отпуске, то бегите. А я хотел посоветоваться с вами насчет грыжи своей. Никак не решусь.
– А что такое?
– Придете из отпуска, поговорим. Такое расскажу…
Лариса уже ехала, уже отдыхала.
«Грыжу приобрел… Такое расскажет… Раз она мешает, так надо оперировать. И сам должен решать. Или дети. Откуда у него дети? Если сам не может – решают дети. Зачем же грыжу оперировать, если сам и решить не может? Дети! Как решать за живого человека? А нам решать нельзя. Нам решать, что опаснее: болезнь или лечение. Есть ли смысл? Целесообразно ли? Кого целесообразно, кого – нет. Мы, пожалуй, нарешаем. Мы должны всегда лечить. Если есть возможность. Сижу за рулем, дорога тяжелая, а думаю черт знает о чем. Что делать? Устала, что ли? Ноги не несут, колеса не везут. В очередь. Улица эта сложная. Раньше ездила в общественном транспорте и столько читала! А теперь почти ничего. Только дома. Когда время есть. Дома! Ох, и вспомнить страшно! Время-то всегда есть. Но вот где время свободное взять? Круговерть. Больница, машина, магазины, больные, кухня, сын, муж… Читать, правда, нельзя, зато сколько думать можно… Боюсь только думать о главном. Думай, думай. Сиди, крути баранку, нажимай, переводи, за дорогой следи… И думай, думай. В конце концов, чтение отвлекает от мышления. А! Чеканная мысль… Да дурная. Хватит, начиталась. Пора уже перерабатывать, что начитано. Думаю. Думаю? Стараюсь не думать. Где их взять, мысли? Ну и Бог с ними, с этими проблемами. Так получилось. Я не виновата. И не хотела. Кто же виноват? Еду свободная, плевать мне на всех. Это значит – все в себе. В себе? Или это равнодушие? А Стас? Что Стас? А я о нем? Конечно, о нем. О себе. Как эта жена: „Мне сорок пять лет“. Мне. Так и я – о себе. Я и не вижу его совсем. И поговорить не могу. Я ему как врач: „Стас, уже опасно. Смертельно опасно“. А он? „Не будем это обсуждать“. Вот и нашла, с кем поговорить. Зачем?! Всегда у нас так. Чем больше скажешь, тем скорее в ответ услышишь: „Нас связывает лишь время, прожитое вместе“. Ничего себе. Зачем?! А Колька? Колька-то проживет. Конечно, Стас уже не тот стал. Но во мне-то он все тот. Я не знаю, что такое любовь, но оставить его не могу. Утром он как молодой был. Утром и я была другая. Все твердят: „Бороться, бороться надо“. Как? Прятать? Отнимать, зудеть, пилить, орать, бить?.. Вот и доборолась. Он сам мне говорил: „Если недовольна существующим положением, есть два пути: один – бороться, другой – внутренне сопротивляться, что-то улучшать, что-то исправлять, где можно деформировать – это перспективнее. Вот и старайся. А еще перспективней самой улучшаться“. И смеялся. Удержать? Нет уж, все. Теперь удерживай меня. Еще и ругает за самодовольство. Удержать! Мерзавец. А почему я стала так легко думать о нем плохо? Освободилась? А может, потому что люблю. Люблю? Молчала бы. Молчу. Господи, но при чем тут Валерий? Симпатичный мужик. Мужик. А вот Дима вроде ничего и не сказал – трюизмы какие-то, а все-таки больше похож на Стаса. Знает много. Знания не признак ума. Небось, он чуть старше Стаса. И седой. Седых волос много. Еще неизвестно, какая бы я была, если бы не красилась».
Лариса стала напевать на мотив песенки «Надежды маленький оркестрик»: «…И я не помню, была какая, какая я была тогда. Не помню я, не помню я-а-а, не помню я, какой была…» И так до самого конца пути она напевала эти слова в различных вариантах, различных перестановках под ту же мелодию «маленького оркестрика надежды». И даже когда остановилась на своем месте у очереди, продолжала напевать, неотчетливо воспроизводя мотив, но громко и ясно выговаривая каждое слово: «Не помню я, не помню я-я-а-а, какою я была тогда-а-а…»
Подбежала Тамара Васильевна.
– Чего сидишь в машине? Выходи, подвигайся. Почти все собрались.
– Так все видят, что я здесь. Если понадоблюсь…
– Ты кого-нибудь ждешь? Можно к тебе?
– Залезай. Кого ждать?
– Не знаю. Мало ли какая ситуация может возникнуть.
– Чего-то вы заигрались, Тамара Васильевна.
– А что ж. Ходим, бездельничаем. Никаких забот. Посмотри на лица. Есть ли мрачные, угнетенные, недовольные, усталые? Все лица полны ожиданием, даже у тех, кто далеко, кому надеяться практически не на что. А? Не то что у нас на встрече сокурсников.
Они обе засмеялись. Вроде бы наступило беззаботное студенческое время, когда хочется шуметь, веселиться, только бы кто-то направил в русло это их беззаботье.
– Добрый вечер, Лариса Борисовна. Давно не виделись.
Все засмеялись. Но над чем именно?
– Да, Дмитрий Матвеевич, вроде бы давно, а ведь только что.
– Все в ожидании записи. Да чего ж смешного-то? Опять все рассмеялись.
– Мы уж, наверное, никуда отсюда не уйдем – с утра запись.
– Вестимо, нет, товарищ доцент. Не уедем. Сейчас самая подготовка перед главным броском.
– Я к тому, что ночь эту вы не будете за рулем, а у меня в портфеле дивный греческий коньяк.
– Греческий коньяк! Это, может, и не плохо, но, скажу вам по чести, я, как села за руль, так перестала получать удовольствие от алкоголя. Неохота.
– А я бы, Дмитрий Матвеевич, и коньячку бы лизнула и кофе бы выпила. У меня есть. Кофе у меня есть.
– У меня тоже в багажнике целый магазин.
Готовились они к еде, к питью молча, деловито, начали свою трапезу тоже молча. И в приготовлениях своих не заметили, как наступила темнота.
– Лариса, не стоит без толку разряжать твой аккумулятор. У меня в портфеле хороший фонарь.
Фонарь вытащили и поставили на столик-сиденье.
– Очень даже уютно.
– Да, Лариса, у меня к тебе просьба. Чуть не забыла.
– Давай просьбу. Медицинская, должно быть? Какая еще ко мне может быть просьба? Как-то мне сказал один: «Простите, к вам все с пустяками – аппендицит там какой-нибудь, жировик, желчный пузырь, грыжа. У меня же к вам мог быть настоящий серьезный повод обратиться: рак легкого с метастазами». А я при этом и подумала, что вот это-то и есть настоящий пустяк. Там-то я что-то делать должна: резать, зашивать, наблюдать. А здесь нет проблем, все ясно. «Так какая просьба?» – говорю. «Сестренку к вам можно положить на аборт?» – «Привет! А что так? У вас в районе нет больницы, что ли?» – «Ну, знаете, как-никак, а дело интимное. Она не замужем. В районе знают…» – «Деревня, что ли?» – «А что, трудно?» – «Очень. Сейчас усложнили. Новый приказ: из других районов можно класть только с разрешения заведующего райздравом. Это мне надо идти в райздрав, подать заявление, там запишут в списочек, что именно я просила одного человека принять на аборт, ну и, безусловно, разрешение дадут, но лишний раз уже не пойдешь». – «Она молодая. Первая беременность. Хотелось бы в хорошие руки – вся жизнь впереди». – «Это верно». – «Ну, конечно, если так трудно, пойдем к себе, в район…»
