Инна Тронина - Удар отложенной смерти
– Андрей, мне твои гусарские рулетки…
– Знаю-знаю – поперёк горла! Но сейчас-то всё путём, не сомневайся. Давай о деле – время позднее. Значит, состав ночью уходит из города. К восьми прибывает в Лужайку. Филипп подробно объяснил, как опознать эти четыре бутылки. Они помечены способом, известным очень небольшому количеству лиц. Таможне в Лужайке придётся для отвода глаз взять ещё несколько бутылей. С настоящей соляной кислотой, чтобы не получилось очень уж подозрительно. И ещё на нашей стороне произвести электролиз.
– Это всё отлично. Но ты мне скажи, как удалось познакомиться с Обером. Он в ресторанах бывает редко, со своей компанией. С чужими никогда не общается.
– Ну, так я с ним не в ресторане и познакомился! Ладно, деталями операции и разбором полётов займёмся потом. Сейчас надо закончить с поездом. Филипп очень просил прикрыть его. Взять, к примеру, сегодняшней ночью Кислякова, который нацело в теме. А потом отпустить – часика через два-три. Будет похоже, что он со страху раскололся. Валере всё равно недолго жить осталось. А уж ради Обера и вовсе не жалко подставить его. Как ты думаешь?
– Спасибо, что посоветовал. Или это Обер придумал?
– Да. Где уж мне, убогому!
– И насчёт «царской водки», конечно, его идея?
– Он же кандидат химических наук, но скоро будет доктором. Ему этот проект – на один зуб. С контрабандой, правда, Обер до сих пор не работал. Или я знаю не всё, но это сейчас неважно. В крематории он появился именно в связи с предстоящей переправкой золота…
– Значит, ты с ним встретился в крематории? – не выдержал Захар.
– Естественно, не в «Метрополе». Потом расскажу, сейчас некогда. Обер хочет, чтобы мы с этого момента начисто позабыли, кто он и что он. В этом есть резон, мне кажется. Пусть он лучше работает на нас, чем против. Ведь обложишься, а не докажешь, что рыжьё в «царской водке» хотели вывезти по его приказу. А вот сообщил об этом именно Филипп Адольфович, и тут уже вряд ли кто-то сможет возразить. Без его наводки пропустили бы партию, стопроцентно! Никто бы и ухом не повёл. Захар, мы должен сделать так, как он хочет. Пусть остаётся свободным, но должником. Да, мы не будем его друзьями, но и врагами перестанем быть. Я даже сочувствую Оберу, право слово – он столько денег потеряет на этом! Даже как-то неудобно золото задерживать, но надо. Родина-мать зовёт! – Андрей глубоко вздохнул. Стараясь ничем не выдать перед Горбовским свою боль. – Захар, записывай номера состава и вагона, какие будут метки на бутылках. Думаю, что запомнил я точно…
Лика, покончив с делами на кухне, вернулась в полутёмную гостиную, но на диван не прилегла. Муж с Андреем плотно засели в спальне, и из-под двери полз дым американских сигарет. Лика, волнуясь, расхаживала взад-вперёд по комнате, смотрела в окно, на волны залива, часто и горестно вздыхала. Потом полила лаком причёску, накрасила французской тушью ресницы, расправила складки пеньюара. Вот, пожалуйста, и не нужна она никому. Сыновья спят, муж служебные дела решает посреди ночи, а до красавицы-хозяйки никому нет дела. И хоть бы премию за это дали Захару – пашет, как подвижник, и никакой благодарности.
Часы в гостиной пробили двенадцать. Репродуктор на кухне заиграл гимн. За окном всё яростнее бушевал ветер, и квартиру Горбовских, ничем не защищённую с северо-запада, выстудило в один момент. Леокадия взглянула на густо-синее небо, и зимние, морозные звёзды сверкнули перед её глазами. Значит, резко похолодает – потому и голова тяжёлая.
Хорошо, что завтра на работу во вторую смену, и можно отоспаться. Хотя когда же спать? Зарика с Лёнькой отправить на работу, Сысойку – в школу. А дальше какой сон? Сейчас надо дать отдых ногам, а то прямо горят весь день. Можно бы в тазик с водой опустить, но ведь потом придётся выскакивать в прихожую босиком, провожать Андрея. Значит, не получится.
Лика зевнула раз, другой. Ослабила пояс халата. Решила включить телевизор на «До и после полуночи». У сыновей в комнате пока было тихо, но Лика боялась, что они услышат голос Озирского и вскочат, как ошпаренные. Лёнька так вообще в рот смотрел Андрею, во всём ему подражал. Попросил у Захара денег, добавил своих и купил себе такую же кожаную куртку. Курит теперь только «Мальборо» и «Кент». Всхохатывает, в мужской компании матерится сквозь зубы, дома задирает ноги на стол – как кумир.
Впервые Озирский появился здесь, на Морской набережной, в форме таможенника. Потом чаще всего приходил вот в этой неизменной кожанке – даже летом и зимой. Дважды Андрей оказался раненым, причём довольно серьёзно. Лике пришлось обмывать его и перевязывать, а потом ещё долго уговаривать – он никак не желал ехать в больницу. Сыновья же крутились рядом, но не помогали матери, в восхищённо обсуждали мускулатуру Озирского – «прямо как у Рэмбо».
Супруги Горбовские сошлись в одном – ладно, что парни не фанатеют и не ищут идолов на стороне. Свой пример для подражания под боком, хотя не во всём надо бы ему подражать. Но мальчишки, конечно, хвостом за Андреем ходят. Он и пистолет покажет, и разберёт прямо при них, ребром ладони разобьёт кирпич или толстую доску. Или ещё круче – позволит всё это проделать молотком, у себя на груди, на животе, на голове. И что ему нужно парням, чтобы они потом на такого человека молились?..
А Захар в это время сидел на своей кровати, шевеля густыми, сросшимися у переносицы бровями. Лицо его, обычно круглое, смешливое, сейчас вытянулось и постарело. Майор от волнения сворачивал в трубочку конверт со штемпелем Скадовска – письмо от сестры Татьяны. Потом отбросил его на подушку и мрачно взглянул на безмятежного Андрея.
– Ты – супер, это я давно знаю. Завербовать Обера мне и в голову бы не пришло. Но вот вопрос – чем расплачиваться будем? Ему наших гонораров и на сигареты не хватит.
– Это уж точно, – согласился Озирский, укладываясь на кровать. Сидеть он больше не мог.
Захар даже не подозревал, в каком состоянии Андрей приехал к нему, и потому удивился.
– Ты чего в шарфе?.. Жарко же, сними.
– Зачем? Я скоро уже пойду. Не ночевать же мне у тебя, – заплетающимся языком сказал Андрей и подумал, что вполне бы и можно. Но в квартире остался Обер, который невесть что подумает, если хозяин вдруг пропадёт.
– Я так понял, – продолжал Захар, – что мы должны в дальнейшем закрывать глаза на всего его великие дела. Иначе шиш нам будет информация, подобная сегодняшней. Ну и прикрытие осуществлять, чтобы не сцапали его свои же. Какие-нибудь ещё условия он тебе ставил?
Андрей с трудом открыл рот. Ему хотелось, как минимум, сплюнуть, а лучше было бы облегчиться над раковиной. Внезапно заболел желудок – так, что Андрей скрипнул зубами.
– Да, я знаю его прибамбасы. Но тебя они не касаются.
– То есть? – встрепенулся Захар. – Как это не касаются? Что ему надо, говори! Экзотику какую-то, что ли? Но у него всё есть. Даже так сразу и не догадаться… Раздобывать-то всё равно придётся. Кадр уж больно ценный.
Андрей загадочно повёл одним глазом и приподнял бровь.
– Ничего не раздобывай. Тут дело лично во мне. Но пока ни о чём не спрашивай, ладно? Сам разберусь. А ты не поможешь.
– Ты что, с ума спрыгнул?! Никакой самодеятельности, товарищ капитан! Думаешь, мне наплевать на вас на всех? Мне что, только «сливы» нужны? Я требую завербовать агента, подставляю тебя под удар, а сам – в кусты? Ты мне сейчас всё выложишь, как на духу, иначе я тебя из квартиры не выпущу. Ты ведь с такой акулой связался, что нужно двумя головами думать…
– Захар, ну как тебе это объяснить-то? Он не совсем здоров психически…
– Кто бы спорил! – вставил майор.
– Так вот, у него имеется извращение. Иначе говоря, некая психопатия…
Горбовский, который до этого сидел спокойно, вдруг подскочил – будто его больно и неожиданно ударили.
Потом сдавленно, сипло, произнёс трясущимися губами:
– Ты это… закрывай лавочку!.. Слышишь? Не смей, понял?! Провались это рыжьё к такой-то матери – не все же средства хороши!
– Ты что взбесился вдруг? – Озирский сел на кровати и хлопнул ресницами. Его лицо, бледное и мокрое от болезненного пота, выглядело непривычно растерянным. – Захар, очнись, у тебя же пена на губах!..
– А то взбесился, что дошло до меня наконец! – Горбовский низко наклонился к Андрею, и тот впервые в жизни испугался своего начальника. Ещё немного, и Захар мог забиться в падучей. – Я ещё думал… Чуть с мозгов не соскочил! Почему Обер на баб не клюёт? А теперь, смотри-ка, прорисовалось… В бане у Балтийского вокзала промышляет, наверное, педик несчастный! С женой сейчас не живёт, и никогда ни одной путаны в доме. Одни мужики, и некоторые ночуют даже. – Горбовский пересел с кровати в кресло, закрыл лицо руками и сказал глухо, как из бочки: – Значит, тебя облюбовал? Слушай, красавчик, выкидывай эту дурь из головы! Ты… что ему ответил на это? Неужели согласился? Отвечай правду, а там мне пусть хоть глотку перережут, и всё золото утащат за границу! Гомосеком я тебе стать не дам, и точка! Лучше смерть, что угодно, чем такое… Чтобы ты, да «опущенным» стал?..
