Николай Климонтович - Парадокс о европейце (сборник)
Ночью же гудела сама тишина. И, казалось подчас, гудел негаснущий слепой желтый свет подпотолочной лампочки в металлическом решетчатом наморднике.
Навязчивый звук мертвой тишины подчас вызывает физические ощущения разного рода. Иозеф в полусне испытывал легкую качку. И тогда камера представлялась ему тесной каютой, которую он, единственный врач на корабле-барже, носившей имя Fortunato, делил с корабельным коком.
Они плыли с Кипра в Северную Америку, сопровождая одну из партий мужиков-духоборов, которых царские власти преследовали за отказ держать в руках оружие. Этих стихийных пацифистов Россия с готовностью уступила канадскому правительству. Иозеф, молодой хирург, только что получивший врачебный диплом медицинского факультета Женевского университета, согласился на это приключение отчасти из жажды путешествий, отчасти при поощрении Учителя, с которым вступил в переписку, будучи еще студентом и работая над переводами французских статей Бакунина для русского издателя (2). Князя в свою очередь просил о содействии в деле переселения гонимых сектантов граф Лев Толстой. Просьба содержалась в письме, переданном в Лондон с нарочным. Прочитав описание Князем Сибири и сравнение ее с Канадой, Граф сообразил снестись с канадским правительством и попросить помочь выбрать район, благоприятный для переселения духоборов.
Кока звали Бабуния. Оставалось неясным, была это кличка или настоящая фамилия: назвался он грузинским греком. Стряпать он не умел и готовил только варево, которое называл рататуй. Это слово он мог подцепить в русской тюрьме. К тому же провиант, который закупали посредники, оказался гнильем. Уже на вторые сутки плавания мужики-духоборы, многие из которых были неважными мореходами и страдали морской болезнью, вдобавок к рвоте поголовно заболели поносом. В трюм невозможно было спуститься. Палуба была вечно облёвана – это русское слово еще предстояло выучить Иозефу: к борту неумелые пассажиры остерегались подходить. Все судно окутывало зловонное облако.
Иозеф спал по три-четыре часа в сутки, пытаясь помочь несчастным. Детей он выносил на палубу, если качка не была слишком сильной. Медикаментов было в обрез. Женщины оказались более стойкими, и среди четырех умерших в первую неделю их не было ни одной. Мертвые тела мужиков под истовый вой баб сбрасывали за борт. Остальные молились – на свой особый манер. Не сразу выяснилось, что запасливые крестьяне везли с собой значительные припасы. Иозефу стоило большого красноречия убедить их варить пшенную кашу из собственной крупы, и многие на привычной пище стали поправляться. Некоторые, доверившись Иозефу, делились кашей с немногочисленным экипажем, который тоже страдал.
Поневоле Иозеф за долгое путешествие кое-что узнал о своем соседе по кубрику. Внешностью этот самый Бабуния походил на представителя отряда шмыгающих животных. Но внешность его была подвижной. То он становился похожим на остроносую крысу. То распускал лицо, брылья на щеках отвисали, и он смахивал на бурундука. Но если его лицо озарялось какой-то мыслью, чаще всего каким-нибудь коротким расчетом, он вдруг превращался в шуструю белочку.
Бабуния был болтлив и врал немилосердно. Часто он забывал, что говорил вчера, и назавтра сообщал противоположные сведения. Так или иначе, можно было понять, что он принимал участие в каких-то темных делишках в Тифлисе, был пойман и сослан в Сибирь. Сбежал, прятался, скитался, воровал. И с каким-то одесским судном, на которое подрядился грузить муку, добрался до Кипра. Где и завербовался на корабль с русскими переселенцами, чтобы попасть в Америку. В другой версии рассказа, он попал на Кипр, спрятавшись в бочке квашеной капусты. И, несмотря на то что отдавало это откровенным вздором, зачем киприотам квашеная капуста, Иозеф, едва Бабуния залезал в их общий тесный кубрик, не мог отделаться от капустного духа.
Прибыв в Канаду, Иозеф убедился, что правительство не торопится выполнять свои обещания, под которые духоборов переселяли. Неграмотные мужики не умели объясниться с властями, которые вопреки щедрым посулам предоставили им неудобья. А здешние квакеры (3) отказались снабдить переселенцев семенным зерном. Иозефу пришлось стать и переводчиком, и дипломатом. Кое-как отстояв права беженцев, с небольшой группой духоборов, изъявивших желание и дальше искать лучшей доли, он перебрался в Калифорнию. В Сан-Франциско он навсегда распрощался с ними. И вскоре получил хорошее место ассистента в частной хирургической клинике знаменитого в те годы профессора Монтгомери, на которого произвели впечатление и европейский диплом Иозефа, и его джентльменские манеры.
В Калифорнии он вел приятную холостяцкую жизнь, хотя и был женат (4). Молодая жена Иозефа из русских немок Софья Штерн, студентка-биолог, еще не закончившая своего курса, должна была прибыть к нему позже, но так и не приехала. Их брак был скорее свободным дружеским студенческим союзом, как было принято в кругу молодых женевских анархистов-эмигрантов. В те годы российская подданная могла получить разрешение учиться за границей, лишь будучи замужней: Иозеф с готовностью оказал товарищу Соне эту дружескую услугу. Впрочем, сына она ему все же родила. Позже он узнал, что Соня отправила младенца к родителям в Россию. А сама сошлась в Париже с каким-то то ли швейцарцем, то ли шотландцем, инженером, кажется, что, впрочем, было совершенно не важно.
Своего единокровного брата моя мать увидела спустя очень много лет. Нашлись они случайно, стараниями одного исследователя издательского дела в дореволюционной России. К тому ж в Москве оказались соседями: мы жили на Ломоносовском, Михаил Иосифович в Матвеевской. Именно он рассказал матери, что несколько лет назад его разыскал некий неопрятный старик-грек и поведал, что еще в тридцать восьмом его подселили в камеру к Иозефу М. Так все сошлось: сообщение о расстрельном приговоре, полученное бабушкой с Лубянки в тридцать шестом, было ложью. Как ложной была и справка о реабилитации, которую выдали матери в шестидесятых: там временем приведения приговора в исполнение тоже был указан тридцать шестой год…
Много романтичнее были воспоминания о другом плавании, куда более комфортабельном. На английском пакетботе Королева Виктория Иозеф возвращался из Нью-Йорка в Англию. В Европе он не был почти десять лет.
Иозеф хорошо запомнил день, в который, не зная об этом, расставался с Соединенными Штатами и американским континентом навсегда. Правда, с черным паспортом американского гражданина в кармане. Стоял июль, и жара в Нью-Йорке была адова. Их корабль второй день держали у пирса двадцать четвертой улицы, тогда как по расписанию он должен был отплыть больше суток назад. На палубах судачили, что произошла задержка с загрузкой провианта. Когда отчалили, наконец, пошли по Гудзону вниз и достигли острова Blackwell, увидели удивительную картину: на берегу стояла толпа заключенных в полосатых робах и неистово приветствовала судно свистом и хоровыми криками. Уже в водах Атлантики, когда статуя Свободы скрылась из глаз, в клубной каюте помощник капитана объяснил: несчастные каторжники, которых держат в этом Черном Колодце, скорее всего, спутали их корабль с судном Пири Рузвельт, который отшвартовался от той же пристани двумя днями раньше и взял курс на север, в сторону Гренландии. Что ж, в местных газетах этот старт сопровождался неприличным гвалтом, как будто неудачник Пири не отчаливал, а только что прибыл с победой.
Позже Иозеф проглядывал воспоминания Пири, публиковавшиеся в отрывках в лондонской Times. Они были проникнуты невыносимой американской заносчивостью. …Мне доставляет величайшее удовольствие сознавать, что вся экспедиция была оснащена американским снаряжением… «Рузвельт» был построен из американского леса на американской верфи, снабжен машиной, изготовленной американской фирмой из американского металла, сконструирован по американским чертежам. Даже самые обычные предметы снаряжения были американского производства… Европейца Амундсена эти патриотические излияния на фоне общечеловеческого величия замысла экспедиции могли, наверное, лишь позабавить.
В похвальбе Пири сквозила заблаговременная и мелочная забота о приоритете, как будто Америка не вторая по величине страна мира, а какое-нибудь маленькое азиатское королевство. В конце концов американцы повзрослеют и вспомнят, что вскормила их все-таки Европа, а может быть, и поймут, что у всех народов Земля одна, и ее Северный полюс тоже общий…
Описывая свою каюту, Пири не преминул упомянуть, что над его рабочим столом висел портрет Рузвельта. Теодор Рузвельт для меня человек необычайной силы, величайший из людей, которых порождала Америка. Кажется, даже в России вышло из моды так верноподданнически славословить царя. Впрочем, Иозеф понимал, конечно, что Пири – мужественный и отважный путешественник, и, возможно, ему завидовал. Отсюда и непомерная в сравнении с пустяковым поводом досада за задержку его судна в Нью-Йорке. Но Иозеф был молод, тороплив и считал дни, когда увидит, наконец, Учителя воочию.
