Владимир Гой - Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник)
Чувствовал он себя с этим букетом крайне неловко, ему казалось, что все на него смотрят, и очень не хотелось, чтобы увидели какие-нибудь знакомые и донесли кому следует. Поэтому он как бы случайно подошел к мусорнику и опустил туда букетик.
«Скотина! Откуда у нас дома этот лифчик? Ты шлюх стал водить даже домой? Постеснялся бы детей своих, урод!» «Урод» молча стоял посреди комнаты, лихорадочно соображая, что бы такое ответить в свое оправдание, и, пока работала «соображалка», как заведенный, говорил: «Это не мое».
Супруга, выведенная из себя его незатейливыми ответами, завизжала так, что, казалось, возьми она еще октавой выше – и оконные стекла вылетят на улицу: «Вииииижу, что не твое, не делай из меня дуру!!!» А он опять: «Не мое!» И тут его осенила спасительная мысль: «Я Вовке ключи давал, только ты смотри, его жене не говори». Ответ удался, она моментально успокаивается, и ее уже начинают интересовать подробности: «Кто такая? А грудь у нее большая! Ну, сказал бы сразу! Надеюсь, они не в нашей постели в спальне?.. Ну, Вовка, молодец! Он женщинам всегда нравился! Ну, конечно, не скажу, ты же меня знаешь!»
Знал он ее чересчур хорошо, потому и подумал про себя: «Так, четырем-пяти подругам, своей матери, ну и еще кому-нибудь, и все!» Но самое главное то, что выход найден, осталось предупредить Вовку и отдать лифчик законной владелице, выскочившей за секунду до прихода жены на черную лестницу.
На лестнице Насте было холодно и ужасно обидно. Он говорил ей такие слова, так целовал! А стоило услышать звук открывающихся дверей, как он превратился в запаниковавшего таракана.
Она судорожно натягивала чулки, и из глаз ее капали слезы. Стали противны его любовные речи: «Я без тебя жить не могу, ты самая лучшая!» – а вытолкал за две секунды: «Я тебе перезвоню», – и хлопнул дверью у самого носа. В охапке одежды не оказалось лифчика, захотелось постучаться в двери и интеллигентно попросить: «Извините, пожалуйста, я у вас тут случайно бюстгальтер забыла, могу ли я его забрать?» Но, вспомнив фотографию его жены, она сразу передумала – такая тетка может запросто подковы разгибать.
Наверху щелкнула дверь, кто-то шел выносить мусорное ведро. Настя быстро привела себя в порядок, и когда сверху появилась бабуля с ведром, она спросила: «Извините, Гайлис здесь живет?» Та, разинув рот, отрицательно замотала головой. «А, и не надо!» – и быстро стала спускаться по винтовой каменной лестнице вниз к выходу.
Настя училась на третьем курсе пединститута города Могилева, и ничего в ее жизни, может быть, и не изменилось бы, если бы она не встретила обаятельного сутенера из Риги.
– А почему бы тебе и не поехать на летние каникулы подзаработать несколько тысяч долларов, чтобы спокойно учиться, не перебиваясь одной картошкой с квашеной капустой? Там тебя никто не знает, а потом будешь себе тихо преподавать свою литературу! – вещал приезжий.
Она переговорила с подругами, сказала всем, что едет на работу, и, оформив визу, отправилась на берег Балтийского моря.
Лето пролетело быстро, и она вернулась обратно в аудитории своей «альма-матер». Денег хватило ненадолго – там, в Латвии, она привыкла жить на широкую ногу и ни в чем себе не отказывать. А тут только ничтожная стипендия. На вопросы подруг: «И как там работа?» – она просто отвечала: «Лежачая». А на зимние каникулы она снова трудилась, не щадя сил. Потом однажды, во время дождя, пытаясь добраться до города, случайно повстречала Илью.
То, что в нее постоянно влюблялись клиенты, было для нее в порядке вещей – человеку надоедает постоянно ворчащая жена, а тут его любит такая красавица, пускай даже понарошку, но любит.
А тут случилось так, что влюбилась она, и ей хотелось быть только с ним и принадлежать только ему.
Настя шла по улице, проклиная себя, свою никчемную жизнь, эту ненужную ей любовь и моральных уродов – мужиков. «И зачем я подошла к нему в клубе?..»
– Помните, как вы подвезли меня во время дождя?
Ноги сами привели ее в Старый город. Ей хотелось отвлечься от дурных мыслей за чашкой кофе в уютном ресторанчике.
Она села поближе к камину, и долго глядела на языки пламени, которые сексуально лижут сухие дрова, и с иронией думала: «Языки, как у Ильи», и вдруг живо вспомнила, как он целовал ее ноги, все выше и выше, щекоча своим нежным языком. «Трусливая сволочь, скрип в дверях – и чуть в штаны не наложил». Потом она вспомнила, как он растерянно топтался возле памятника с букетиком и попытался незаметно его выкинуть. Ее это тронуло, ведь цветы были для нее. Она тогда подошла к нему незаметно, он не успел еще отойти в сторону, и вытащила цветы из мусорника: «Это для меня?». Он жутко смутился, начал отнекиваться, но потом признался. Обед в ресторане был недолгим, и он пригласил ее к себе, а на вопрос: «Где же твоя половина?» неопределенно ответил: «Уехала», позволяя строить разные обнадеживающие предположения.
А потом это унизительное одевание на черной лестнице: «Сволочь! Но цветы все же были милые…»
Вибрации
Выставка художника Овсеева была назначена на одиннадцатое января на восемнадцать ноль-ноль. Любопытствующие приглашенные прибывали заранее, запрудив маленькую улочку в Старом городе, многие несли громадные букеты ярко-красных роз, а некоторые обходились скромными тремя гвоздичками, которые традиционно годятся на все случаи жизни – и на похороны и на дни рождения. Многие приносили с собой просто умное выражение лица эстетов и долго трясли руку виновнику торжества, высказывая свое восхищение разноцветными холстами на стенах галереи. Потом вся эта братия разбредалась по залу, и из разных его концов неслись восторженные восклицания дам и одобрительный гул мужских голосов. И вот когда все собрались, хозяйка лучшей галереи города представила публике господина Овсеева. Он стоял в центре зала, смущенно перебирая пальцами невесть откуда появившуюся у него в руках бумажную салфетку, его речь была пространна и расплывчата, как и его картины. Но Феликсу почему-то запомнилась одна фраза: «В этих картинах вы увидите то, что невозможно увидеть глазами». Он поудобнее устроился на подоконнике, откуда можно было охватить взглядом большую часть полотен, и принялся их усердно рассматривать. Кроме непонятных кругов, ромбов и клякс зеленого, розового и разных других цветов, он ничего разглядеть не мог. А приглашенные уже столпились вокруг стола с закусками и начали понемножку выпивать. Феликсу тоже очень хотелось выпить, но он твердо решил сделать это только после того, как сможет разобраться с непосильной для него задачей. Он напрягал свое зрение как мог, буравя взглядом какую-то картину, потом он рассеивал взгляд, пытаясь постичь то, что всем вокруг было очевидно. Какая-то дама в манто подошла к нему с бокалом вина и с полустоном произнесла: «Эта картина сводит меня с ума – сколько в ней страданий, экспрессии и надежды!» Феликс согласно кивал и думал при этом о своем убожестве: «Господи, за что мне такое наказание! Какой я идиот! Открой мне секрет этих произведений!», но всевышний явно что-то скрывал, и даже после того, как к нему подошла его жена и сказала: «Какой миленький зеленый домик!», указав пальцем на полотно, где были изображены непонятные для Феликса ромбы болотного и салатного цвета, ничего так и не открылось. Вскоре один из приглашенных, известный музыкант, одарил всех удивительными звуками неизвестного Феликсу восточного инструмента. Экзальтированная соседка воскликнула: «Посмотрите, в картинах все затанцевало!» Феликс опять весь напрягся – и снова ничего, только стала немного кружиться голова от напряжения и высоких заунывных звуков. Потом восточная мелодия его как-то подхватила, и он уже перестал думать об этих непонятных ему картинах. Аплодисменты вывели его из приятного полудремотного состояния, и вокруг снова заговорили об искусстве.
Тонкий голос дамы в белом кашемировом платье, захлебываясь, вещал об энергетике, идущей от этих картин, будто бы она захватила вокруг все пространство, и даже ощущается какая-то вибрация, и, повернувшись к бородатому соседу справа, спросила: «Вы чувствуете?» Тот с доверительной, понимающей улыбкой соглашаясь, кивнул. Потом ее взгляд вперся в Феликса: «А вы?» У Феликса такой умной улыбки не получилось, она скорее была плебейской, вымученной, но он закивал головой и неуверенно промямлил: «Ну, да!» Но эта, в белом, к нему просто прицепилась, обращая внимание всех окружающих: «А как вы ее ощущаете?», и Феликс, совсем растерявшись, машинально поднес руку к животу – у него там почему-то и впрямь все трепетало и урчало. Но к счастью, дознавательница это восприняла по-своему и даже восторженно воскликнула: «И я тоже чувствую их этой чакрой!». Все вокруг с уважением посмотрели на Феликса, даже его жена. Некоторые стали подходить к нему как к знатоку в этом направлении живописи, интересуясь некоторыми аспектами той или иной картины. Ему хотелось закричать во весь голос: «Я ничего в этом не соображаю, отстаньте от меня!», но он расплывчато отвечал: «Каждому она открывается по-своему». После апельсинового сока живот стало распирать все больше и больше, и к неудовольствию жены, он заторопился домой.
