Марина Болдова - Шанс (Коммуналка)
– Вот-вот.
– Так. Собирайся, едем к Беркутову. Заявление напишешь. Нельзя же, в самом деле, так все оставить!
– Нет, Елена Вадимовна, не поеду. У Голода в ментовке много своих.
– Даже не думай! Это не о Беркутове! Егор – законник, аж, тошно. Да, а в том, что тебя Марк не искал, ты права. Ведь, когда человек пропадает, в первую очередь больницы обзванивают.
– А он не звонил…И, вообще, тема с Марком Голодом закрыта, – Юлька вдруг разом решила все, – Спасибо вам, Елена Вадимовна. На работу я к вам пойду. Не могу больше дома сидеть. И в квартире этой год проживу. Все равно деваться некуда. А потом посмотрим.
– Как хочешь. Приходи завтра в клинику, у меня дежурство. Паспорт не забудь, трудовую оформим. Мне пора, Качинский скоро домой вернется. Давай, провожай.
Всю недолгую дорогу домой Лена думала о Юльке. «Все-то в ее пока еще короткой биографии не так. А в чем ее вина? Да ни в чем! Беда пришла, когда она посмела отвернуться от сынка Голода! Обидела, видишь ли, сыночка! Дай-ка я ее семью по миру пущу! Ну и дрянь же мужик! Да и мужик ли? Месть какая-то…бабья. Ну, поговорил бы с сыном, что не последняя Юлька у него в жизни, это же понятно. Хотя, судя по Юлькиному рассказу, этот Марик ее до сих пор любит. Знает ли он про то, что это отец девушке судьбу сломал? Вряд ли. Стоп! Юлька сказала, что Марк уехал с отцом разбираться. Мог старший Голод убедить сына, что он не виноват в истории с ее отцом? Мог. А когда Марк, вернувшись, обнаружил, что Юльки дома нет, мог папаша выставить сей факт доказательством, что Юлька его обманула? Вполне. Вот видишь, мол, сынок: наврала и сбежала. И Марк не стал ее искать. Если же он немного умнее, и не послушал папочку? Должен был начать поиски Юльки. С чего? С подружек по ремеслу. А те, наверняка сказали, что Юлька пропала. Тогда Марку остается только искать ее по больницам. Или забыть и не искать вовсе. А, что же должен сделать по логике вещей Голод-старший? Убрать Юльку. Насовсем. Только так. Потому что, если она встретится с Марком, может рассказать про то, кто ее избил. Остается вопрос, почему Голод вообще оставил Юльку в живых? Скорее всего, хотел просто напугать…Что же, это ему удалось. И, чтобы там Юлька ни говорила!» – Лена достала из сумки телефон.
– Егор, здравствуй. Извини, что отрываю от дел. Я насчет Юли Фурцевой. С ее избиением, как я выяснила, не все так просто…
Глава 21
Комната ей понравилась сразу. Еще даже не зайдя внутрь, стоя на пороге, она вдруг поняла, что это – ее место. Ее мирок, уже обустроенный почти незнакомой ей Эмилией Фальк, угадавшей даже с выбором мебели и цветом штор. Аля не знала, что там в других комнатах, но это было и неважно. Возможно, и не хуже. А здесь не было ни одной вещи, от которой бы хотелось избавиться.
Собственно, комнату можно было бы назвать библиотекой: одну стену занимали книжные стеллажи. Угловой диван стоял у углового же окна, выходящего во двор. Огромное старое кресло и торшер с прикрепленным к нему полированным столиком, занимали уютное место рядом с книгами. Еще в комнате стоял платяной шкаф и застекленная посудная горка. Не хватало только стола. «Если бы для семьи, я купила бы большой, круглый, а так – журнального достаточно: Катерина вдруг на кофеек забежит или Светка», – подумала она тогда, месяц назад.
Столик она купила овальный и не такой уж маленький. А Катерина пришла к ней только через две недели: пока с дачи в городскую квартиру перебазировались, дети в школу определились и с мужем утряслось.
Все бы хорошо, только Бурова из своей жизни ей выгнать до конца так и не удалось. Он звонил ежедневно, сначала вроде только для того, чтобы дела порешать: она приходила, куда говорил, ставила подписи, выслушивала потом от Катьки «дура ты, Орешкина». Дела кончились, а звонить Буров не перестал. Так и говорил, что, мол, звоню так просто, по старой памяти. Вот когда началось это «просто», Аля возмутилась. Не то, чтобы мешал он ей этими звонками, но настроение почему-то резко падало, голос у него, что ли такой гаденький был, или Аля себе все напридумывала? Только однажды послала она бывшего уже по бумагам мужа грубо и далеко. Слов он раньше от нее таких никогда не слышал, минут несколько молчал в трубке, Аля уж решила, что отключился наконец, но вдруг выдохнул ей неожиданно громко в самое ухо «стерва». Тут уж она со спокойной совестью нажала кнопочку с нарисованной на ней красной телефонной трубкой и победно улыбнулась, жалея только о том, что не видит Буров эту ее победную улыбочку.
Можно бы и задуматься было о личной жизни, тем более, что и Катерина и, вернувшаяся с очередного показа Светка, наперебой вдруг стали приглашать ее в гости, где непременно оказывался кто-то не совсем женатый или совсем уж холостой. Как-то раз после очередной такой вечеринки Аля высказала подругам все, что хотела, а потом и проболталась о том, о чем молчала даже для себя: о соседе по коммуналке, притягивающем ее одним только скромным своим поведением, ненавязчивостью и спокойствием. Заикнувшись, что ей и искать, вроде не надо: рядом, мол, живет, она услышала заинтересованное «с этого места поподробнее, пожалуйста», и застыдилась. Рассказывать было нечего, все было на уровне смутных ощущений, неясных взглядов, случайных встреч на кухонной территории или в коридоре. Разочаровавшись из-за ее немногословности, Катерина со Светкой разом от нее отстали, время от времени задавая вопрос «ну, как?». Касалось это неразвивающихся совсем отношений, нового сказать Аля ничего не могла, только вздыхала потерянно. Что-то в ней было не так, думалось ей вечерами, когда она прислушивалась к шагам за дверью комнаты: его уверенную походку она уже могла отличить от других мужских шагов, даже особо не напрягаясь. Ей казалось иногда, что она и не слышит ухом, а внутренне чувствует, что вот это он прошел, потому, что вдруг отчего-то сжималось в груди и отпускало потом не сразу, и будто нехотя, сладко исчезая за хлопнувшей дверью его комнаты. Аля знала, что унес он вот сейчас пусть очень маленькую, но частичку ее энергии, унес с собой, даже не подозревая об этом. И жалко ей этой части себя не было, пусть бы взял все, так ведь, похоже, не нужно ему…Больно было, как никогда раньше, поняла она, что вот так страдают, мучаются и умирают от невиданного до сей поры ею, Алевтиной Буровой, чувства, называемого любовью.
Они уже месяц вместе, разделенные общей стеной их комнат и таким ненужным ей соседским взаимным уважением и паритетом. Хотелось, что б постучал он уже к ней в дверь, с намерением постучал, не дети же, в самом деле! Но он только вежливо здоровался по утрам на нейтральной кухне. Да иногда Аля, замирая потом от восторга, ловила ласковый (не казалось, точно!) взгляд его увлажненных глаз. И наступающую тут же вслед печаль. Ей опять было больно, даже расплакалась однажды, не нарочно, так получилось, едва успевши скрыться в своей комнате. Замерев в своем кресле, прислушивалась к остановившимся шагам около ее двери, ждала стука и побоялась подойти к ней и распахнуть перед ним. Добоялась – постоял и ушел, она словно вздох его услышала, и принялась плакать дальше. Так и заснула в кресле, неудобно изогнувшись и забыв укрыться. Ночью проснулась от холода: отопление еще не включили, а начало октября выдалось не теплым. Поругав себя за ненужную сентиментальность, легла в холодную же постель, закопалась в пуховое одеяло и тогда уже окончательно провалилась в сон.
И, как показалось, тут же что-то вытолкнуло ее из этого сна: то ли звук посторонний, то ли чье-то присутствие. Аля села в кровати резко, так, что голова закружилась, напрягла зрение, пытаясь разглядеть неясную тень, но ничего не увидела. Успокоившись не сразу, заснула вновь, вот тогда-то и приснилась ей Эмилия Фальк. Сон был бы явью, до того реально выглядела старушка, если бы не факт, что умерла она. Эмилия говорила ей вещи странные, о далеких очень временах, о вине своей, не отмоленной при жизни, и просила о помощи. Утром Алевтина вспомнила весь сон подробно, только без одной детали: сказала ей Эмилия, в чем грех ее, или умолчала. И чем Аля могла ей помочь, непонятно.
Утром вышла сварить себе кофе, достала с полки турку, высыпала из кофемолки порошок и поставила на плиту.
– У вас кофе сейчас убежит, Аля, – услышала спокойный голос за спиной, вздрогнула и пролила уже почти готовый напиток на горелку.
– Это я виноват, простите, – он посмотрел на нее раскаянно, схватил турку, тряпку и слегка отодвинул ее плечом от плиты, – Идите, Аля, к себе, я сейчас все исправлю: обещаю, кофе я варить умею, еще могу сделать омлет, позавтракаем вместе?
Этот его сумбурный монолог вернул ее к жизни, она согласно кивнула, отправилась к себе, послушавшись безропотно и переступая негнущимися ногами. Как-то все нечаянно случилось, не так представлялось. «Да что случилось-то!» – одернула она себя мысленно от преждевременной радости, лихорадочно прибирая расхристанную в беспокойном сне постель.
