Сергей Минаев - Дyxless 21 века. Селфи
Я, можно подумать, «старенький».
– Бывает, что собираемся, – вру я, – родительский класс у нас дружный.
– Я уже успела заметить, – улыбается она, протягивает руку. – Катя.
– Владимир, – осторожно пожимаю в ответ руку, разглядывая собеседницу.
Правильные черты лица, яркие голубые глаза, сдержанный макияж. Характерный абрис груди. Чуть полноватые, но все еще привлекательные бедра. Одежда не ультрамодная, но в целом все довольно стильно. Катя из тех, кто следит за собой тщательно, но без фанатизма.
– А я вас знаю. Я вашу книгу читала.
– Спасибо, – говорю без должного энтузиазма.
– Вы даже не хотите узнать, какую? – прищуривается она.
– Самую первую. Она во всех туалетах России лежала. Знаете, приличные книги в каждой библиотеке, а мои – в каждом туалете.
– Как-то вы плохо о себе, любимом, отзываетесь.
– Кто сказал, что я себя люблю?
– Ну…
– Это во-первых. Во-вторых, Катенька, наличие книги в туалете российской квартиры – это не плохо, а неимоверно хорошо.
– С чего вдруг?
– В библиотеках теперь книги в основном пылятся, а в туалетах их хотя бы читают. Вот такая диалектика. Я не слишком сложно объясняюсь?
– Куда уж проще.
Повисает пауза, во время которой мы, не особенно стесняясь, сканируем друг друга глазами.
– Вы сейчас что-то пишете?
– «Рождественские рассказы».
– Странная для вас тематика. У вас обычно наркотики, клубы, легкодоступные женщины, циничные издевки над современниками. Какое уж тут Рождество.
– Все артисты в момент творческого кризиса выпускают альбом «Рождественских песен». А у меня вот рассказы.
– И давно у вас кризис?
– Года три, – огрызаюсь я, – как с героина слез. Сначала сложная реабилитация, потом опять сорвался. Клубы, девушки, и… понеслась душа в рай.
– Вы сейчас серьезно?
– Конечно. Вы же серьезно содержание моих книг описали? Вот я стараюсь соответствовать.
– Вы совсем разговаривать не настроены? – Катя оценивающе смотрит на меня. Так, как смотрит женщина на стадии принятия решения. Между «полный козел» и «в общем, ничего».
– Почему же, – прикуриваю новую сигарету, сдаю назад, – я минут десять как попытался. С родителями одноклассников. Но не смог попасть ни в одну тему.
– Странно. – Она отбрасывает прядь волос, так что это не оставляет мне выбора. – У вас же столько общего должно быть. Вы же сказали, что часто с родителями собираетесь.
– Врал, – делаю шаг вперед, сокращаю дистанцию, – как и про героин. Кать, я на самом деле здесь появляюсь дважды: на Первое сентября и на какой-нибудь подобный сходняк. Хотя, конечно, опять вру. Только на Первое сентября. Сегодня должна была моя жена пойти, но она заболела.
Катя отводит глаза, выпускает дым. Отворачивается.
– Приходится замещать жену. – Я выдерживаю паузу. – Знаете, разведенные родители легче идут на компромиссы.
– Знаю. – В ее взгляд возвращается интерес.
– Но в целом я плохой отец. Фиговенький такой родитель, если честно. Родитель-прогульщик. Я даже не знаю, как у нас классную руководительницу зовут.
– Прекратите! – Она убирает зажигалку и сигареты в сумочку. – Дело не в руководительнице. Плохой отец – это… в общем, не важно.
И в этот момент, согласно ритуалу, мы должны расстаться, чтобы встретиться как-нибудь еще. В выходные, через неделю или через год.
– Кать, а вам группа «Кино» нравилась? – говорю я тоном, который ясно дает понять, что встретиться хотелось бы дважды: сегодня вечером и завтра утром.
– Странный вопрос. При чем тут «Кино»?
– Просто скажите: «да» или «нет»?
– Ну, – запрокидывает она голову, смеется, – в общем, да.
– Я так и думал. – Я бросаю сигарету в пепельницу и направляюсь к выходу.
– Если бы я сказала, что не нравится, вы бы так же ответили?
– В общем, да, – кривляюсь я. – Как вы угадали? Я боюсь женщин, которые читают меня как открытую книгу. Даже как забытую газету, я бы сказал. Пойду к гостям.
– Удачи! – салютует она двумя пальцами, сложенными в виде «V».
По моим прикидкам, ждать конца праздника осталось недолго. Уже и за детей пили, и за здоровье, и чей-то сын дважды приходил с вопросом «Когда домой поедем?», но был отогнан пьяными родителями. Еще час я убил, обыграв на приставке в паре с дочерью двоих пацанов в большой теннис. Несколько раз сталкивался в зале с Катей, даже пытался привлечь к игре ее дочь, но та к теннису интереса не проявила.
За столом продолжается обсуждение школьных проблем. Ну, думаю, это не страшно. Это мы уже проходили.
– Вот, кстати, по поводу ремонта. Вы же на последнем родительском собрании не были? – откуда-то вне поля моего зрения укоризненно начинает Никита. – Не были! А зря, между прочим.
– Дело важное, – замечаю я вполголоса.
– А вы зря ерничаете!
– Да кто же ерничает? – Наконец я понимаю, что обращаются ко мне, но моя неуместная ирония уже привела в действие пусковой механизм Никиты. Оказывается, он стоит прямо за спиной. Оборачиваюсь.
– Вот, – торжествующе смотрит не меня Никита Павлович, – вот поэтому у нас все так и происходит. Потому что всем по фигу. По две тысячи с семьи собирают на ремонт класса, а вам по фигу. Это ж какие бабки! Могли бы прийти на собрание, поддержать, так сказать, своим авторитетом. Вам все равно, в каком классе будет сидеть ваша дочь? Или для вас две тысячи – не деньги, правильно?
– Деньги, – говорю, – хорошие деньги.
– Да ла-а-адно, – слышу я знакомые нотки, – конечно, так мы и поверили. Вы в день на кофе больше тратите. Вам просто по фигу. Вас это не волнует. Вот поэтому, дорогие мои, – обращается он к залу, – у нас все в такой жопе.
– Конечно поэтому, – стараюсь не раздражаться я, – в полной жопе. Причем всего-то за две тысячи рублей. Моих.
– Чего вы дурачка-то из себя строите? Дело ж не в деньгах, – не унимается он, – дело в отношении. Вот вы и книги такие пишете. В них всем друг на друга насрать. Главное – чтобы бабки были и телки давали!
– А, вот оно в чем дело! У вас с чем конкретно проблемы? С первым или со вторым?
– У меня со всем порядок, не переживай! – Никита внезапно переходит на «ты», обозначая надвигающуюся бычку. – А вот у тебя проблемы начнутся конкретные, когда твоя дочь вырастет и станет твои книги читать. Чему они ее научат?
– Послушайте, ну при чем тут его герои? – внезапно вступает Катя, не дав мне ответить. – Есть литература, есть жизнь. Вы правда думаете, что писатели и актеры в жизни такие же, как герои, которых они придумывают? Ну зачем, не зная человека, сразу ярлыки на него навешивать?
И мне, с одной стороны, хочется, чтобы этот спонтанно возникший клуб детских наставников и моралистов как можно скорее прекратил свою работу, а с другой… Катя так неожиданно сексуальна в своей правозащитной речи, что хочется откинуться на спинку стула, закурить и досмотреть этот увлекательный поединок до конца.
– И потом, знаете, если уж честно, – Катя делает глоток воды, видимо, это признание дается ей с трудом, – я столько книг прочла… но вряд ли буду свою дочь учить по ним жизни. Слишком времена изменились.
– Книги разные есть. Вам, видимо, попадались только те, в которых разведенные женщины с детьми ходят по школьным вечеринкам и клеют физруков, – заливисто ржет Никита, весьма довольный своей шуткой.
За столом раздаются ехидные женские смешки и сдержанные мужские покашливания: видимо, речь идет о хорошо знакомой собравшимся ситуации с участием Кати. Катя собирается ответить, но внезапно отворачивается.
– Тебе бы извиниться перед девушкой сейчас! – Смотрю ему в глаза, а там – пьяная пелена, мятая занавеска, на которой написано: «Больше всех надо?», «Баба – не человек», «Да ты кто такой, епта» и прочие доминантные символы русского мужчины.
– За что извиняться-то? – прищуривается Никитос.
В зависшей паузе Паоло Конте довольно громко начинает петь «It’s wonderful how looks my baby», – а я, неожиданно для себя, встаю и бью Никите точно в нос. Моментально получаю обратного, в скулу. «Крепкий, сука», – успеваю подумать, прежде чем мои руки перехватывают, а на Никиту наваливаются его соседи. Он орет что-то про мать и про то, как он меня, куда и сколько раз. Нас разводят по углам, точнее по туалетам.
Я смываю кровь из разбитой губы, еще минут десять курю перед зеркалом, рассматриваю стремительно опухающую скулу. Странно, но присущее всем нам состояние «после драки», в котором ты рассуждаешь о том, как бы сейчас выйти и накернуть ему по голове урной или пепельницей, так и не появляется.
Вернувшись, застаю гостей за сборами домой. Женщины разрываются между проверкой верхней одежды детей и мужей. Мужчины допивают в углу. Даша подходит ко мне, вручает немыслимых размеров сосисочную собаку, сделанную из перетянутого воздушного шарика.
– Больно? – легонько тычет она пальцем мне в скулу.
– Бывало больнее. У зубного например.
– Ну и зачем ты дрался? Ты всегда говоришь, что лучше все решать словами. – Смотрит на меня хитро, ожидая, как я буду выкручиваться.
