Людмила Петрушевская - Санаториум (сборник)
А домик, где когда-то жила она, мать этого сына с ним вдвоем, как-то незадачливо разрушился без призора, все боялись даже рядом ходить, разве что мальчишки-разорители тайно пробирались туда и успешно ускоряли процесс, потроша гнилые внутренности избенки.
Так что вскоре от нее осталась только кучка гнилых досок и торчащая труба, которую деревенские алкаши все-таки разобрали зимой по кирпичу.
А что стало с тем дебилом, сыном матери, когда она ушла по невозвратной дороге прочь из этой страшной жизни, никто так и не узнал.
Они вообще были посторонние в этом дачном поселке, населенном дружным коллективом одного из предприятий, как-то перепал им этот домишко, крошечный, фанеркой обитый, хотя и с печкой, и какой-то это все сопровождалось возней, то ли умер хозяин-инженер, одинокий и пьющий, но оказалось, что не такой уж одинокий, все-таки была в прошлом какая-то жена, причем жена неразведенная, да и с законным сыном еще. Коллектив хотел погнать эту постороннюю жену, своих очередников хватало, однако по каким-то законам тот хозяин, что уже занял домишко, кто вскопал огородик и посеял там все на майские праздники, а в июне приехал с семьей приводить дом в порядок и наконец заселить туда детей и бабушку, он что: он застал в своем доме чужую женщину, которая уже мыла крыльцо, то есть явно все прибрала внутри. На крики и ругань из домика высунулся огромный парень с лицом урода, небритый и в одних трусах, заорал и схватил лопату, стоявшую у крыльца. И двинулся на пришельцев.
– Уходите, – крикнула женщина, – он вас убьет, ему ничего не будет, он больной! Бегите все! Колька, стой! Нельзя туда! Колька, иди ко мне, конфету дам!
Приехавшие заметались и кинулись вон, пошли к соседям, вместе с ними гурьбой двинулись к председательнице правления, кричали, что они в очереди первые, ждут уже десять лет, что уже все вскопали и посадили, а женщина-председатель Агнесса Михайловна сразу ответила, что это законная жена и сын того умершего хозяина, и что сын инвалид. И был суд, и им отдали и квартиру, и дом в поселке, всё. Очистится еще владение, тогда оно будет вам.
Так и поселилась эта пара, женщина и ее сын, в дружном поселке, где люди запросто, с пирожком и бутылкой, друг к другу уже много лет ходили, где мужики таскали, копали, колотили молотком и работали топором, пилили и пили, а где женщины сажали, пололи, поливали, собирали и варили на зиму, в том числе и самогонку, где растили детей и провожали стариков.
В этом племени существовали свои лидеры, Агнесса Михайловна, морщинистая и румяная красавица, у которой был лучший сад в регионе, руки лопатами и постоянный радикулит, и свои страдальцы – как, к примеру, козья мама Таня, у которой водилось этих рогатых целое стадо, да было три овчарки, да пять котов, и которая жила в своем домишке круглый год одна, и спасибо что одна, поскольку в ее городской квартире царствовала дочь Ленка, немолодая инвалидка по шизофрении, а также ее пьющий муж и наркоман сын. Вся эта городская семья пила и курила на пенсию Ленки, а кормилась на все то, что запасала козья мама, продавая молоко, варежки и шапочки из козьего пуха (ее питомки были породистые). Но Таня разорялась на деньги только тогда, когда к ней являлась Ленка, которая с ходу начинала орать, что будет теперь тут жить, с мамой, как клёво, тут природа, а что эти торчки ей надоели. При этом Ленка активно ловила на себе чертенят и каждого выносила за порог дома, крича, что они ей пердят. Козья мама тогда давала Ленке денег, и больная приходила в себя и бодро пилила на электричку (важно было дать денег именно по расписанию, чтобы Ленка не завязла надолго). С собой Ленка увозила кило козиного творога, мешочек картошки, сколько-то банок соленых огурцов, банку варенья и пакет яблок. Но ей приходилось частенько останавливаться, складывать груз наземь и основательно чиститься, работая руками и ругаясь. Болезнь!
И тут в поселок явился еще один дебил, с лопатой. Такой и убить может, надо бы чтобы она, мать его, укрепила изгородь. И как она с ним справляется? У него разум двухлетнего, он только-только что-то говорить научился, такое впечатление, он вечно в трусах и садится по надобности где придется, до сортира не доходит. А уж показывать глупости – тут он шутник первостатейный, забор ведь невысокий, люди видят все, и он видит, как кто мимо дома идет. Беда, беда пришла в дачный поселок, детей на всякий случай пасут подальше, но их не удержишь, мальчишки бегают мимо того участка, и у них развлечение, стрелять в урода из рогатки. Парням это как охота на мамонта, причем безопасная, калитка-то заперта на замок. У них инстинкт, как игра в войнушку, вдоволь пострелять, а потом быстро смыться, племенное, древнее занятие, причем с полезной целью, извести чуждый элемент из своего поселка. Но раз как-то он сломал калитку, вывалился в проулок со своей лопатой и рассеченным лбом, хорошо что ноги у него заплелись, рухнул, завыл «Ма-а!», она выбежала, подняла его, увела.
Девушки вызывали у дебила вполне понятные желания, при виде их он хлопотливо опускал трусы, желая понравиться, поэтому Агнесса пришла с отрядом родителей на решающую беседу с мамашей.
Та приняла их достойно, усадила под навесом за вкопанный столик, налила чаю. Дебил смущался, сидел дома, глядя из открытого окна своими мелкими глазками. Что-то он волновался, что-то чуял, совершенно как обезьяна, бил себя по голове и щекам, мычал.
Мать ответила на все обвинения и угрозы, что понимает ситуацию и лечит Сережу, дает ему размолотые таблетки в каше, потому что он не может глотать ничего твердого, не умеет. Сережа, сказала она, мухи не обидит, но ему регулярно разбивают голову камнями, ваши же ребята, за что? Он плачет от боли, а мать не может его защитить. Ваших бы детей побивали камнями!
– А что он фигуряет без трусов, кому это надо, – веско сказал полковник в отставке.
– Вы ему штаны на лямках сделайте, – посоветовала Агнесса. – Такой комбинезон сшейте. Чтоб не снимал.
– Да он только что научился не пачкаться, – сказала мать. – Я его учила этому долго, чтобы именно он снимал, когда надо. До того приходилось стирать все время, а при такой погоде ничего же не сохнет! А теперь умеет снимать. Он же вам показывает, какой стал умный, чтобы его похвалили. А ему разбивают голову. За что?
– Комбинезон зашитый и памперсы к нему, – продолжала гнуть свою линию Агнесса.
– Нет у нас денег на памперсы.
– У меня тетка так все с себя снимала, лежала голая, я ей сшила комбинезон, мы его только на ночь разрезали, меняли памперс и снова зашивали. Прямо как куколка лежала, – объяснила Агнесса.
– Я ведь сколько сил приложила, чтобы трусы носил, он ничего не мог терпеть на теле. Зимой тоже ходит в одних трусах и не понимает, почему ему холодно, плачет, прячется под кровать.
Так посланцы ничего и не добились, пошли, а Агнесса все твердила, что бедная, бедная она. На прощание та ей сказала, что квартиру сдала и зиму они тоже тут будут жить.
Делегация на ходу и это обсудила, что и пусть одни живут, быстрей подохнут. Агнесса и еще одна женщина возражали, живые же люди.
– Печка есть, картошку те им посадили вон с моркошкой забесплатно, за молоком будут к козьей маме ходить. Собаку им надо завести, у козьей мамы опять приплод, подбросили ящик щенят. Нет, собаку нельзя. Дурак ее на улицу выпустит на детей. Нет, собаку им надо, зимой-то мало ли кто зайдет. И пусть заходит, на черта они нам.
И все начали поминать зимних грабителей и делиться советами как уберечь дом.
А вослед толпе Сережа выбрался из двери и показал им, как он умеет. Ну что тут поделаешь!
Они действительно остались зимовать, мать и ее сын в трусах, за водой мать возила санки с баком к дальнему колодцу, козья Таня рассказывала, а на Новый год эта горемыка даже приползла к ней с подарком, пока не стемнело: принесла Тане новое ведро, купила на станции, и рассказала, что Сережа очень полюбил взрослого щенка, взятого от Тани, спит с ним, ест с ним вместе из лакушки и даже остается один дома при собачке. И гавкает, и визжит с ним! Короче, воспитался в собаку, решила Татьяна. Чистый Маугли, отвечала Агнесса, которой Таня и позвонила рассказать о новостях. А пес-то серьезная псина, полуовчарка, добавляла Таня, лает на любой посторонний звук. Если что, то воров спугнет этот двойной лай. Двойной, повторяла Агнесса.
А поселковые сторожа оба пьяные по очереди спят в дежурке, только пьют и спят. Ночью носа не высунут, да и днем. Гнать их надо! Мишка-сторож с большого ума приперся к матери дебила, как к новенькой, просить взаймы, так Джерри так на него кидался, и Сережка с ним за компанию лаял, и Мишка кубарем от них катился в результате, это мать Сережкина рассказывала.
Так, вроде бы, привыкало племя к новым своим уродам, но летом поселок посетила иная мысль. Было выдвинуто совсем другое обвинение.
