Олег Рой - Маскарад на семь персон
Всего-то.
В классе никого не было. Дверь опять громыхнула, точно хохотнула – ха-ха-ха.
Кристина выпрямилась, расправила плечи – осторожно, словно от резкого движения тело могло рассыпаться на кусочки. Хотя боли почти не было. Только плечи ныли, и там, где в нее вцеплялись чьи-то жесткие корявые пальцы, остались болезненные ушибы. И еще немного саднило – там…
Мелькнула надежда: может, они – те, кто хватал, накрывал шторой, держал, пытался что-то делать с ее беспомощным телом – может, они ничего не смогли? Но уже через мгновение девушка заметила на ногах среди мерзких, похожих на овсяный кисель, потеков бурые мазки – кровь.
Если бы Кристина жила в Москве – ну или хотя бы в Калинине – стоило бы, наверное, пойти куда-то, где ее осмотрят, все запишут, соберут «улики» – следов-то эти уроды оставили навалом! И еще каких следов-то! Биологичка не за красивые глаза называла ее «светлой головой». Кристина понимала, что и кисельные потеки, и синяки (там, где ее держали корявые пальцы), и все остальное – это ж целая куча улик. Но куда идти в их маленьком поселке? В медпункт, где на одну унылую врачиху два полупьяных фельдшера да санитарка-уборщица? В милицию? Вот прямо разбежалась!
Себе же хуже будет.
Терпеть косые взгляды, шепотки «порченая», а то и «напросилась» – потому что «нет дыма без огня», и «жучка не захочет, кобелек не вскочит». Да и ради чего? Следы следами, но опознать она все равно никого не смогла бы. Не смогла бы даже сказать, сколько было нападавших. И что, примерять «следы» ко всем жителям поселка? Выяснять, кто заходил после уроков в школу? Да кто угодно! Входная дверь чуть не нараспашку. Ищи ветра в поле!
Стиснув зубы, Кристина кое-как ликвидировала «разрушения»: отряхнула форменное платье (к счастью, не пострадавшее), содрала с ног остатки трусиков и колготок (мать наверняка скандал закатит, что «деньги плочены», но колготки рвались о фанерные занозы стульев регулярно, так что дело обычное, а трусики просто выбросить, мать их не пересчитывает), пригладила волосы. Вытащила из шкафа ведро со шваброй и потащилась в туалет – обычная картина, дежурная собирается протирать в классе пол.
В коридоре Кристина настороженно оглядывалась – как будто нападавшие могли подстерегать ее за дверями опустевших классов. Вспомнилось некстати, как они с подругой когда-то радовались, даже гордились, что учатся в одну смену, что не приходится сидеть чуть не до ночи и брести потом по улочкам, освещенным лишь желтыми оконными квадратами. Была бы вторая смена – сейчас в школе гудела бы толпа, и ничего бы не случилось. Впрочем, Кристина сама могла бы учиться во вторую смену… Судьба, видно.
Она закрылась в дальней от входа кабинке и долго подмывалась над щербатым, с рыжими потеками унитазом. Какие там биде! Это у вас там, в жизни без резиновых сапог, в чистых приличных местах биде, а мы – вот так, прямо над унитазом. Не над умывальником же! А если кто-то зайдет? В кабинке, по крайней мере, никто не видит, что ты делаешь. Дергаешь за рычаг – и черпай, пока «водопад» не иссяк. И еще раз, и еще, и еще…
Потом набрала в ведро воды, доплелась до класса, уже не оглядываясь – в самом деле, чего ей теперь-то бояться? – протерла наскоро пол.
Когда Кристина закрывала дверь, на часах едва перевалило за три. Почти и не задержалась…
Все как обычно.
Обычное дежурство, обычный скандал за порванные колготки – «на тебя не напасешься!».
Все. Как. Обычно. Ясно? Так она твердила сама себе, повторяя снова и снова, как молитву: все как обычно. Казалось, если старательно вдалбливать в собственную голову, что ничего не было, – происшествие исчезнет, канет в небытие, превратится в сон. Страшный сон, но – просыпаешься и нет его. Можно жить дальше. Нужно только убедить себя…
Она и старалась вести себя «как обычно». Хотя тряслась, как осиновый лист, высчитывая дни и сроки – а вдруг еще и? Тогда точно придется что-то придумывать. Среди девчонок ходили разные глупые слухи: что с первого раза забеременеть нельзя и все такое. Но Кристина – не зря биологичка ее хвалила – мыслила здраво и понимала, что насчет «первого раза» – немыслимая чушь. Все может быть, и тогда…
Но – обошлось.
Теперь можно было еще более убедительно твердить себе, что ничего не случилось. Сидеть на уроках, гнуться над учебниками – заниматься, выпускной класс все-таки.
Никому и в голову не пришло, облегченно вздыхала Кристина, что с ней «что-то не так». Видимо, она достаточно достоверно изображала свое «все как обычно». Только заворачивая за угол или входя в пустой класс, на секунду притормаживала – как будто усилие над собой делала. И на дискотеки в поселковый клуб отпрашиваться у матери перестала – якобы потому, что все равно без толку, нечего и пытаться. Мать действительно выдавала разрешение на «танцульки» очень редко, каждый раз с таким скандалом, что и развлечений никаких уже не хотелось. Вот Кристина и перестала отпрашиваться – чего, мол, нервы трепать, мать поедом ест, лучше уж совсем без клуба, спокойнее. Но на самом деле девушка просто боялась туда идти. Боялась панически. Что, если кто-то пригласит ее на «медляк» и она узнает… запах. Или, что еще хуже – руки.
Дома, с тех пор как Кристина перестала «биться за свободу», действительно стало поспокойнее. Мать чуть не все вечера просиживала у соседа – смотрела телевизор. Нет, в самом деле. Когда бы Кристина ни заглянула на соседскую половину, видела одно и то же: Петр Петрович, откинув с обеденного стола край потрепанной, когда-то зеленой скатерти, тыкал паяльником во что-то угловато-непонятное, мать сидела на жестком стуле с высокой спинкой – очень прямая, «как аршин проглотила» – и неотрывно пялилась в мерцающий экран.
Кристина хмыкала – негромко, чтоб не услышали, – и возвращалась «к себе», где ждали тетради и учебники. Не школьные, а одалживаемые доброй биологичкой «продвинутые». Девушка точно знала: поступить нужно с первого раза, больше ее не выпустят. Еще и сейчас неизвестно, какую битву придется выдержать. Хотя почему неизвестно – очень даже известно.
Но об этом лучше было не думать. Сиди, разбирайся в эфирах и катализаторах, в нейронах и ложноножках, в формуле Виета и прочих факториалах. Математику Кристина не любила, потому что не очень-то понимала, но куда денешься – сдавать-то надо.
Биологичка все так же одобрительно улыбалась:
– Тебе, девочка, непременно нужно учиться дальше. И не пугай себя, поступишь. Ты упорная, голова у тебя хорошо работает. Ты многого сможешь добиться. Не в чистой науке, это не твое. А вот, скажем, фармацевтика… Кто знает, может быть, именно благодаря твоим усилиям человечество получит лекарство от рака… Или от старости, – вздохнув, добавляла она. Лет через десять упомянула бы, вероятно, и лекарство от СПИДа, но тогда об этой «чуме» еще и слыхом не слыхивали.
Но стремление уехать действительно стало почти нестерпимым. Все боялись выпускных экзаменов, а Кристина дождаться не могла, дни считала – как до праздника какого-нибудь.
Мать, разумеется, встала на дыбы.
Какая еще Москва?! Чего выдумала? Ладно бы еще в Тверь, да и то, жить-то там где, в общежитии, где разврат сплошной? Если уж учиться приспичило, надо поближе к дому. Вон в райцентре хороший техникум, а в Сахарове даже институт, калининским считается, а до нас рядом совсем, туда автобус ходит, да и своими ногами не так далеко, часа за полтора дойти можно. Если ты такая умная, то, может, и поступишь. Выучишься на бухгалтера, устроишься на МТС, будешь в теплой комнате бумажки перекладывать – чего лучше-то?
Мать трудилась кладовщицей-учетчицей и почитала это великой удачей – работа «под крышей», не на улице в жару да в слякоть, не за прилавком, где тебя всякий обругает. А учетчица – немаленький человек, ее просто так не обругаешь. И дождь на нее не каплет, и мороз ее не морозит.
Кому ты там нужна, в этой Москве? Вот еще выдумала, сельский институт ей не нравится, ей самый лучший подавай! Ждут ее там, все жданки прождали! Ждут-то ждут, да не в институте! Там же вон что творится, Клавка-буфетчица рассказывала: схватят прямо на улице, в машину запихнут и увезут. И запрут в подвале, чтобы всяких бандитов ублажала! Вот тогда и узнаешь, что такое – в Москву поеду!
Хотя именно в Москву мать регулярно наезжала – а в последние годы и вместе с Кристиной в качестве тягловой силы – за продуктами и разным прочим. Но говорила так, как будто это были две разные Москвы.
И вот ведь удивительное дело. Когда Кристина, каждые пять минут прижимавшая ладонью левую полу тощей курточки (там во внутреннем кармане лежали документы и немного денег), вышла из электрички на перрон Ленинградского вокзала, ее накрыло душной волной паники. Это было очень странно. Вроде бы не раз уже плотная толпа таких же «продуктовых туристов» выносила их с матерью на эту или на одну из соседних платформ, вроде бы все уже видено, вроде бы ничего не изменилось. То-то и оно, что «вроде бы». Разноголосая привокзальная толпа вдруг испугала девушку. Москва всегда была большая, а теперь она словно разбухла, задышала, как гигантское чудовище, залязгала, как исполинская безжалостная машина. А сама Кристина, наоборот, уменьшилась – крошечная песчинка, угодившая в водоворот бетономешалки. Или зернышко в бункере элеватора.
