Тамара Кандала - Такой нежный покойник
– …типа, не руби, сука, сук, на котором сидишь! – продолжил за него Лёша.
– Ха, ха, ха, – расхохотался Вадим Михалыч. – Это неплохо, надо запомнить. Не руби, сука, сук… ха… ха… ха… Короче, давай выходи отсюда – я тебя в нефтянку пристрою, сейчас там главные бабки, и мне у них свой человек нужен.
– Нет, Вадим Михалыч, в нефтянку я не пойду. И из конторы уволюсь.
– Да уж, надолго ль дураку стеклянный хер – не разобьёт, так потеряет! И что ж ты, бедолага, собираешься делать? На что жить? Мою дочь и внуков кормить? Или это я за тебя должен делать? Пока ты со своей тёлкой развлекаешься?
– Вы, тесть, тоже не святой, – напомнил ему Лёша. О романе В. М. «на стороне», длящемся уже несколько лет, знали все заинтересованные лица, включая жену и дочь.
– Не сравнивай! – посуровел тесть. – Я обе семьи содержу, всех обеспечил… на случай… и никого бросать не собираюсь.
– Вера, я думаю, тоже не умрёт с голоду, если мы разведёмся.
– А ты не думай! Разводиться тебе никто не позволит. Ты ведь сына больного не оставишь!
– Сына не оставлю.
– Ну, значит, и сам останешься. – Тесть своими прозрачными глазами бесстыже заглядывал Лёшке прямо в душу. – Куда тебе деваться? Обратно в журналюги хочешь податься? Так и они теперь у нас с руки кормятся, пропагандоны несчастные. Мечтают в списки приглашённых в Кремль попасть.
– Ну, не все. Вчера вон видел вашего крошку Цахеса в «Куклах». Вся страна покатывалась.
– Не вся, не вся… А этим… шутникам хуевым тоже шею скрутят вот-вот. Вместе с каналом их жидовским.
– Всем же не скрутите.
– Ещё как! Кому скрутим, кого купим. Сам знаешь, всё от цены зависит. Кушать всем хочется.
– Эпоха большого хапка. Ну и почём сегодня принципы на бирже? – вспомнил Лёша. И ещё вспомнил, как ярилась Кора на оплывшие хари чиновников, на их самозабвенную «солидность», на неприкрытую наглость – всё это было налицо (и на лице) в случае с его тестем.
– Это зависит, как говорят англичане. И вообще запомни – богатство это от слова «Бог». – Тесть настолько чувствовал своё превосходство, что не считал нужным даже раздражиться. – Так что ты, зятёк, зубы-то на меня не скаль. И сто раз подумай, прежде чем рыпаться.
– Прагматы правят приматами, – подвёл итог Лёша.
– Вот именно, – охотно подтвердил тесть.
И Вадим Михалыч, бодро развернувшись на каблуках «зверски дорогих», как он уточнял, ботинок, пошёл к двери на выход, весело напевая в ритме марша:
Мальбрук в поход собрался,В дороге обосрался…
И Лёша прекрасно понимал, кого тесть имел в виду под «Мальбруком».
«Страх – понятие насколько конкретное, настолько и метафизическое, – записал себе Лёшка в блокнотик для будущей книги. – Результат всякого террора, пусть и точечного, что в стране, что в семье, – страх. Страх сильнее правды. Правда пасует перед страхом. При этом страх – сильная эмоция, с которой нельзя жить долго без риска сойти с ума. Включаются механизмы адаптации, компенсации. Главный из них – самооправдание: я не боюсь, я просто люблю свою Родину (семью, детей) и не имею права рисковать ради абстрактных идей». И подсознательно: «Пусть все вокруг боятся так же, как боюсь я».
Из оптики – угол падения равен глубине погружения.
Из собственных наблюдений – высота блохи равна высоте пьедестала плюс 0,02 см.
Самое страшное рабство – рабство добровольное.
Лёшу выписали из санатория, и всё пошло своим чередом – заботы о Тиме, контора, семья по выходным.
Кору он не видел больше трёх месяцев. За это время у него почернело сердце и высохла душа. Так и жил.
Пока не увидел её однажды на улице, издалека. А может, это была вовсе и не она, а кто-то, на неё издалека похожий.
Вот уж действительно, человек существо хоть и мыслящее, но неразумное.
В тот же вечер он стоял у неё под окнами. Только мандолины не хватает, подумал он, потирая затёкшую от напряжения шею: он стоял так уже с час, задрав голову к её освещённым окнам. Когда он в следующий раз поднял глаза, то увидел в проёме окна знакомый силуэт, застывший китайской тенью. Тень оставалась неподвижной какое-то время. Потом так же неожиданно исчезла. Но он знал, что она его видела. Его будто что-то толкнуло в спину. Он вбежал в подъезд и одним махом поднялся на третий этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта. Он толкнул её и вошёл. В полутёмной прихожей в лёгком халатике стояла Кора.
Опорожнённые глаза… «Не могу без тебя жить».
И всё закрутилось с новой силой. Приступы малярийной лихорадки, которой, как известно, заражаются раз и на всю жизнь. Сиамские близнецы, связанные одной кровеносной системой. Падение в омут с головой, взявшись за руки, снова и снова, наслаждаясь полётом.
Иногда, приходя к своей Ко, он заставал её сидящей в старинном кресле с высокой резной спинкой, совершенно голую, с обгрызенным яблоком в руке, покачивающую изящной туфелькой, чудом удерживающейся на кончике пальцев ступни.
И свет бежал в её жилах вместо крови, свет стекал с волос и струился из глаз. Тело её сияло.
– Поди сюда, потерзай меня своим клювом, – манила она его пальцем, искрящимся как бенгальский огонь.
Потом начинала искриться кожа, волосы. Она медленно поднималась в воздух, не меняя положения тела, только туфелька срывалась с пальчиков и падала с лёгким стуком на пол.
– Поднимайся ко мне, – звала она его, качаясь под потолком. – Только сначала скинь с себя одежду.
И Лёша поднимался. И они брались за руки и улетали в окно, взмывая вверх, к звёздам, которые мигали им приветливо, словно зовя их присоединиться. Там, в невесомости, руки, души и губы их переплетались, тела их засасывало в воронку пространства – они скользили вверх по бесконечному воздушному серпантину, достигали границы небытия и превращались в звёздную пыль. Когда они – вернее, то, что от них оставалось после таких полётов, – возвращались в комнату, в развороченную постель, то смотрели друг на друга недоверчиво – неужели им было так невыносимо хорошо? Неужели они только что видели самого лукавого Эроса, резвившегося вместе с ними?
* * *О, эти блаженные посткоитальные минуты! Когда циники становятся философами. А философы – примитивными рецепторами счастья.
– Я тебя съем, – говорил Лёша голосом разомлевшего каннибала, не в силах больше пошевелить ни одним мускулом. – Чтобы ты больше никому не досталась.
– Кому я нужна в таком виде? – говорила Кора, взяв тембр на два тона ниже. – Из меня сейчас только хаш варить. Так говорил папа, пугаясь моей худобы.
– Ну а теперь скажи, неужели ты собиралась меня по-настоящему бросить? Обречь на погибель? Я чувствовал себя огромной отчаявшейся обезьяной, сначала прирученной, а потом брошенной любимым хозяином, вернее, хозяйкой в беспощадных городских джунглях.
– Ну выжил же ты. Хочется думать, что для чего-то.
– Ждёшь, что я стану героем? Великим публицистом? Трибуном?
– Не обязательно. Просто самим собой. Перестанешь делать себе ежедневные харакири, отправляясь на службу к упырям. Чтобы держать их лубянский общак. Знаешь, один раз прогнулся, второй… а потом становишься в этом месте очень гибким.
– Интересно, с кем ты общаешься без меня? Твоя радикальность меня пугает. С какими-нибудь лимоновцами?
– Боже упаси, провинциальный пижон с комплексами, вождёк пытается реализоваться за счёт неразумных подростков, играя на их гормонах в полуфашистские игры. Я общаюсь с нормальными людьми, которые хотят нормальной жизни для себя и для своих детей – чтобы их мальчиков не калечили в российской армии, а девочки не шли в проститутки и гламурные содержанки. И в чём бы тебя ни убеждали твои родственники, есть ещё люди, живущие достойно и пытающиеся объяснить другим, как это делать. С большим или меньшим успехом. Несмотря на всеобщее потреблятство и целые стада восторженных рабов.
– Их же за это и ненавидят. Людям никогда не нравились те, кто пытался открыть им глаза.
– Это правда, – соглашалась Кора. – Но они всё равно пытаются. Порой с риском для жизни. И это гораздо достойнее, чем жить своими маленькими радостями, отгородясь от тех, кому повезло меньше.
– И ты, значит, среди них? В воинствующей оппозиции?
– Я просто стараюсь жить так, чтобы не перестать себя уважать.
– Смотри не раскрывай людям объятия, не помогай им распять себя, как говорил классик.
– Классик… Сейчас, если бы этим людям попался Христос, Он бы распятием не отделался.
– Ты как всегда преувеличиваешь – Христос сегодня просто новый бренд.
– Новый бренд сегодня – наглое воровство, всеобщее хамство и профессиональные бандиты в Кремле. Неужели ты не видишь, что к власти карабкается шпана, даже не бесы. Что скоро только подлецы смогут выжить в России. Подлецы от бизнеса, от культуры, политики. А ещё холуи и холопы, пошляки всех видов и сортов. Других размажут и всё отнимут. Правильно Сенька сделал, что уехал. В этой стране становится стыдно жить.
