Тамара Кандала - Такой нежный покойник
В коридоре они наткнулись на официанта, катящего столик с ужином.
Назавтра, когда он вернулся, Коры в гостинице уже не было.
Так они расстались во второй раз.
Ужасно, что Лёшка был способен видеть себя со стороны, как бы посторонними глазами, осознавать происходящее в целом и во всех частностях.
Трусость, несостоятельность и предательство – глазами Коры.
И, опять же, предательство, ложь и неблагодарность – глазами жены.
И, главное, унизительность происходящего для всех, и в первую очередь как для мужской особи – для него самого.
И понимал он также, что уходы Коры – это не любовные ссоры, после которых так сладко мириться. Это не шантаж, к которому прибегают, порой совершенно бессознательно, женщины. Это даже не её максимализм и бескомпромиссность. Это её элементарное право на свою женскую судьбу, абсолютная уверенность в том, что два любящих человека должны быть вместе, в конце концов. Она и так ждала целых пять лет. И женский её инстинкт справедливо подсказывал, что Лёшка, может, и сам загнётся, но на разрыв не решится.
Но ещё ужаснее, что, всё это сознавая, поделать с этим он ничего не мог. Слабак. Не хватало ни размаха, ни куража, ни характера.
И Кора это тоже понимала. И в этой ситуации сочла дальнейшую борьбу унизительной и бессмысленной.
Самоуважения всё вышеперечисленное ему не прибавляло.
Но, как всякий рефлексирующий слабак, оправдания он себе конечно же находил. Ну, во-первых, всех было жалко – и Кору, и Веру, и себя. Но главным и, разумеется, самым подлым из всех оправданий был больной сын. Если бы Тима был здоров, он, Лёша, уже давно бы разрешил ситуацию, разрубил бы этот гордиев узел. Да и сама ситуация бы не возникла – шансов встретиться с главной возмутительницей спокойствия, Корой, у него вне контекста не было никаких. Так бы и прожил жизнь – тривиально, удобно, с нечастыми всплесками резонных страстей (странное словосочетание) и редкими порывами к «свободе и справедливости». И всё это – в лоне уютной, необременительной семьи, обеспечивающей всё вышеперечисленное и ожидающей в ответ всего лишь верности клану (наша честь – в верности) и элементарного соблюдения приличий. И ведь так живёт основная часть нынешней элиты, включая «говно нации» – интеллигенцию, к числу которой Лёшка себя конечно же относил. Безобразия же, творимые населением, в счёт не шли вовсе. Все жили с компромиссами в своих шкафах. Что исторически оправдано – иначе ни индивидууму, ни «прослойке» не выжить. И потом, уж очень (как говорила Кора, о-о-очень) не хотелось попадать в категорию лузеров и лохов (а на тот момент в новом сообществе, как уверяла Кора, и Иисуса Христа бы записали в лузеры и в лохи). А попасть в неё можно было по одному мановению пальца его тестя, если что. «Бабло побеждает зло, – была его последняя любимая цитата из какого-то, теперь уже российского, боевика. – Понты пусть малыши оплачивают».
Да и вообще… Мужик должен зарабатывать, содержать семью – этого ещё ни один строй не отменял.
– Эволюция не может быть справедливой, – ответил он как-то Коре словами классика на упрёк в том, что живёт в стане врага.
– Согласна. Но где ты видишь эволюцию в том, что происходит? Хищники топчут друг друга, карабкаясь к власти и деньгам. Богатые рабы – против бедных рабов. Ты-то здесь при чём?
– А может, я троянский конь, запущенный в этот «стан»? – пытался он отшутиться.
– Бывают троянские кони, а бывают замоскворецкие ослы, – было ему достойным ответом.
Да он и сам понимал, что если и мог причислить себя к хищникам, то только из породы лобковых.
Но марку держать был вынужден.
Эх, мозговая простота! Поклон тебе от интеллигентов.
Тимофей в этом году, в сентябре, должен был пойти в школу. Ещё весной, подключив всю имевшуюся информацию, все возможные связи и конечно же с непосредственным участием Коры, Лёша нашёл для него частный лицей, во главе которого стоял сумасшедший энтузиаст своего дела, Учитель (с большой буквы) Константин Лазарев. И окружение у него было соответствующее – высокопрофессиональные педагоги, воспринимающие свою работу как высшее предназначение и, главное, беззаветно любящие своих «некондиционных» подопечных. Причём детей туда брали не только из финансово благополучных семей. Лицей существовал на деньги спонсора, лично заинтересованного в качестве заведения, так как в нём учился его собственный сын с синдромом осложнённого аутизма. И он же доплачивал за детей, чьи родители не в состоянии были осилить финансовую составляющую этого маленького оазиса благополучия для своих непростых отпрысков. Лёша немедленно предложил принять участие в расходах, и на его плечи легло содержание столовой для детей, остававшихся, как Тима, на продлёнке.
Костя – вот кому Лёша должен был признаться в любви, в любви рациональной, высокой и – через Тиму – разделённой. Благодаря Косте он прожил три бесценнейших года счастливого, ничем не омрачённого отцовства. Ему довелось увидеть своего мальчика радостным, безмерно увлечённым и потому счастливым. Тима готов был проводить в школе всё время – там ему открывался новый мир, дети вокруг не были злобно-враждебными, а учителя не оставляли его мозг незанятым ни секунды, постоянно предлагая заниматься чем-то увлекательным. Это и было главным принципом общения с аутятами – не оставлять их мозг незанятым ни на мгновение. Педагоги буквально жили своими подопечными, разделяя с ними все радости и горести. «Личность выше знания» было их девизом. Оценки в течение года не ставились, ставились в конце, и то исключительно для отчётности.
В лицее, например, абсолютно не являлось проблемой то, что Тима объявил, будто настоящее его имя – Собака, и требовал, чтобы именно так к нему и обращались. Учителя поддержали эту игру, ученики с радостью надавали себе имён других животных – так появились Тигры, Волки, Лисы и даже Обезьяны. Костя уверял, что это Тимино изобретение гениально – дети с коммуникационными проблемами, мысленно напялив на себя маски воображаемых зверей, полностью раскрепощались, «отпустив» своё воображение, и это помогало им общаться.
– Жалко, что такие игры нельзя ввести для взрослых, – замечал он, – многим это пошло бы на пользу.
Тимину же форму аутизма Костя, как и Кора, считал достаточно лёгкой, и, если с мальчиком правильно себя вести, с возрастом она может практически сойти на нет. Он предлагал как можно скорее разъяснить Тиме, что он не совсем такой, как все. Доступно объяснить, что такое аутизм и в чём он проявляется – это не болезнь, а особенность. Как, например, великие математики, физики и гении абстрактных наук (Костя называл их левополушарной мафией) не очень сильны в филологии и даже на родном языке зачастую пишут с ошибками. Не говоря уж о том, что они совершенно не разбираются в людях и их личная жизнь, как правило, выглядит совершеннейшей катастрофой.
Кору Костя конечно же знал. Они часто пересекались профессионально. Лёшке в какой-то момент показалось, что возможно даже немного лучше и ближе, чем только профессионально, – уж очень пассионарно он о ней отзывался. И предупреждал Лёшку, не скрывающего от него их отношений:
– Осторожно! Она живёт с шаровой молнией внутри. Может по неосторожности воспламениться, спалив ближайшее окружение. И действие её на мужскую особь непосредственно и скоропостижно. Она вполне адекватна в окружении детей-аутистов – передаёт им часть своей огненной силы. В отношениях же с близкими ей нужно всё или ничего. Как в дружеских, так, предполагаю, и в любовных. Может отнять последние силы, а может измождённого наполнить небесной энергией.
Теперь Костя в Тиминой жизни практически заменил Кору – мальчику просто не хватало времени думать о ней. А эмоциональные привязанности у детей с нарушениями обратных связей должны поддерживаться физическим присутствием объекта привязанности.
Домой Тима возвращался только к ужину. Гулял (в сопровождении Гали или Лёши) с обожаемой Собакой, смотрел (с ней же в обнимку) какую-нибудь передачу, как правило на канале National geographic, или играл в компьютерную игру (из рекомендованных Костей), а потом замертво валился спать – на полных восемь часов, спокойных, без криков и просыпаний в холодном поту.
Лёшка, пару раз пообщавшись с Костей вне профессионального контекста, с удивлением понял, что тот никакой не подвижник, не святой и не одержимый – для него отдавать себя целиком нуждающимся в нём детям было так же естественно, как чистить по утрам зубы или числиться человеком. Они с Корой были одной породы, с тем чуть заметным нравственным «отклонением», которое, видимо, изначально кем-то предполагалось абсолютной нормой homo sapiens, но которое было растеряно в процессе эволюции.
