Тамара Кандала - Такой нежный покойник
– Тебе будет тяжело вынести Тиму целый месяц, – предупредил Лёша.
– Ничего. Он уже большой мальчик. Будет общаться с сестрой. Возьмём с собой Галю. И собаку. – Тон был непререкаемым.
Наступало лето. Лёше пришлось рассказать Коре о планах на семейный отдых.
– Ну, что ж, – сказала Ко. – Месяц – это очень долго, но будем рассматривать это как жертву, положенную на алтарь нашего будущего. Вечно го.
– Хочешь поехать в какое-нибудь Монте-Карло на это время с подругой, я всё оплачу, – предложил он через силу, так как даже в мыслях представить её в подобном месте без него было пыткой. – А хочешь, слетай в Америку, навести Сеньку, он зовёт беспрестанно.
– Никуда я без тебя не поеду, – пролился мёдом на его сердце ответ. – Мне без тебя нигде не интересно. Буду ждать тебя в Москве. Хотя все мои мальцы-инопланетяне разъезжаются с родителями на каникулы, – добавила она грустно.
* * *Временами, вот как в этот самый момент, Лёше казалось, что он различает облекающий Кору свет – едва приметный, фосфоресцирующий, как будто призрак Коры отрывался от её кожи и парил двойником. Лёша мистиком никогда не был, однако пришлось признаться себе, что временами, бросив на Кору быстрый взгляд, он с изумлением замечает летящий над нею бледный мерцающий свет.
Сносно прошла только первая неделя. Тима плескался как сумасшедший в море, часами играл на пляже с Собакой и ночами спал, не просыпаясь. Потом он начал беспокоиться, всё чаще утыкаться Гале в колени, возбуждаться по малейшему поводу, проситься домой. Или впадал в прострацию, замыкался, отказывался разговаривать. Вера даже не пыталась с ним справиться – она нервничала, у неё снова начались головные боли – и чуть что срывалась на крик. Это ситуацию только усугубляло. Леночка на брата всё время дулась за то, что тот не желал играть в её игры, капризничала, чтобы привлечь к себе внимание, и ни о какой симпатии между детьми не было и речи.
Однажды, когда Тима с собакой уже с час носились по дому, выскакивая во двор и забегая обратно, сбивая на ходу стулья и цепляясь за коврики, салфетки и занавески, Вера в очередной его забег заперла на ключ входную дверь и не пустила их в дом.
– Сначала успокойся, – крикнула она ему через дверь.
– Я тебя не люблю, – прокричал ей Тима с другой стороны. – Я люблю Кору.
– Будь она проклята, твоя Кора, – взвыла Вера.
Слова предназначались, конечно, для Лёши. Но и Тима их слышал.
– Будь сама проклята, – повторил ребёнок незнакомое слово, не понимая, что оно значит, но понимая, что хотят обидеть его Кору.
Что тут началось!
Лёша потом полночи гулял с Тимой по пляжу, пытаясь привести в чувство себя и его. Собака, ковыляя и виновато махая хвостом, тихо плелась за ними.
– Ночь – это чёрный зонтик со звёздами, – заявил Тима. – А день – это море над головой. Я люблю и то и другое.
Лёшке показалось в этот момент, что сын прекрасно понимает, что происходит, и пытается его, Лёшу, успокоить.
– Думаю, будет лучше, если мы вернёмся в Москву, – предложил на следующий день Лёша жене.
– Лучше не будет, – твёрдо сказала Вера, – и вы никуда не уедете. Это мой сын. А ты мой муж.
– Но не можешь же ты держать его здесь насильно.
– Могу. Он ещё ребёнок. Он должен подчиняться родителям.
– Он не такой ребёнок, как все, и от него нельзя требовать вещей, которых он не чувствует.
Но Вера была непреклонна. Она слишком хорошо понимала, что в Москву рвётся не только Тима, но и Лёшка. И что если она их отпустит сейчас, то может потерять навсегда. А этого она решила не допустить ни за что.
И тогда Лёшка решился на отчаянный шаг. Он позвонил Коре:
– Пожалуйста! Приезжай! Хоть на неделю, хоть на несколько дней. Я сниму тебе номер в отеле в Ялте. Это довольно далеко от дома. Мы с Тимой будем к тебе приезжать, – умолял он её.
– Как ты себе это представляешь? – не понимала Кора. – Вы будете навещать меня тайком? Ты будешь просить ребёнка не рассказывать об этом маме?
– Я не знаю, – признавался Лёшка в своей беспомощности. – Но мы без тебя не можем. Будь что будет. Я решил расстаться с женой.
– А с тестем? – не удержалась Кора.
– И с тестем тоже. Со всей семьёй. И с работой. Денег нам хватит, продам одну из квартир, – строил он на ходу планы. – И уедем вместе. Хочешь, ближе к твоим, во Францию? А то к Сеньке, в Америку. Иначе мы тут все погибнем.
– Почему бы тебе для начала не вернуться в Москву? Раз уж ты всё решил. – Вопрос был более чем логичен.
– Сейчас это невозможно. Мы уедем вместе. Ты мне нужна здесь. Ты нам с Тимой нужна. – Лёшка понимал, что это уже попахивало шантажом, но никакого более действенного аргумента у него в голове не нашлось.
* * *Потом, задним числом, когда было уже поздно, он понял, что, взывая к Коре с такой страстью, он пытался, пусть частично, переложить на неё ответственность. И иметь в ней точку опоры (Архимед сраный), чтобы перевернуть ситуацию. Сам слишком слаб был, духу не хватало.
И Кора сдалась.
«И пошла Василиса Прекрасная туда, куда Василиса Премудрая не решилась бы…» – написала она ему на телефон.
Получив подтверждение эсэмэской о её прибытии в отель, Лёша с Тимой и с Галей немедленно засобирались на прогулку, чтобы дать возможность отдышаться Вере. Кора присоединилась к ним в Ботаническом саду. Потом они все вместе обедали на плавучем пароходике. Потом поехали в специальный магазин покупать Собаке кости, чтобы отучить пса грызть обувь. Потом ели мороженое. В общем, день прошёл замечательно – Тима был ровен, спокоен и пообещал Коре приезжать каждый день. По дороге домой Лёша объяснил ему, что Кора приехала всего на один день – специально, чтобы с ним, с Тимой, повидаться – и что он не должен рассказывать об этом маме. А через несколько дней они вернутся в Москву.
Тима в этот день был согласен на всё.
Ещё через день они совершили ещё одну такую же вылаз ку в Ялту. Но в этот раз Лёша попросил Галю сводить мальчика в кино и на аттракционы и, условившись забрать их в восемь около парка, помчался к Коре в гостиницу.
– Ну, что будем делать? – задал он самый идиотский вопрос на свете.
– Целоваться! – И они набросились друг на друга, как две бойцовские собаки, спущенные с цепей.
Поцелуи её, как всегда, были терпко-яблочными на вкус. Объятия оплетали, как плющ. Бездонные глаза поглощались тёмными от страсти зрачками. Тело превращалось в скрипку с невиданным диапазоном звука и необозримыми возможностями для скрипача.
– Как люблю я вкушать тепловатую кровь винограда, – напевала она, разливая вино по бокалам.
– Выжатую из сердца несчастного любовника, – вторил он ей.
– Отдай, отдай мне твою душу – тебе она ни к чему. Ей со мной будет лучше – она будет на месте, – причитала она нараспев.
– Разожми ладонь и верни мне мою сердечную мышцу. А ещё лучше вставь её на место, в грудную клетку.
– А ты мою можешь оставить себе.
Они плыли, плыли под доносившееся из открытых окон размеренное шуршание волн, повторяя телами их ритм. Он чувствовал себя с ней всесильным, способным проходить сквозь стены. Свободным от всего. Мудрым и отрешённым, в точности как их ночной гость на Кропоткинской, косой кот.
Потом наш «трижды романтический Лю», склонившись к её ступням, надел на средний палец кольцо, купленное накануне в ялтинском ювелирном магазине, с большим рубином в виде сердца, обсыпанным бриллиантиками:
– Это обручальное, с моим кровавым сердцем. Я знаю, это пошлость, но удержаться не мог.
– Ты теперь мой?
– Я всегда был твой.
– А теперь только мой, – не отставала Кора, настаивая голосом на слове «только».
– Ну, дык… А то… А я о чём…
И она опять кидалась душить его в объятиях. И зацеловывала с головы до ног.
Порой ему казалось, что любовь к любви у неё больше самой любви – ну невозможно было поверить, что его, недостойного, можно так любить.
– Ты как солнечный ветер – звучит вполне романтически, но явление для земли непредсказуемое и достаточно опасное.
– Со мной тебе бояться нечего, – смеялась Кора. – Мы под защитой на всех уровнях, включая са-а-амый высокий.
Бедная, как она ошибалась.
В дверь осторожно постучали.
– Не открывай, Ко, – сказал он разомлевшим от любви голосом. – Ну их всех к чёрту.
– Ты же сам заказал ужин в номер. Небось цыплят уже пережарили, – пошла она к двери, завернувшись в простыню.
В открытую дверь ворвалась Вера.
Дальнейшее вспоминалось чёрно-белыми вспышками.
Он, абсолютно голый, пытающийся унять беснующуюся Веру, орущую матом, рвущую в клочья Корино платье, выхваченное из шкафа. Выламывающую дужки солнцезащитных очков, попавшихся под руку, и втаптывающую в гостиничный палас разбитые вдребезги стёкла, как если бы это были не невинные пластиковые кругляшки, а поверженное тело их владелицы. Пустая бутылка от вина, которой Вера метила в Кору, угодила в телевизор, включившийся от этого и предъявивший беззвучную картинку эстрадного концерта с нелепо открывающей рот вечной Аллой Пугачёвой…
