Маша Трауб - Руками не трогать
Снежана набрала его номер, который стерла из контактов и поэтому каждый раз набирала заново.
– Привет, это я. Говорить можешь?
– Могу, – ответил он.
– Я просто так. Представляешь, меня в кабинете закрыли, и два раза сигнализация сработала. Потом меня полицейский допрашивал.
Илья молчал.
– А у тебя как дела? – спросила она.
– Нормально.
– Я тебя отрываю?
– Нет.
– Ну ладно.
– Пока.
Таких разговоров было много. Одинаково бессмысленных. Она хотела спросить, где и с кем он живет, хорошо ли ему… Но он не давал ей такой возможности, отвечая скупо, резко и всегда обиженно. Зачем он ей звонит и она ему отвечает? Выслушивает про его подвиги на любовном фронте? Как вообще спустя столько времени они до этого дошли? Почему у них не осталось ни уважения, ни доброты, ни заботы друг о друге? Только животное желание ударить посильнее и сделать побольнее. Они как будто соревновались друг с другом. Но в чем? Кто больше предал? Кто сильнее виноват? У кого больше претензий? И кто сильнее страдает? Неужели за двадцать лет они не накопили ничего, кроме этого?
На следующее утро Михаил Иванович появился в музее ровно в девять – в час открытия. Он надеялся осмотреться самостоятельно, при дневном свете – так сказать, составить собственное впечатление, еще раз проверить систему сигнализации, оценить ущерб. Но в музее в этот ранний час жизнь била ключом.
– Где мои туфли? Никто не видел мои туфли? Я же их поставила под этот диван, – услышал Михаил Иванович доносящийся откуда-то из глубины зала голос Лейлы Махмудовны. – Еленочка Анатольевна, помогите найти туфли и поднимите меня на второй этаж! Господи, ну зачем понадобилось сейчас менять перила? Где Гуля? Это она туфли переставила! Ведь специально, сознательно! Почему она не является вовремя? Берта! Берта! Когда я смогу держаться не за воздух, а за перила? Когда поставят новые? Если ты хочешь, чтобы я сломала шейку бедра, так я ее сломаю. И ты переведешь меня в архив.
– О, Михаил Иванович, доброе утро! – Голос Берты Абрамовны раздался прямо за его спиной. Полицейский даже вздрогнул от неожиданности. – Чем обязаны?
– Мне дело нужно закончить. Бумаги заполнить, – ответил Михаил Иванович, переживая, что спокойно осмотреть помещение теперь точно не сможет.
Но главная хранительница, казалось, прочла его мысли:
– Вы тут сами, хорошо? Ходите, заполняйте. Не буду вам мешать. Если что – вы знаете, где меня найти. – Берта Абрамовна испарилась так же незаметно, как и появилась.
Михаил Иванович, оглядевшись по сторонам, поднялся по лестнице и зашел в главный зал. Там, склонившись над роялем, стояла Ирина Марковна, вооруженная длинной вязальной спицей.
– Кто здесь? – ахнула она от неожиданности и наставила спицу на Михаила Ивановича. – А, Глинка пришел? – обрадовалась она. – Вас так Берта называет. Глинкой. Ну, и приклеилось. – Ирина Марковна от души хохотнула. – Ну вот оцените незамыленным взглядом! Видите разницу? – Ирина Марковна ткнула спицей куда-то в инструмент. Свет в зале еще не был зажжен – через раздвинутые на ширину ладони портьеры пробивались утренние чахлые лучики солнца. – Ну как? Это мой новый рецепт, – с гордостью прокомментировала Ирина Марковна, – я решила отказаться от нашатыря и попробовала морскую соль. Настоящую, крупную. А еще лимончик добавила. Ведь лимонные маски отбеливают! Или это огуречные? Надо потом еще маслицем смазать. Как вы считаете?
Михаил Иванович разглядывал розеточки с ликами композиторов. Разницы он никакой не увидел, но не знал, как сказать об этом Ирине Марковне.
– Да, вот у этого, кажется, видно. – Он ткнул пальцем в ближайшую к нему розетку.
– Ну вот! Я же знала! Только до ушей никак добраться не могу. Наверное, надо булавкой. Вы когда по лестнице поднимались, обратили внимание, как там зеркало висит?
– Нормально вроде бы.
– Вы себя в нем видели?
– Не помню.
– Значит, опять перекосилось. Надо поправить. Вы не представляете, как я это зеркало через всю Москву на себе везла! Оно же неподъемное! Ни в метро не зайдешь, ни в автобус! Я ж его в одеялко Кирюшино замотала, санки Лешкины взяла и потащила. Это зеркало я, между прочим, два года пасла. Только оно висит неправильно.
– Что значит – «пасла»? – Михаил Иванович опять профессионально напрягся.
– Висело оно у старушки, соседки моей. Так та его хотела то в ломбард отнести, то просто продать. Я за ней два года ходила, чтобы она мне это зеркало отдала. Ну, вместо денег. Понимаете? Продукты принесу, квитанцию об оплате заполню, в сберкассу сбегаю… Ухаживала за ней. Вы видели, какая там оправа? Восемнадцатый век!
– Прямо восемнадцатый? – искренне удивился Михаил Иванович.
– Ну, начало девятнадцатого. Экспертизу не делали, – слегка обиделась Ирина Марковна, но быстро отошла и продолжала с горящими глазами: – Так вот, я погрузила это зеркало в Лешкины санки. А он такой скандал устроил, что его санки забираю. Орал на весь дом! Думал, я и санки его в музей отнесу! Так голосил, что соседи сбежались: «Не отдавай, мамочка, мои санки в музей!» Представляете? Он у меня с детства такой умный и рассудительный. Кирюша, наоборот, когда маленький был, все отдавал. У него игрушки забирают дети, а он еще несет. Ничего не жалко. Как не мальчишка вроде. Да и сейчас такой же. У вас дети-то есть?
– Нет.
– Тогда вам не понять. – Ирина Марковна нахмурилась. – Мужикам что дети? Так, побочный эффект.
– Ну почему? Я люблю детей.
– Правда? – Ирина Марковна опять воодушевилась. – Тогда я вам расскажу. Так вот, тащу я эти санки с зеркалом. Оно же тяжеленное! Под центнер весит! На меня все прохожие оборачивались! Я вся мокрая, как мышь. Рук не чувствую, ноги дрожат, но дотащила! А как его Борис вешал! Это я вам передать не могу! Он сверху тянет, а я снизу поддерживаю. Так пару раз он его ронял, я еле удерживала. И знаете, скажу вам по секрету, старушка эта, соседка моя, говорила, что зеркало – непростое. Совсем непростое.
– Волшебное, – кивнул Михаил Иванович.
– Ну, можете шутить, можете мне не верить, но на нем порча точно есть! – Ирина Марковна посмотрела на полицейского с вызовом.
– Порча? Я в эти штуки, гадания всякие, не верю. Это для… женщин.
– Так вот в этом-то все и дело! – обрадовалась Ирина Марковна. – Конечно, для женщин! Старушка сказала, что в том доме, где зеркало висит, мужчина не появится. Проклятие такое. Вроде как ее бабку любовник бросил, а она его в этом зеркале и прокляла. И я в это верю! Вон у нас – все женщины без мужей! Точно порча.
– А вы как же? У вас вроде муж есть? – Михаил Иванович был смущен. Ирина Марковна из доброй наседки вдруг превратилась в сумасшедшую тетку в старой растянутой кофте в катышках. Да еще спица, которую она так и сжимала в руках, наставив на него, внушала опасение. «Ведь проткнет, не задумываясь», – подумал Михаил Иванович.
– Я же раньше, до этого зеркала, замуж вышла! – воскликнула Ирина Марковна так, будто Михаил Иванович не понимает очевидных вещей. – А зеркало действует на незамужних и бездетных! Вот! Старушка та моя в одиночестве умерла. Никого у нее не было.
– Чего ж она зеркало не выбросила?
– Побоялась. В том проклятии говорится, что если выбросить зеркало на помойку, то сразу смерть наступит!
– Старушка-то все равно померла!
– Как же с вами тяжело разговаривать! А с виду такой понятливый мужчина! – Ирина Марковна на сей раз обиделась уже всерьез.
– Ну, хорошо, допустим. Зеркало ваше проклятое, или как там называется…
– С порчей, – охотно ответила Ирина Марковна.
– А Борис тогда как? Он же мужчина!
– Кто? Борис? – Ирина Марковна захохотала и наконец положила спицу на инструмент. – Он наш, музейный. Как вам объяснить? Ну, как эти инструменты. Тут его жизнь. Борис – он, как Берта Абрамовна или Лейла Махмудовна, до конца здесь будет. Поэтому зеркало на него и не действует. Он музею нужен.
– Ладно, спасибо за рассказ. Учту. Не буду в него смотреться.
– Вот и правильно. Вы мужчина еще молодой, видный. Мало ли… А в то, что здесь радиация, вы Борису не верьте. Импотенция – это от зеркала, а не от радиации!
– Импотенция? – испуганно уточнил Михаил Иванович.
– Конечно! А что ж еще? У Бориса точно есть. Гулю нашу спросите, она вам подтвердит. Так что вы на всякий случай поосторожнее.
– Учту, – буркнул смущенно полицейский, думая, куда ему идти дальше.
Ирина Марковна тем временем бросила свои чудодейственные растворы и подошла к бюро – старинному, невероятно красивому, с множеством потайных ящичков, инкрустированных перламутром. Она открывала и закрывала один за другим ящички, каждый из которых имел собственный секретик – одни открывались, как створки, другие выдвигались, третьи имели тайную кнопочку.
