Владимир Шпаков - Песни китов
– Как завещал великий Ленин? – усмехнулся Севка. – По идее, надо…
– Нам с Женей будет трудно на экзаменах.
– А кому легко?
Усмешка сделалась скептической, если не сказать – желчной. Точно, с Мятлиным крутит, а значит…
– Но я все равно поеду, Герман Валерьевич чуть ли на коленях не стоит. Как думаешь, пропустить неделю – это ничего?
– Тебе же справку в ДК выпишут… – пробормотал он, отворачиваясь.
Мелькнула дикая мысль: может, ее хахаль – старый балерун? Кто угодно, в общем-то, мог с ней крутить, потому что она – такая. Он вдруг ощутил полную беспомощность перед этой ногастой, с выпирающей из-под жакета грудью, чьи губы приоткрыты, а зеленые глаза смотрят требовательно, ожидая ответа. Севке нужно водить мотоцикл, делать телефоны, Женьке приходится стишки строчить, а ей ничего не нужно, чтобы привлечь и покорить, потому что – такая.
– Поднимешься? – спросила, получив портфель. – Ты вроде собрался что-то для телефона вымерять…
Он вяло пожал плечами, но подчинился.
Рулетки не нашлось, поэтому вымерял неудобным портняжным метром. От балкона до столика в прихожей с учетом всех поворотов и изгибов нужно было восемь метров провода. От балкона до земли – еще семь, плюс тридцать (он вчера проверил) до автомата на углу дома. Итого сорок пять метров провода, который нужно отмотать от бухты на станции юных техников. Севка знал: за такое даже Рог может получить в «рог», но ради длинноногой на что только не пойдешь…
– Порядок, в общем. Придется, правда, стену насквозь прошить, чтоб на балкон проводку сделать.
Реплика осталась без ответа. Оглянувшись, он заметил приоткрытую дверь в Ларисину комнату. Осторожно приблизился, заглянул в щелку и, увидев Ларису перед зеркалом, замер.
Закинув руку за спину, она расстегнула молнию на платье. Медленно стащила его через голову, оставшись в трусиках и лифчике, но халат сразу не надела. Поправила сбившуюся набок кичку, быстрым движением сняла лифчик, затем слегка повернулась влево-вправо, вроде как оценивая фигуру. Или оценивая бледноватый загар, что к апрелю почти сошел? Самым смелым предположением было: она ждет Севку, который ковыряется с проводами, как идиот, вместо того чтобы распахнуть дверь в комнату и, подойдя сзади, взять в руки ее грудь. Как рассказывали парни постарше, надо сжимать соски, чтоб баба возбудилась, дальше можно и на койку валить. Он знал, что дома никого нет, им никто не помешает, однако тупо стоял у двери, боясь пошевелиться и глядя на пятнышко, что темнело чуть выше голубых трусиков. «Родинка…» – прошелестело в мозгу.
То, что он ходит с Ларисой (или, если угодно, бегает за ней), не было секретом, но похвастаться ему пока было нечем. Он мог бы замутить со взрослой, дешевок хватало, да вот беда – не хотелось начинать с грязи, как в подвале, когда прошлой осенью налетел на Зему с его подружкой.
Его занесло в подвал случайно: искал знакомого, обещавшего отдать на детали старый магнитофон. Но за картежным столом сидел только пьяный Зема в одних трусах.
– Кого это несет? А-а, это ты…
Свет был тусклый, глаза привыкли не сразу, но вскоре Севка разглядел, что за спиной блатаря на панцирной сетке раскинулась женщина.
– Чего маячишь? Садись… – Зема протянул руку за бутылкой. – Портвешка хочешь? Давай выпей с нами…
Стакан портвейна Севке был не страшен, тем более Зема набулькал лишь две трети. Неловко стало из-за другого – женщина была голой! А главное, она прямо в таком виде уселась рядом с Земой и, как ни в чем не бывало, подвинула стакан!
– И тебе, курва, плеснуть? – осклабился блатарь. – Плесну, не жалко…
Движения Севки моментально сделались скованными, вроде как шарниры-суставы утратили смазку. Он машинально протянул руку за стаканом, упершись взглядом в щербатый стол, однако две обвислые груди с розовыми пятнами сосков сами лезли в глаза, как и рыжая кудрявость внизу живота. Почему она в таком виде?! Что-то рушилось, привычный мир уничтожался, потому что так быть не должно!
– Чего застремался? – спросил Зема. – Манды живой не видел? Нин, не видел, точно!
Когда голая парочка заржала, у Нины обнаружилась дырка между зубами. Она вообще была противная – складки на животе, отечное лицо, размазанная помада…
Севка залпом выпил, не почувствовав вкуса. На газете лежала нарезанная колбаса, но закусывать он не стал, обуреваемый одним желанием – сбежать.
Неожиданно блатарь перегнулся через стол:
– Бараться хочешь?
– Я?! Да я как-то…
– Хочешь, по глазам вижу! Что ж, Нинка даст. Дашь ему?
Щербатая расплылась в ухмылке:
– Если хорошо попросит…
Когда она, раздвинув ноги, взялась оглаживать вислую грудь, подкатила тошнота. Вот овца! В то же время он не мог уйти – получилось бы, что он позорно сбежал, как пацан неопытный…
– Чё зыришь? Давай снимай штаны и на сетку… Вон, Нинка уже пошла!
Щербатая и впрямь поднялась и, пошатываясь, вернулась на ложе. Улегшись на спину, она раскинула колени, после чего помахала рукой, мол, приглашаю!
– Да не ссы, я подглядывать не буду!
Зема захохотал так, будто высказал что-то невероятно остроумное. Севка с силой сжал скулы. На столе валялся нож с наборной рукояткой, им, наверное, и резали колбасу. Но таким ножом не только закуску настругивают, им можно и под ребро сунуть! Как бы между дел Зема взял со стола финку и начал ею поигрывать. А Севка придвинул к себе пустую бутылку.
– Давай, пацан, сделай бабе хорошо…
Взяв бутылку за горлышко, Севка постукивал донышком о край стола. Одно движение – и в его руке «розочка», она против ножа вполне годится. Может, еще и круче будет, ею можно так морду расписать, что мало не покажется!
– Делай ей сам хорошо, – сказал жестко, не поверив собственной интонации.
– Чего-о?
– Чего слышал. Барайся с ней сам.
– Да я тебя, шкета…
Зема привстал, чтобы тут же шмякнуться обратно. А Севка вдруг успокоился. Несмотря на кичливые наколки, тело блатаря было костлявым и бледным, Севка же был плечистым крепышом (к тому же трезвым), он наверняка бы вышел победителем.
Зема это понял. Рука с финкой внезапно обвисла, он сгорбился, вроде как сделавшись меньше в размере, а на лице заиграла кривая ухмылка:
– Не хочешь пачкаться, Кулибин… Понимаю. Ты вообще свалишь отсюда, я знаю. Потому что голова есть, руки… Уезжай, все правильно. Иначе капец, Пряжск – место гиблое!
В тот раз Севка почувствовал не просто уверенность – превосходство, он был выше, сильнее, имел перспективы! Здесь же, у Ларисы, никакой уверенности и в помине не было. И превосходством не пахло, и перспективы если и просматривались, то с трудом…
Когда родинку закрыл красный шелковый халат, Севка задом отошел от двери и уселся на диван. Он уже переставал понимать – чего ждет? Была одна неуклюжая попытка сближения, и Лариса, он чувствовал, ответила на поцелуй (неумелый, надо признать). Но потом вдруг отстранилась.
– Сегодня нельзя, – сказала.
– Почему?! – удивился он.
– Потому что у женщин бывает так, что нельзя.
И что тут скажешь? Если не считать убогих инструкций, что преподносили старшие, он мало чего знал в этой области. Электронику видел насквозь (почти в буквальном смысле), а вот здесь шарил в потемках, как только что родившийся котенок.
– Ну как, сделал? – спросила она, выйдя из комнаты.
– Да, все нормально… – ответил он хрипло.
Обстановку разрядила показавшаяся из кухни Марфа. Она замерла, разглядывая гостя из-под нависающей на глаза шерсти, и тут Севка потряс портняжным метром. Болонка включилась в игру, и Севка, выждав паузу, проговорил:
– Только провод нужно выше пустить, у тебя ведь животное.
– Животные не грызут провода.
– Мало ли что… Глупые они по жизни.
Лариса внимательно на него посмотрела:
– Не глупее нас. Знаешь, как киты переговариваются друг с другом? Вот тут об этом написано!
С этими словами она бросила на диван номер «Вокруг света» с раскрытой статьей.
– «Песни китов»… – прочел заголовок Севка. – Прямо песни?
– Самые настоящие. Ученые говорят, они на сотни километров под водой разносятся.
– Сама-то их слышала?
– Слышала в записях, они называются: «Звуки дикой природы». Грустные песни, если честно. Только о чем грустят киты? Непонятно…
12Появление у Ларисы телефона Женька воспринял двояко. Аппарат подключил Самоделкин, что означало: тот опять на полшага впереди. С другой стороны, теперь Ларисе можно было звонить, не ища повода для встреч. Звонить-то можно в любое время, да и вообще по телефону легче на что-то намекать, делать многозначительные паузы и т. д. Не было зеленых глаз, что устремлялись на тебя, Лариса помещалась в трубке; он же был только голосом, произносящим слова.
Особое действие производили слова, соединенные ритмом и рифмой. Вполне себе лирические, рассчитанные на душевный диалог, не на ржачку одноклассников, его стихи изобиловали общими местами и штампами (что сам осознавал), но – действовали! После этого и в глаза было легче смотреть, теперь не они подчиняли, а он подчинял.
