Ирина Алефова - Яд для Моцарта
Судите сами: разве подобает выдающемуся педагогу, профессору Ленинградской государственной консерватории, гениальному композитору, автору знаменитых, грандиознейших произведений, бегать по ночам за трамваями?
Несмотря на то что ученик брал у него уроки композиции уже не первый месяц, он всякий раз искренне поражался той потрясающей парадоксальности, которая уживалась в этом удивительном человеке, и все еще не мог привыкнуть к непредсказуемости его характера.
Тот самый Дмитрий Дмитриевич, который с самым строжайшим видом выслушивал результаты его скромных попыток в области композиции на уроках и давал замечания редкостной ценности, который с вдохновленным видом, откинувшись и прикрыв глаза, говорил о шедеврах музыкальной культуры, – тот же самый человек мог через мгновение отпустить язвительную шуточку по поводу непрофессионализма некоторых его коллег и позвать в закусочную – туда, говорит, хорошую водку завозят.
Вот и сейчас: рассуждая об отгремевшей полчаса тому назад премьере в Мариинском и оборвав себя на полуслове, педагог внезапно сорвался с места – и непринужденная ночная прогулка обернулась для обоих сумасшедшим кроссом. «Мне-то и не нужно вовсе на трамвай, он едет в другую сторону!» – скакали мысли в голове ученика. Он жил неподалеку и вполне добрался бы пешим порядком, но расстаться с учителем вот так просто не мог.
Добежав до поворота, Дмитрий Дмитриевич остановился и обернулся:
– Поднажмите, Витя! Он совсем близко! Сейчас будет проезжать мимо, и нам нужно будет вскочить на ходу…
Грохочущий трамвай был уже совсем близко, когда Витя догнал педагога. Улучив момент, когда вагон поравнялся с ними, Дмитрий Дмитриевич собрал остатки сил, скоординировался, ухватился за торчащий поручень и одним махом вскочил на подножку. Ученику ничего не оставалось, как последовать его примеру.
– Ну вот и ладненько! – радовался Дмитрий Дмитриевич, усаживаясь на свободное место – вагон был практически пуст. – Теперь можно быть уверенным, что попадем домой не к утру и домашние не будут беспокоиться.
Он снял очки и вытер ладонью взмокший лоб, от души рассмеялся:
– Вот уж выдалось приключение, так сказать, на вашу голову! Вы, наверно, и предположить не могли, что я заставлю вас вскакивать в трамваи! Но вы в следующий раз все же так не поступайте – это нехорошо, понимаете ли, а к тому же опасно для жизни.
Его речь была по обыкновению отрывистой и напряженной. Руки, не знающие покоя, совершали множество лишних движений. Педагог поправил папку, устроив ее на коленях поудобнее, и заботливо погладил ее по мягкой коже:
– Представляете, а я ведь чуть было не выронил ее во время этой погони! Вот было бы досадно! Ха-ха! Здесь ведь у меня ученические сочинения хранятся, я обещал все просмотреть дома. Кстати, – спохватился он, – давайте-ка сюда и ваш квинтет! Я не успел как следует его изучить. Но уже с первого взгляда мне показалось, что он представляет из себя нечто интересное. Давайте, давайте. А покуда подумайте над выбором текста для кантаты. Что-то подсказывает мне, что в этом жанре вы откроете для себя новые пути и возможности.
– Дмитрий Дмитриевич, как вы считаете, может, мне стоит пока написать что-нибудь хоровое, но не столь масштабное?
– Хоры? Хоры, хоры… – учитель на мгновение задумался. – Понимаете, Витя, для этого жанра вам придется выбирать пролетарские стихи, в ином случае никто и не возьмется за исполнение. Мой вам добрый совет: в поиске текста для кантаты обратитесь к классикам. Темы классиков вечны и незыблемы, к ним трудно, так сказать, придраться, и в ваш адрес от критиков не полетят порицания и оскорбления.
– Хорошо, Дмитрий Дмитриевич. А что можно взять за образец? Может, изучить вокально-инструментальные сочинения Бакалевского? Я читал о нем в газете как о выдающемся мастере жанра…
– Глупости! – вспыхнул учитель. – Бакалевского хвалят за правильно избранную политическую позицию, только и всего! Его музыка воспевает светлое будущее, но достаточно раз послушать ее, чтобы убедиться, что ее заслуга именно в угодном властям смысле.
– Значит, это неправда, все, что о нем пишут критики?
Дмитрий Дмитриевич с улыбкой посмотрел на наивного молодого человека:
– Витюша, дорогой мой, неужели вам еще не приходилось самолично убеждаться в качестве оценок наших критиков? Мою Пятую Симфонию они обозвали, понимаете ли, соцреалистической… Вспоминаю, какую радость принесло мне, так сказать, прослушивание моей симфонии партийным активом! – в голосе композитора слышалась откровенная издевка и усмешка. Он характерным жестом закинул руку к затылку, а потом отвел к подбородку. – С тех пор я только и мечтаю о том, чтобы мои произведения почаще исполнялись перед партийной аудиторией! Наша партия с таким вниманием следит за ростом музыкальной жизни нашей страны. Это пристальное внимание я ощущаю на себе в течение всей моей творческой жизни.У молодого человека мурашки пробежали от интонации, с какой учитель произносил последние слова. Дмитрий Дмитриевич замолк и нахмурился. Его добрые глаза, по обыкновению излучающие мягкий свет, теперь горели огнем сопротивления.
– А как же Бакалевский? – робко нарушил затянувшуюся паузу ученик. – Вы недоговорили…
– А? – очнулся от своих мыслей педагог. – Да что вы пристали ко мне со своим Бакалевским? Не люблю я его музыки, признаюсь откровенно. Не люблю, понимаете ли. И ведь совершенно не важно, что пишут о нем в газетах, – понимаете ли, Витя? Главное в том, что музыка эта – не первого сорта, а второго. Для первого сорта у автора оказалась, так сказать, «кишка тонка». А потому мы ищем недостатки и, конечно, находим их. Разумеется, мы найдем их и в хорошей музыке – скажем, в тех же прелюдиях Шопена. Однако, так как там музыка хорошая, мы не ищем эти погрешности специально, и правильно делаем!
Втолковывая ученику прописные истины, как неразумному дитя, Дмитрий Дмитриевич увлекся и не заметил, как проехал свою остановку. Трамвай увез его на несколько кварталов дальше, а потому композитору все равно пришлось добираться до дома пешком.
grave infernale
Он ощущал на себе внимание Специальных служб с тех пор, как признался миру в том, что рожден разноцветным.
В ту же минуту службами по ветру была послана первая порция яда. Впрочем, ее-то он как раз и не заметил. Он продолжал писать свою музыку, не замечая, какая западня для него готовится.
Тогда находчивые работники службы придумали особый метод борьбы с нарушителем. Они стали исполнять его произведения и даже хвалить их: это требовалось для того, чтобы композитор потерял бдительность и позволил себе лишнее, дабы нанести открытый и сильный удар.
Некоторое время пришлось выжидать. И вот наконец нашелся чудесный повод для первого ножа: в Большом театре состоялась премьера его оперы «Леди Макбет Мценского уезда». Те конкретные лица, коим надлежало взять нож в руки, были осведомлены о постановке заранее. Они долго и основательно готовились. По прошествии целого месяца со дня премьеры – во время отъезда автора из столицы – холодное оружие из-за спины было пущено в ход…В Архангельске стоял жуткий мороз. Столбик ртути на термометре опускался ниже нуля до отметки 50. Нахохлившиеся, укутанные с головы до пят прохожие спешили по своим делам, стараясь не останавливаться и не замедлять хода во избежание столь неприятного явления, как отмерзание конечностей и частичное обморожение.
Возле газетного киоска очереди совсем не было. Продавщица – пожилая женщина с усталым лицом, часть которого виднелась из-за огромного пухового платка – в очередной раз наливала из термоса горячий чай: киоск почти не отапливался. Торопливый стук в окошечко заставил ее отвлечься от возни с термосом. Да и крышка, как на грех, никак не поддавалась – то ли плотно закрутила, то ли пальцы скрючились и отмерзли окончательно.
Со вздохом разогнувшись, газетчица приоткрыла окошечко и неприветливо спросила покупателя:
– Чего надо?
Человек в ушанке и очках, обледеневших на морозе, коротко выдохнул:
– «Правду», будьте любезны, – и протянул монету, уютно пригревшуюся в толстой вязаной рукавице.
Монетка звякнула о блюдечко. В открытую ладонь продавщица вложила газету, свернутую в трубочку, и поспешно захлопнула окошечко, через которое в киоск проникал вымороженный воздух.
– И кто в такой холод газеты читает? – пробурчала женщина, окинув покупателя, уткнувшегося в газету прямо не отходя от киоска, недоброжелательным взглядом. – Сидели бы себе дома, возле печки. Так нет же – шляются всякие! И ходют, и ходют, морозу только нагоняют.
Откупорив наконец упрямую крышку термоса и плеснув в железную кружку слабого чайного напитка, который еще пару часов назад был кипятком, газетчица облегченно вздохнула. Глоток теплого варева, пробежавшись по пищеводу, оказал на организм живительное воздействие и даже поспособствовал возрождению бодрости духа.
