Виктор Дьяков - Взорванная тишина (сборник)
– Вот, заходите… Хозяина зовут Захар Фёдорович. Он здесь самый старый и всю жизнь на железной дороге проработал, старше его не найдёте, – сказала женщина.
– Спасибо вам… А собаки нет? – боязливо осведомился орденоносец.
– Да что вы… Заходите не бойтесь, – женщина скосила глаза на «колодку» ветерана. Она, по всему, удивлялась, как может человек, удостоенный стольких наград бояться какой-то собаки.
Старик осторожно вошёл. Во дворе чисто, от калитки к дому вела выложенная плитками дорожка. Он долго напрягая слабые глаза искал кнопку звонка на двери, но так и не нашёл. Постучал… потом сильнее. В доме возникло какое-то движение.
– Кто там, – послышался старческий женский голос.
– Эээ… кхе-кхе, – прокашлялся старик. – Извините… Я это… Я бы хотел с Захаром Фёдоровичем поговорить.
Дверь не отворилась, но занавеска на террасе откинулась, и кто-то оттуда на него смотрел. Рассматривание затянулось, и старик почувствовал себя неловко.
– Я его надолго не задержу… мне хотелось бы…
– Он в огороде… на задах, у бани. Дом обойдёте, и прямо по дорожке идите до бани, – послышался голос из-за так и не открывшейся двери.
– Чёрти что, – негромко чертыхнулся старик, и пошёл мимо дома в огород, разделённый на аккуратные грядки с уже начавшей желтеть разнообразной растительностью.
Старика, с рождения городского жителя, огородная флора не занимала. Хозяина он действительно нашёл в дальнем углу огорода у старой, но крепкой, как и дом, баньки. Тот выходил из её распахнутой двери, держа в руках блюдо с древесной золой, сделанное из большой консервной банки. По всему, он чистил печку.
– Здравствуйте! Вы Захар Фёдорович!?
Хозяин приблизительно того же возраста что и гость, но в отличие от городского старика, малоподвижного, чрезмерно располневшего, он был сухой, жилистый, устойчиво стоящий на своих кривоватых ногах без помощи палки.
– Ну, я, – хозяин, отложив своё самодельное блюдо, с критическим прищуром рассматривал гостя, в первую очередь его увесистую «колодку».
– Я пришёл к вам… в общем, я ищу… мне надо поговорить с человеком, который работал на этой железной дороге ещё в войну. Я с Москвы, проехал уже несколько таких вот посёлков, где живут железнодорожники, но нигде не нашёл… – гость сбивался, чего-то явно смущался, почему-то вдруг вспотел, хотя погода стояла довольно прохладная. Он вытащил платок, снял серую кепку и отёр лысину, окаймлённую редкой, совершенно седой порослью. – Вот только здесь… на вас указали.
– Кто указал? – подозрительно спросил хозяин, продолжая мерить глазами гостя.
– Не знаю… – совсем растерялся приезжий. – Женщина какая-то… Говорит, что вы самый старый из бывших железнодорожников, ещё в войну работать начинали…
– Иш ты… сказала. Ноги бы ей… и язык, – зло оскалил свои вставные челюсти местный старик. – Ну, работал, ну и что? Что за нужда-то у тебя?… Ладно, пойдём в беседку… вона, еле стоишь. Лет-то тебе сколь? – хозяин пошёл вперёд, гость следом… в такую же, как и все прочие постройки, словно вросшую в землю этаким боровичком, коренастую беседку.
Здесь, видимо, хозяин отдыхал в жаркую погоду, или тёплыми летними вечерами, на это указывало наличие койки, небольшого самодельного стола, тумбочки и табуретки.
– Садись, – хозяин кивнул на табурет, а сам опустился на скрипнувшую панцирной сеткой кровать. Так с какого года будешь-то?
– С двадцать третьего.
– С двадцать третьегооо! – удивлённо протянул хозяин. – А чего ж в таких годах и шляишси… дома чтоль не сидитси? Ишь с Москвы сюды приволокси… небось, квартера есть, и льгот по ноздри, – хозяин недоброжелательно кивнул на «колодку» гостя. – Я вот с двадцать шестого, а уж который год от дома дальше магазина не хожу… Сливу будешь? Ноне хорошая уродилась, аж ветки гнутся. Сейчас я свою старуху кликну…
– Нет, Захар Фёдорович, спасибо… у меня желудок слабый… Я ведь ненадолго, мне всего лишь узнать надо… если вы конечно в курсе.
– Что узнать-то, если я тебя первый раз вижу, о чём я могу быть в курсе-то? – хозяин, вновь скрипнув кроватными пружинами, подложил себе за спину подушку без наволочки.
– Вы… вы работали именно на этой железной дороге в конце сорок первого года… в ноябре-декабре? – гость смотрел на хозяина настороженно, с какой-то надеждой.
– Ну, допустим… работал. Лет-то уж сколь прошло. Тебе надо-то чего? Ты часом не писатель, может тебе чего надо о героическом труде в тылу во время войны? Так счас это уж не интересно никому, да и не помню я уж. Мне ж тогда всего пятнадцать годов было-то. Не успел в ремеслуху поступить, а мужиков с дороги почти всех мобилизовали, а нас сопляков и на путя, и на сцепку, потом и составы проверять приноровились. А куда деватьси, раз некому. Сутками, напролёт вкалывали. А кто вспомнит, спасибо скажет… а? – хозяин в сердцах махнул рукой. – Ты-то, вона, чай на фронте орденов-то нахватал? А нас тута не награждали, только вот здоровья смолоду не меньше высосали… Потом ещё и попрекали, почему-де не воевал… чуть ли не дезертиром… вроде как за бронь эту спрятался. А то, что на нас пацанов всю мужицкую работу навалили, это уже не в счёт… ещё и на фронт попасть успеть должон был…
Гость терпеливо выслушивал прорвавшуюся застарелую обиду, изредка поглядывая на часы, наконец, он вежливо перебил:
– Извините… я бы хотел успеть на ближайшую обратную электричку… Мне бы узнать… Помните ли вы чего-нибудь об одном эшелоне, который, возможно, прошёл через вашу станцию двадцать восьмого ноября сорок первого года?
– Ты что… ха-ха… думаешь я все поезда, что здесь проходили помню? Ну, ты даёшь… чудак-человек… Знаешь, сколько эшелонов я здесь осмотрел да обстучал?
– Понимаете… это был, по-видимому, не совсем обычный эшелон. Он именовался двадцать восьмой литерный. Может вы что-то о нём… – гость, не спускавший глаз с собеседника осёкся. Ироническая улыбка сползла с худого лица старого железнодорожника, едва он услышал номер.
– Двадцать восьмой? – он нахмурился. – А тебе это зачем?
– Да так… надо, – вновь почему-то смутился гость. – Я видите ли… Мне необходимо знать, что это был за эшелон, куда следовал, что вёз… Я понимаю, вы удивлены, но думаю, сейчас это уже не представляет никакой тайны. Я, к сожалению, не могу сказать, зачем мне это, но поверьте мне это необходимо знать… если вы конечно помните. А если нет… Может, вы посоветуете к кому обратиться? Вы ведь наверняка знаете кого-то ещё из старых…
– Зачем тебе, – угрюмо перебил хозяин, – и откуда ты знаешь про этот поезд?
Гость, поняв, что хозяин несомненно что-то знает, на глазах воспрянул духом:
– Понимаете, это долго рассказывать… да и если по правде, я не хочу говорить о том, что связывает меня с этим эшелоном, но я вас прошу…
Хозяин неожиданно не по старчески резко поднялся и, отвернувшись от гостя, стал смотреть на свой огород через застеклённые как на веранде стены беседки. Помолчав, он твёрдо произнёс?
– Вот что орденоносец, не знаю, чего ты хочешь, но пока ты мне всю правду не выложишь… ту про которую долго рассказывать, я тебе про тот эшелон ни слова не скажу… и никто не скажет. Не найдёшь больше… кто ещё помнит. От той жизни, что нам досталась, мало кто до старости дожил… Может, из тех, кто тогда здесь работал и в самом деле один я и остался. А в министерстве, в архиве ничего не узнаешь, только даром нервы издёргаешь. Здесь он прошёл тот литерный, через нашу станцию проследовал, да недалёко ушёл…
2
Зима в сорок первом случилась ранняя. Снег выпал в начале ноября, а в середине ударили по настоящему зимние холода. Природа пришла на помощь России, нещадно морозя рвущихся к Москве немцев. А вот южнее блокированного Ленинграда положение стабилизировалось. По обе стороны линии фронта войска собирались зимовать. Рыли и благоустраивали укрытия, землянки, блиндажи, запасались всевозможным топливом, в первую очередь дровами, ибо зима, судя по «прелюдии» предстояла жестокая и огонь в «тесной печурке» предстояло поддерживать постоянно.
В одну из студёных ноябрьских ночей полковой разведчик Володя Сытинов пошёл в обычный рейд на ту сторону к «фрицам», в надежде разжиться, если повезёт, «языком»… По-видимому, с той же целью на нашу сторону полз немецкий разведчик по имени Курт. Они столкнулись лоб в лоб на нейтральной полосе… Трудно предположить кто бы первым успел выстрелить, скорее всего одновременно… Они с минуту, показавшейся вечностью, смотрели в глаза друг друга, держа пальцы на спусковых крючках… молодые, сильные, ловкие… ведь в разведку, кого попадя не берут. Осветительная ракета озарила заснеженное поле и два белых бугорка на нём, двух солдат вражеских армий в зимних маскхалатах… Минута напряжённости прошла, Курт улыбнулся, отложил свой «шмайссер» и полез за пазуху… Немец достал пачку сигарет и протянул Володе…
Они стали встречаться регулярно, сигналя друг-дружке ночью фонариками и ползком добираясь до условленного места в воронке от авиабомбы. Между ними установились деловые, бартерные отношения. У немцев большим спросом пользовалась советская тушёнка и шерстяные вязаные вещи. Ну, а Володя получал от Курта зажигалки, губные гармошки, шоколад, шнапс… Потом Володя выгодно обменивал свои «трофеи» у полковых старшин, начальников вещевой и продовольственных служб. О его «торговле» прознал командир полка. Он вызвал разведчика и потребовал прекратить сношения с противником. Он был хороший мужик тот подполковник, и «закладывать» своего разведчика не хотел – просто за себя боялся.
