Олег Рой - Маскарад на семь персон
Лучше уж зернышко, чем песчинка, грустно думала она, когда плотный многоголовый поток нес ее в глубины метро. Хотя какая разница…
Пока добралась до института, пока стояла в очередях – эту бумажку сюда, другую туда – день плавно перешел в вечер, приходилось бегом лететь в общежитие, не на улице же ночевать или на вокзале. Вряд ли перед ней закрыли бы дверь – в конце концов, абитуриенты приезжают в разное время – но Кристина все равно боялась опоздать.
А первый экзамен назначили уже на завтра! Ну вот так получилось. Пока скандалили с мамой – громко, несколько дней подряд, с запиранием дверей и демонстративным выбрасыванием ключа – пока бегала по райцентровской поликлинике, собирая справки «специалистов», которые и работали-то не каждый день, пока то да се, уехала в последний день.
На первый экзамен – биология устно – Кристина опоздала. Нет-нет, к институту она пришла не то что вовремя – загодя. За полчаса до начала. Но оказалось, что полчаса – это совсем недостаточно, чтоб разобраться в лабиринте коридоров и лестниц. Она бегала в этом лабиринте, как лабораторная крыса, тычась во все двери подряд и от волнения не понимая, куда показывают развешанные для абитуриентов стрелки и что на них написано. А стрелки часов двигались так стремительно, так неумолимо! А у нее еще и фамилия в самом начале – Антошина. Ужас! Вызывать-то наверняка по алфавиту будут.
Когда на подгибающихся ногах и с пересохшим от ужаса горлом Кристина отыскала наконец нужную аудиторию, часы беспощадно сообщили, что экзамен уже восемь минут как начался…
Может, ее еще не вызывали? Ну мало ли… Кого бы спросить?
Возле дверей сгрудилась изрядная толпа таких же, как она, абитуриентов. Почему-то лица у них были не перепуганно-настороженные (кого сейчас вызовут? меня? уф, не меня еще), а… веселые. Как будто тут происходит не экзамен, а что-то очень забавное.
Кристина пробилась поближе: высоченная и, должно быть, тяжелая дверь была закрыта. Один из ее «соратников по несчастью», согнувшись в три погибели, приник к замочной скважине. Рядом раздавались смешки и странноватые реплики вроде «и долго они бегать будут?», «сеткой надо, сеткой».
– А вызывают по алфавиту? – дрожащим голосом спросила Кристина у полной белобрысой девушки в зеленом сарафане.
Та лениво покачала головой и ответила непонятно:
– Не-а, еще не поймали.
Кристина опешила. Не поймали? Что за…
– Кого не поймали?
– Ну крысу свою, – пояснила та.
Понятнее не стало.
– Крысу?
– Ты опоздала, что ли? – Зеленая толстуха добродушно усмехнулась. – Крыса у них сбежала. Из вивария, тут неподалеку, на них какие-то опыты ставят, не знаю. Видать, какая-то ценная. И как-то в экзаменационную аудиторию забежала. Вот они там закрылись и ловят. Вроде из этой аудитории сбежать некуда, – слово «аудитория» белобрысая произносила с явным удовольствием. – Так что стой спокойно. Пока не поймают, не начнут.
Крыс Кристина не любила. Жадные серые твари, готовые сгрызть все, что хотя бы слегка напоминает еду (например, кожаные туфли), и способные пролезть куда угодно, в самый плотно закрытый ящик. Она вспомнила, как приходилось чистить «побитую» крысами картошку. Бр-р-р, гадость. Но… здесь-то крыса лабораторная, а это же совсем другое дело! Может, на ней какое-нибудь суперлекарство испытывают, которое спасет миллион человек… Ну или не испытывают, не важно. Кристину-то эта крыса уже спасла! И звучит похоже: «Крис» и «крыса». Прямо какое-то счастливое совпадение.
Совпадение и впрямь оказалось счастливым: крыса там или не крыса, а еще ни один экзамен не сдавался так легко, как эта устная биология. Только, кажется, вытянула билет – и вот уже прижимает к груди экзаменационный лист с первой пятеркой.
Довольная, Кристина даже последнего экзамена – устной химии – почти перестала бояться.
Испугалась уже потом.
После экзаменов Кристина собиралась съездить домой, но при одной мысли об этом сердце вдруг провалилось куда-то в желудок, в горле стало сухо и колко, душная волна паники накрыла с головой – не могу! Не хочу! Не надо! Как будто, если вернешься хоть на день, хоть на минуточку – и все здешнее превратится в дым, в сон: и экзамены, и институт, и белый листочек с ровными строчками фамилий…
Нет, возвращаться нельзя ни в коем случае. Даже на один день – нельзя. По крайней мере – не сейчас.
«Здравствуй, мама! – торопливо писала Кристина, пристроившись на лавочку в ближайшем дворике. – Я все сдала, и меня приняли. Уже повесили списки – теперь я официально числюсь студенткой первого курса первого меда. Как иногородней выделили общежитие. Даже стипендию дали. Если хорошо сдам первую сессию, может быть, дадут и повышенную. Я постараюсь.
Приехать сейчас не смогу, нужно много всего сделать здесь. Учебники и все такое. Приеду на зимние каникулы. Хотя, может быть, и раньше получится. В сентябре первый курс посылают на картошку, и, говорят, это будет Тверская область. Если близко, постараюсь вас навестить.
Адрес на конверте, пишите.
Целую. Кристина», – дописала она и облегченно вздохнула: теперь можно было никуда не ехать.
Письмо получилось суховатое, да что там, просто равнодушное. Но у них никогда не были приняты какие-то нежности и вообще изъявления чувств. Так что сойдет. Ей не о том надо думать, не покажется ли матери ее письмо слишком сухим, а о том, как начнется учеба, как она справится и вообще – как будет осваиваться в своем новом статусе и в своей новой жизни.
Первое время Кристина действительно чувствовала себя в институте неуютно – как будто обманом влезла в не предназначенное для таких, как она, место, вот-вот обнаружат, выведут с позором, станут тыкать пальцами, смеяться надменно…
Ее пугали лестницы, аудитории, коридоры, а пуще всего – громкие имена в расписании. Вот просто стоят и все, как будто это обыкновенные люди, а не… небожители.
Историю медицины им читала сама Григорьян, книжки которой с биографиями «великих» Кристине когда-то (кажется, сто лет назад) давала биологичка. Было очень странно видеть «живьем» ту, что раньше была фамилией на обложке.
На кафедре фармхимии и вообще на факультете царил знаменитый Арзамасцев. Кристина однажды видела, как он идет от деканата к лестнице: сразу за огромными очками у профессора начиналась лысина, но лицо было странно молодое – худощавое, бодрое, сосредоточенное. Следом бежала очкастая секретарша:
– Александр Павлович, а с Женевой что?
– Потом, все потом, – бросил ей Арзамасцев, даже не замедлив шага. Как будто его спрашивали не про Женеву, а про какую-нибудь Семеновку.
Но постепенно в Кристинину голову начала осторожно закрадываться крамольная мысль: раз уж она здесь, значит… дальше думать было страшно. Нет-нет, она и на секунду не пыталась себе представить, что когда-нибудь в списке преподавательского состава появится и ее фамилия – вот прямо так, среди… высших. Но раз Кристина здесь, ходит по тем же коридорам, влетает за секунду до звонка в те же аудитории – значит, она… такая же?
Главное – не вспоминать о том, что осталось за спиной. Выкинуть из головы оставшийся в дальней дали поселок: копошащихся в жухлой траве кур, разбитый асфальт (там, где он вообще был), то грязь по колено, то пыль до небес. Выкинуть – и тогда станешь такой же, как окружающие ее люди: чистой, собранной, уверенной и даже немного, самую чуточку высокомерной. Объектом не обидно жалостливой снисходительности, а – уважения. Преклонения, может быть.
Однажды она уже сумела выкинуть из памяти тягостные, тянущие в грязь воспоминания. Никто ничего не заметил. И сейчас получится, никто ничего «такого» не подумает – ее примут в эту чистую правильную жизнь, примут как равную.
Письма из дома валялись неделями не то что неотвеченные – нередко и нечитанные. О чем там читать-то? О том, что пацаны опять подрались у клуба и двоих посадили? О том, что у соседей вся картошка проволочником погрызена, а «наша ничего, чистенькая вроде»? О том, что Смирновы собираются покупать новый телевизор, а соседский Петька утопил в овраге новенький трактор?
Что ей до оставшихся позади кур, драк, проволочника и утопленного трактора? Впрочем, и приходили письма не так чтобы часто. Этакая переписка Ивана Грозного с опальным князем Курбским, усмехалась Кристина, вспомнив, что слышала на уроках истории. У нее в памяти вообще много таких пустяков хранилось. Вроде и ненужных совсем, но, если вовремя что-то эдакое ввернуть – какая же она, Кристина, деревенщина? Вполне образованная девушка.
Эти ненужные, в сущности, пустяки напоминали коробку с пуговицами, обрывками тесемок и прочим швейным хламом. Но хламом они были до поры до времени: вдруг сломается движок молнии на единственных зимних сапогах? Булавочкой застегивать? В валенки переобуваться, как бабке-колхознице? А в коробке обычно удавалось отыскать подходящий движок – и ура, красота, цивилизация и никаких валенок! А вы говорите – хлам!
