Анна Эккель - Иллюзия (сборник)
Подруга ее, Валентина, с фронта вернулась очень больной. Привезла малярию. Приступы повторялись регулярно, ровно через 72 часа. Начинало трясти, она мерзла, выкручивало суставы. Ее отпаивали горячим чаем, укрывали всем, чем можно, но трясло так, что дело доходило до конвульсий. Ничего не помогало, пока приступ сам не кончался. Валентина была измотана болезнью, исхудала, что светилась. Боялись, что не выживет. Лечили одним только известным старинным способом – порошком хинина, от горечи которого немело все внутри. Молодость взяла свое, приступы стали все реже и реже. Но болезнь суставов и анемия сопутствовали ей потом всю жизнь.
Шло время. Подруги поддерживали связь. Накануне большого праздника – юбилея Дня Победы, власти громогласно объявили о привилегиях для участников войны. Старые женщины первый раз за всю свою жизнь решили воспользоваться льготами.
Надежда для увеличения пенсии решила получить удостоверение Инвалида войны в связи с ранением на фронте. Но, к сожалению, документы из военного госпиталя не сохранились, и она пошла на медицинскую экспертизу только с удостоверением участника. Важные люди в белых халатах попросили раздеться старую женщину и показать шрамы, что она и сделала. После тщательного осмотра комиссия вынесла решение: «В связи с тем, что документы госпиталя не сохранились, а представленные шрамы нельзя однозначно идентифицировать как боевые, отказать в просьбе». Интересно, а с чем еще можно спутать шрамы от пулеметной очереди?
Валентина тоже решила воспользоваться «подарком» государства к юбилею. Она жила в хрущобе на первом этаже со взрослой дочерью и ее семьей. Спала в проходной комнате на диване. Подала документы на комиссию по рассмотрению жилищных вопросов, и ей тоже отказали в очень грубой форме. Толстомордые дяди поставили под сомнение ее участие на передовой. Все боевые награды вместе с вещами у Валентины были украдены в поезде во время приступа малярии, когда она возвращалась с войны.
Боже! Как рыдала старая, больная и униженная женщина. Плакала наивными святыми слезами, и как жгли мне грудь материнские слезы!
Городские власти придумали необременительное мероприятие по чествованию ветеранов войны: накануне и в День Победы раздавать небольшие кусочки Георгиевской ленты, как напоминание о Солдатской славе. Их вешают везде, где угодно, у кого на что фантазии хватит. Но когда я увидала маленькую собачку, у которой на чубчике был повязан бантик из Георгиевской ленты, у меня перехватило дыхание!
ВЕСТЬ
Застыв в напряжении, она сидела на кровати, сжавшись в маленький комочек, подтянув ноги и крепко обхватив их руками. Сердце очень сильно билось, глаза заволокло слезами, и в носу предательски щипало. Чувства напоминали переполненный стакан, и вода в нем стояла уже «горкой», и лишь тонкая, натянутая водяная пленочка еле сдерживала избыток влаги. Достаточно легкого дуновения, и тяжесть воды прорвет хрупкую преграду. Ее тело тряслось от неумолимо надвигающегося урагана. Не было сил терпеть. Руки онемели. «Все. Больше не могу!» В темной комнате, окутанной удушливой тишиной вечерних сумерек, послышался еле уловимый, какой-то странный звук, скорее похожий на скулеж, который неудержимо набирал силу. Но она не могла себе позволить расслабиться и дать полную свободу чувствам и слезам. Нельзя. Могут услышать – общежитие. Звук прервался, не набрав силы. По щекам покатились тихие, горькие слезы. Слезинки стали появляться все быстрее и быстрее. Тело сотрясалось в безмолвном, но надрывном рыдании.
Он сидел на шифоньере, свесив свои коротенькие ножки вниз, и наблюдал за ней. Много слез видел за свою жизнь, не первый век-то на свете живет. Раньше жил в избушке. Деревня здесь была, и считался он, значит, сельским жителем, а теперь город поглотил его любимую Синичку. Теперь он – городской житель и живет в квартире нового дома. Дом-то весь «нормальный», а вот ему, как неслуху, дали подъезд, в котором устроили общежитие девчонкам-лимитчицам с хлебозаводов.
Он знал, плакала она «ПОСЛЕДНИМИ» слезами. Так назывались слезы безысходности – самые горькие и тяжелые. Когда уже не видят дальше ничего, когда не знают, как дальше жить, когда нет никаких сил терпеть. Стало ее жалко, и он решил применить беспроигрышный вариант – запел свою любимую песню. Песню без слов.
«У-у-у-а. У-у-у-а…». Результат последовал незамедлительно, – девушка начала успокаиваться. Утерла кулачками слезы, глубоко и горько вздохнула. Посидела. Покачалась из стороны в сторону. Еще раз горестно вздохнула и пошла умываться холодной водой. Лицо все полыхало. Прошло время. Вот и вернулась. Включила лампу на тумбочке. Села, опершись на спинку кровати, для удобства подложив подушку. Взяла книгу и начала читать. Было тихо. Только в кухне капал кран, словно отсчитывая утекающие мгновения жизни. Там горел свет, чтобы не было так тоскливо.
Он тоже грустно вздохнул, но вдруг повеселел от своей озорной мысли. Решил, что «СКАЖЕТ» ей. Даст настоящее, понятное для нее утешение. От такой смелости у него даже дух перехватило. ИМ не разрешают лишний раз показываться людям. Но сейчас особый момент. Он имеет полное право на это. И потом он ее давно знает, уж лет шесть, точно. И новость-то какая! Да, да, имеет право. Заслужила, выстрадала. Наклонив голову и ручкой показав на пол, оказался внизу. Через секунду уже весело топал на кухню – водички попить. От волнения в горле пересохло. Разволновался не на шутку и поэтому как-то неосторожно, неловко пересек полоску света на полу в коридоре. Ой, кажется, заметила! Точно, заметила. Вся как-то напряглась и даже пошевелиться боится. Тонкая психика! «Вишь, какая нежная мамзель! Лишь бы не испугалась…», – подумал ласково. Вот он уже и около кровати.
Сегодня она пришла с работы, как выжатый лимон. Очень устала. Да еще эти унижения. В раздевалке обнаружилось, что ее вещи кто-то мерил, пытался напялить на свое толстое и потное тело. Скорее всего «москвичка», которая так и не смогла нигде работать, как только на этой каторге вместе с «лимитой». У них хватало мозгов только на то, чтобы, обернувшись полиэтиленом, обкладываться ворованным маслом и, идя через проходную, отпускать похабные шутки.
Один сапог вообще был разорван, вероятно, не смогла втиснуть свое квадратное копыто в узкую колодку. Починки он не подлежал однозначно, только на выброс, жаль сапоги последние. В чем теперь ходить? Вся зима впереди. Изуродованный сапожок лежал на полу, и над ним вилась, как тонкий дымок, аура черной зависти человека, который сознательно рвал изящную обувь, с силой натягивая на свои грязные ноги чужую вещь.
Защипало глаза. Но плакать нельзя. Покажешь свою слабость – «забьют». Только ленивый не пнет. Кое-как надев и перевязав веревкой сапожок, она дошла до общаги.
Уже вечерело. В комнате никого не было. Соседки были в ночную смену. Переодевшись, она присела на кровать. За окном сгущались сумерки зимнего короткого вечера. В доме напротив уютно зажигались огоньки в окнах. От этого становилось еще горше. Навалились тоска и чувство безысходности.
Шесть долгих лет непрестанной борьбы за выживание, за сохранение собственного достоинства в этой бесчеловечной обстановке хамства, унижения и своего бесправия. Физически тяжелый труд, да еще учеба в институте и общественная работа, и все это для того, чтобы хоть как-то приблизить светлый миг освобождения, получения «вольной» – постоянной прописки.
Заплачено сполна, даже сверх меры, нервы уже не выдерживают. Несколько самых лучших лет жизни, самых молодых, самых благоуханных, самых волшебных и неповторимых, – и провести их в каторжных трудах и несусветных обидах!
«Лимитчик» – это «крепостной» человек. Его берут на работу на определенный завод временно, каждый год продлевая прописку. За это с ним могут делать все, что угодно. Поставить на любой участок, заставить работать без выходных, уволить и выкинуть на улицу. У него же нет никакого права, только уволиться и уехать из Москвы.
И еще морально тяжело. Издевались, особенно «москвички», которые работали на заводе. Узколобые и обозленные на судьбу люди. Мстили за свои несбывшиеся мечты. Потому, что «лимитчики» были еще молодыми, чистыми и «пахали» ради своего будущего.
Тяжелый труд – хлеб печь. Непрерывное производство. Круглые сутки, в три смены. На заводе высокий процент травматизма, особенно в ночные смены, – девчонкам отрывало пальцы и Руки.
Правда, был еще один выход из этого «ада» – замужество. И девочки выходили замуж за горьких пьяниц или садистов. Меняли один ад на другой.
Есть, что вспомнить за эти шесть лет жизни, определенный срок, который ты обязан отработать, чтобы можно было начинать просить постоянную прописку. Все на усмотрение администрации. Прописывали тебя на «койко-место». Значит, уйти с работы и из общежития возможно, лишь получив свою жилплощадь. Заколдованный круг. Вечное рабство. Некоторые так и «каторжанят» там до сих пор – крылья пообломали. А общага превратилась в тесную коммуналку.
