Елена Вернер - Ты – моя половинка
Почти эйфория. Стрелка на спидометре неуклонно двигалась вправо, но Джемма все равно давила на газ. Оливер ее не останавливал – ему нравилось выражение, застывшее у нее на лице. Джемма была так соблазнительна в эту минуту, когда все ее существо захватили скорость и жажда приключений!.. Окно со стороны водителя так и осталось открытым, и дорожная пыль оседала внутри салона. Хохочущая Джемма отказывалась закрыть окно или остановиться, а Оливер не очень настаивал.
Наконец она затормозила. Место это было безлюдное, потому что она несколько минут назад уже свернула с главной дороги и ехала по проселочной, вверх к холмам. Теперь и эта дорожка закончилась.
Девушка повернулась к Оливеру. Ее глаза блестели, правая щека покрылась пылью, и Оливер отер ее ладонью.
– Прогуляемся? – предложила Джемма. Голос завибрировал, и интонация получилась необычная, неуверенная. За ее словами чудился какой-то второй смысл, но Оливер не понял, какой именно. Прежде чем он согласился, девушка уже выскочила из машины и понеслась по склону холма. Она была одета в брюки и легкий свитерок, так что ничто не мешало ей двигаться проворно. Оливер на секунду задержался, глядя на ее расплескавшиеся волосы, доросшие уже до талии, не знавшие лент и заколок, – и кинулся следом.
Бег был долгим. Джемма без устали карабкалась куда-то, хотя Оливер уже окликал ее несколько раз. Его силы были на исходе. А она… Она, кажется, неплохо знала эти места и искала что-то определенное. Но вот Оливер потерял ее из виду. Он остановился, оглядываясь в нерешительности.
– Джемма!
– Я здесь, – раздалось откуда-то неподалеку. Он пошел на голос, донесшийся из-за плотной стены дикого кустарника.
Уже предлагая прогуляться, Джемма прекрасно знала, что должна сделать. Ее ангел подговаривал ее к этому безумству – а когда подговаривал он, сопротивляться было невозможно, ее согласие с ним всегда оказывалось предрешено. Вот она и кинулась карабкаться в поисках знакомой расщелины в скале. В эти мгновения ей казалось, что бежит она так быстро лишь оттого, что ангел крепко сжимает ее ладонь в своей и тянет за собой к неизбежному, желанному. Наконец она остановилась и с облегчением обнаружила тут, как и всегда, два огромных валуна, сошедшихся вместе наподобие гигантской, на два человека, колыбели. Каменная колыбель поросла мягким мхом, за день нагретым солнцем. Было тихо, только стрекотали кузнечики, и вдалеке протяжно кричала чайка.
Джемма стояла перед Оливером. Опередив его на минуту, она успела скинуть свитер и стояла теперь полуобнаженная, вся в рассеянном солнечном свете, и по ее груди и плечам стекала рыжая лава волос. Пока Оливер догонял и искал ее, у нее было время на раздумье, снять ли и брюки тоже, но на это она так и не смогла решиться.
У Оливера пересохло в горле. Он замер и хотел было отвести глаза от искушавшей его столь явно, но не смог. Хотел что-то сказать, но Джемма опередила:
– Люби меня.
Она протянула к нему руки и быстро облизнула обветренные губы. Тут-то Оливер Хорни и потерял голову.
Джемма и сама не объяснила бы, почему она так поступила. Кажется, ее руками, ее губами, всеми ее движениями сейчас руководил ангел, а не она сама. Никакого протеста с ее стороны: если он велит ей сделать что-то, надо сделать это без возражений.
После, отдыхая от незнакомых ей до этого момента ласк в каменной колыбели на вершине холма, Джемма смотрела только в небо. Ей хотелось раствориться в нем, улететь, уплыть. Но в то же время хотелось и остаться, потому что теперь она ощущала присутствие своего ангела намного сильнее, чем еще час назад. Нет, это был не Оливер, задремавший рядом на мху. Ангел был третьим здесь, рядом с двумя людьми. Невидимый, но почти осязаемый. Еще более осязаемый, чем всегда, он наконец был уже на полпути к ней.
«Ты здесь», – счастливо улыбнулась ему Джемма. Он всегда знал, когда появиться и как успокоить ее тоскующую душу.
Родители Оливера на свадьбу не приехали, и все горожане удивлялись этому, но вслух не говорили. Сама Джемма уже знала, что Олли был сыном крупного промышленника в Эдинбурге и отказался становиться преемником отца, предоставив эту роль своему младшему брату. Отец был в гневе и выставил сына за порог, заявив, что тот неблагодарный юнец и еще приползет к отцу, когда не сможет заработать на кусок хлеба. Мать же, миссис Хорни, хоть и поддерживала своего супруга во всех начинаниях, но потерю сына пережить бы не смогла – и втайне ему помогала. Вот откуда у Оливера появились деньги на покупку магазина МакКинонов – и синего автомобиля «Остин». Открыто заявить о своем отношении к семейной ссоре миссис Хорни не позволял здравый смысл: мистер Хорни-старший славился своим вздорным характером, и один Бог мог бы сказать, чем все это кончится. Но на свадьбу тем не менее мать прислала подарок и сумму денег, покрывшую расходы.
После свадьбы Джемма и Оливер остались жить на ферме. Это было куда разумнее, чем ютиться в квартирке Олли над магазином скобяных товаров, тем более что родные Джеммы освободили для новобрачных две юго-западные комнаты большого, вытянутого вдоль холма дома.
Молодожены, казалось, были полностью поглощены своей новой жизнью. Каждый день вместе приносил им все больше открытий. Оливер заглядывал на обед не столько для того, чтобы утолить голод, сколько для того, чтобы почувствовать губы Джеммы, ее сильные руки, обвивающиеся вокруг его шеи, услышать ее гортанный смех. Дни напролет она, как он считал, принадлежала ему. Вместе они ходили гулять и забирались к развалинам замка, хотя Оливер не видел в этом никакой романтики и не любил упадок и разорение, но ради любимой Джеммы готов был терпеть и его. Но иногда ему казалось, что у его молодой жены есть какая-то своя, другая жизнь. Он и сам не смог бы ясно объяснить, с чего взял это. Но отблески сокровенной, невидимой сути, ее тайных переживаний то и дело вспыхивали в карих Джемминых глазах.
Часто ближе к утру, когда небо светлело и постепенно становилось молочным, Оливер просыпался, как от удара, от ощущения чьего-то присутствия. Он приподнимался на локте, беспокойно оглядывая комнату, но не находил посторонних. Рядом с ним на широкой перине Джемма спала, разметавшись по постели, скинув с себя одеяло, словно в лихорадке. Ее волосы пламенели на белизне подушек. Оливер подолгу смотрел на спящую жену.
Она улыбалась. Улыбалась кому-то. Улыбалась так пленительно, так нежно, как никогда не улыбалась ему. Она словно вся тянулась навстречу своей долгожданной, потерянной и обретенной любви. Ее лицо становилось восторженным, одухотворенным, торжествующим – и таким далеким, что Оливер едва узнавал в этой влюбленной незнакомке собственную жену. И сердце его терзалось ревностью, тяжелой и неизбывной. За завтраком они обычно делились своими снами, но никогда после этих рассветов Джемма не рассказывала ему ничего особенного из увиденного ночью. Оливер вздыхал, и эти вздохи отдавали горечью.
Кэтрин теперь целыми днями занудствовала, рассказывая, что должна и чего не должна делать молодая замужняя леди. Она и мысли не могла допустить, что Джемма не собирается менять свое поведение. И что еще страшнее, Оливер не имеет ничего против этого. Бабушка Джеральдина и дедушка Уильям, видя, что дети вполне счастливы, сочли более приемлемым вообще ничему их не учить. В конце концов, любой человек будет жить только так, как ему удобно и хорошо, создав собственные законы, и молодая пара не станет исключением, думали они.
Джемма не обращала внимания. Ни на мать, докучающую своими поучениями. Ни на старшее поколение семьи. Все чаще она не обращала внимания даже на Оливера, но тот этого не замечал: он был счастлив уже тем, что Джемма стала его женой. Ее же мысли ежечасно, ежесекундно были обращены внутрь ее самой, туда, где под сердцем зарождалась новая жизнь.
Это была ее тайна. Ей казалось, что если она скажет кому-нибудь, что беременна, ее мирок рухнет от натиска советов, запретов, предписаний и причитаний. Она же просто хотела продлить эти ощущения таинственного и космического. Она почувствовала, что все изменилось для нее раз и навсегда именно тогда, в тот солнечный день, когда она лежала в каменной колыбели на вершине холма рядом с Оливером, но тогда еще не могла сказать точно. Вскоре после свадьбы она получила этому доказательства, и неожиданно для себя обрадовалась.
Джемма не очень-то любила детей. Они всегда казались ей чужеродными существами, непонятными, раздражающими, вечно сопливыми и ноющими. Когда родила Мэри Смитенсон, Джемма, как и остальные ее знакомые девушки, пришла проведать молодую маму и поглазеть на ребенка. Мэри лежала изможденная, бледная, с полопавшимися от перенапряжения сосудами в глазах, отчего напоминала скорее вампиршу, чем мадонну. Ребенок же… Он оказался синюшным, яйцеголовым, и, хотя остальные громко умилялись, Джемма поспешила уйти, боясь, что не сумеет скрыть отвращение: ее глаза всегда выдавали ее с головой, а это был не тот случай, когда стоило демонстрировать откровенность и пренебрежение приличиями. С тех пор Джемма избегала такого рода визитов. Даже подросшие дети, когда они становились вполне сносными, учились ходить и внятно разговаривать, не были для нее людьми в полном смысле слова – скорее, это были полуфабрикаты, заготовки для будущих людей. Джемма их недолюбливала и старалась держаться подальше, чтобы не ломать комедию умиления перед их родителями.
