Инна Тронина - Удар отложенной смерти
– Заткнись! – гаркнул Озирский так, что зазвенели стёкла, а в ночнике мигнула лампочка. Веки его потяжелели, лицо стало каменным, неживым, как у греческой статуи. – Ни хрена ты не понял, а по морде меня уже отхлестал. У него другое – он садист.
– Час от часу не легче! Что он садист, давно всем известно. Но раньше это тебя не касалось, а теперь изволь отвечать. Возьмёт и отрежет тебе башку за следующую информацию, а мне что делать? Пулю пускать в висок? Это же особо опасный преступник. На нём «мочилова» висит на несколько «вышаков»…
– Слушай, Захар, ты мне когда-то дал полную волю, и не пробуй взять её обратно. Всё равно не отдам. Мне себя для общего дела не жалко. А башку он мне вряд ли отрежет – будь спокоен, я в людях разбираюсь. У него сегодня был десяток возможностей расправиться со мной. Если бы он этого хотел, я бы сейчас с тобой не трепался. Более того, он даже пальцем не прикоснётся, просто будет смотреть. Почему-то ему нравится, когда течёт кровь, а у меня такого добра навалом. На мне уже живого места нет – на десять партий золота хватит. Он ведь фельдшер, должен был насмотреться на всякое. Но нет, мало нашему Оберу. Опоздал родиться, а то бы действительно в эсесовцы пошёл. Употреблю свои шрамы в дело, а то зря пропадают. Только на пляже из-за них не раздеться…
– Ничего не понимаю! – Горбовский про себя каялся, что зря оскорбил Андрюху, но просить прощения не позволял начальственный гонор. – Вообще-то жаль, что сейчас только с согласия больного сажают в психушку. Полечиться Оберу надо, да и тебе за компанию.
– Да ты подумай, какой счастливый случай! Сам же сначала обрадовался, а потом опять забухтел. Божья помощь – не иначе! Тебе завтра от генерала так нагорело бы, что своих не узнал! А теперь, когда всё в порядке, начинаешь придираться к мелочам. Агентура – это моя епархия, и других командиров я там не потерплю.
– Да-да, Божья помощь – это точно! Так его фамилия и переводится – немецкий в пределах средней школы я помню. Только бы не взвыть потом через эту Божью помощь, будучи повешенным за язык… Ты всё продумал? И решил окончательно?
– Всё. Раз уж мы с ним заговорили о Ветале, можно и дальше бабки подбивать. Они же хорошо знакомы, и Аду Обер тоже знает. Он становится безумным, когда хочет словить кайф, я же вижу. Если Обера припрёт, поставлю условия. Мне кажется, выйдет. Он ни на миг не забудет, что гуляет на свободе только до тех пор, пока работает на нас.
– Ох, не нравится мне всё это! Но делать нечего. Задание-то выполнено, и это – главное. Меры, о которых просит Обер, я приму. Может быть, ночевать останешься?
– Нет, Сысоич, пойду. – Андрей еле встал с кровати.
Горбовский заглянул в гостиную и увидел, что Лика смотрит телевизор. Потом открыл в спальне форточку, и ледяной ветер с залива затрепал шторы, надул пузырём гардины.
– Не будем тревожить хозяюшку – как-нибудь сами…
– Твоей Лике давно спать пора. – Андрей с трудом нагнулся, надевая сапоги. Потом просунул руки в рукава кожанки.
Горбовский хлопнул себя по лбу:
– Как Елена-то, я всё хотел спросить. До сих пор в больнице?
– Ага, в роддоме на патологии. Нефропатия – осложнение второй половины беременности. Через пять дней выписывается, вроде, так что прощай, свобода! Придётся людей принимать в другом месте, а это уже хуже. Но Ленку беспокоить я не стану. Вообще-то странно – с Женькой, хоть он и парень, у неё ничего такого не было. И увезли-то её, помнится, прямо с берега Финского залива в Зеленогорске. В тот же роддом двумя неделями раньше Римку Калинину, жену Аркадия, отправляли. А сейчас – сплошные осложнения. Ленку то и дело с угрозой госпитализируют. Наверное, потому, что у ребёнка отрицательный резус-фактор – как у меня.
– На ультразвуке-то проверялась уже?
– Да. Сказали, что будет девчонка. Так что последние деньки живу в своё удовольствие. Никто меня не пилит, только бьют. Шучу! – Андрею не хотелось снова пускаться в объяснения. Счастье всё-таки – быть холостым. И зачем люди женятся. Сысоич?
– Это для того как, Андрей. Для тебя вполне подходит. Развёл на дому притон, а Алёнка век бы такого не допустила. Ладно, сейчас иди, но завтра расскажешь мне подробно историю знакомства с Обером.
– Расскажу непременно…
Андрей посматривал на часы с всё возрастающей тревогой. Чёрт знает, что этому бандиту придёт в голову? Вдруг там уже вся кодла дожидается капитана Озирского, чтобы поржать над ним, а потом перерезать глотку. Он ведь, получается, как фраер клюнул на дешёвку! Всё может быть – такая работа, такие клиенты. Каждый миг может стать последним.
– Ладно, замётано, – успокоился Захар. – А Евгений Андреевич как поживает?
– Сейчас у матери, на Литейном. Надо завтра после работы к ним забежать. Женька, сопля, привык у Ленки по полдня нежиться в постели и закатывать истерики по любому поводу. Ну, а у матери не разгуляешься. Я её переломить не мог, не то, что Женька. Она ведь хватает и тащит из кровати прямо под холодный душ. Звериный режим, всё по часам, гимнастика – обязательно. Одно время, Сысоич, я её не понимал. Считал, что меня хотят лишить свободы. А потом пришлось самому себя истязать, чтобы прийти в норму после наркоты. Ладно, пошёл я. Завтра встретимся…
– Слушай, у меня машина во дворе. – Захар не мог отделаться от тревожных мыслей. Скорее всего, Андрей опять прячет под курткой рану, к которой крест-накрест приклеена пластырем пропитанная фурацилином марля. – Сейчас Лике только скажу и спущусь.
– Не надо, я «тачку» поймаю. – Андрей сжал плечо Горбовского в своём кулаке. – Иди спать – ты же недавно приехал. И перед Ликой извинись за меня. Здорово всё-таки, что канал раскрыли…
– Здорово. – Захар смотрел на Андрея внимательно, пытливо. – Ты там осторожнее. Смотри, чтобы опять тебя не остановили для разборок. Не драться же каждый день, пусть даже в охотку и умеючи.
* * *Андрей шёл по заснеженным дворам от Морской набережной к Наличной улице. Между домами гулял шквалистый ветер с залива, который сейчас был, к счастью, в спину. Но всё равно Озирский едва держался на ногах. Колени дрожали, подгибались, а наледь, как всегда, не посыпали песком.
Ему пришлось уже раз десять остановиться, сплюнуть розовой слюной в сугробы. На пустой, заметённой бураном Наличной улице никаких автомобилей не было вообще. Гавань словно вымерла, и лишь чудом, у станции метро «Приморская», появился запоздалый автобус. На удачу, он шёл в парк – как в ту сторону, куда нужно было Андрею. У капитана был бесплатный проезд, и он просто упал на сидение, боком по ходу автобуса. В полутёмном салоне сидели двое мрачных мужиков, по виду – работяг с завода, и три бабки с кошёлками.
Озирский стиснул зубы, запрокинул голову. Сейчас на него никто не смотрел. Можно было позволить себе маленькую слабость, потому что страдания стали невыносимыми. Поясницу обволокла невероятно мерзкая, ломящая боль, рядом которой все прочие страдания казались шуточными. Рвота неудержимо подступала к горлу, и Озирский жалел, что не прихватил с собой хотя бы полиэтиленовый мешочек. Широко раскрыв рот, он старался удержать спазмы и вытирал ладонью мокрое, горячее лицо.
Может быть, впервые в жизни Андрею стало по-настоящему жутко. Если не вернётся Обер, придётся сдохнуть в пустой квартире. Да и нацело доверяться бандиту-отравителю тоже было глупо. Автобус немилосердно трясло, и каждый пинок Саввы Ременюка возвращался к Андрею с удесятерённой силой. Кровь наполнила рот, и светло-красная слюна капнула на рукав куртки.
Как же он умудрился так влипнуть? Как допустил, чтобы его хрястнули по голове там, в крематории? На полминуты занялся актами, чуток ослабил внимание – и вот печальный итог. Единственно, что радовало – собственное шальное везение. Удалось внушить Оберу мысль о том, что в печь запихивать его пока рано. За эти способности спасибо покойному дедушке…
Георга-Кароля Озирского по-русски звали Георгием Болеславовичем. В сорок четвёртом году на Западной Украине он сумел усыпить усилием воли двух часовых-оуновцев и совершить практически нереальный побег. Дед был точно так же избит. Но сумел разворошить крышу, незамеченным спрыгнуть на землю и скрыться. Георга даже тогда не связали – бандитам казалось, что подполковник «безпеки» еле дышит…
Впрочем, умереть не поздно и сейчас. Почему бы и нет? Внутри точно каша, что бы там Обер ни говорил. Осматривал-то он, между прочим, накоротке, и вполне мог ошибиться. К тому же Обер – не врач, а всего лишь фельдшер.
Селезёнку Андрей потерял давно – девять лет назад. На съёмках, при выполнении трюка «подсечка», лошадь упала и придавила каскадёра. Аппендикс пришлось удалять в районной деревянной больничке – в Вологодской области. Туда Андрея отправили уже с другой съёмочной площадки – как оказалось, очень вовремя. Он давно привык, что раны заживают, как на собаке, и справлялся собственными силами. Но вот теперь придётся набрать в «скорую», если судьба даст дойти до дома. Задание выполнено, Захар всё знает, и можно немного отдохнуть…
