Сергей Минаев - Дyxless 21 века. Селфи
Мужчины сухо пожимают мою руку, представляясь непременно по отчеству – Игорями Геннадьевичами, Александрами Павловичами. Дамы, наоборот, сплошь Светы, Марины и Наташи. Некоторые слегка рдеют.
– Володя, очень приятно, Владимир, – блею я в ответ.
– А вот и телевиденье приехало, – громко сообщает пузатый мужик моих лет. – Действительно, какой же праздник без телевиденья?
Собравшиеся согласно ржут.
– Никита Павлович, – представляется он.
– Владимир. – Жму руку, а этот черт ее не отпускает. Смотрит в глаза, чего-то еще ждет. – Сергеевич, – выдавливаю я, и только тогда он разжимает клешню.
Типаж Никиты очевиден. Такие придурки есть в каждой компании. «Общественник», тамада, «зажигалка». В общем, первый парень на деревне. Такие всегда в центре внимания. Они умеют выбить пьяный смех анекдотом десятилетней давности, знают, в каком турецком отеле лучший шведский стол, осведомлены, когда ближайший кризис и что там, в Кремле, думают, – им знающие люди сообщают. Очевидно, что мой приход Никите как гвоздь в жопу. Хочешь не хочешь, а я селебрити, следовательно, все общественное внимание неминуемо переключится на меня.
Первый час проходит на удивление нейтрально. В обсуждении недостатков школьной программы, кризиса образования, роста цен, уличной преступности – того, с чем можно благожелательно соглашаться и сдержанно негодовать вместе со всеми. Мне удается обойти опасный риф групп продленного дня, отделавшись соображением о том, что «в наше время это, конечно, было лучше организовано» (стоит ли говорить, что «в наше время» никакие группы продленного дня я не посещал). Затем я ловко вставляю свои пять копеек в обсуждение темы опасности интернета и ужаса социальных сетей, что выходит весьма органично. Еще бы мне не знать эти опасности! Мне, постоянному посетителю порносайтов и одному из сотен невоздержанных на язык «ужасов социальных сетей». Никита всего один раз делает попытку сойтись, начав издалека про «что-то вы не пьете, может, компания не та», но я соскакиваю, сославшись на прием антибиотиков.
В какой-то момент мне даже удается расслабиться. Я заказываю себе кофе и оценивающе разглядываю собравшихся женщин. Все они из той категории, о которой думаешь, что она для своих пятидесяти, в принципе, неплохо сохранилась, а потом выясняется, что ей, например, тридцать три. Единственная прилично выглядящая блондинка пришла в одиночестве. Все остальные – парами, и я уже подумываю о том, не выйти ли с ней покурить, но вовремя подходит дочь, чтобы узнать, как идут дела.
Мы выходим в соседний зал, и я рассказываю о своих успехах, на что дочь не без гордости сообщает, что я продержался более часа.
Вернувшись, я попадаю в водоворот разговора «о времени и о себе». Никита Павлович, естественно, солирует, рассказывая, чем обусловлен рост тарифов ЖКХ, когда и как сильно упадет рубль и что делать, если квартира еще не приватизирована.
Он сравнивает наше время с девяностыми, а кто-то, конечно же, добавляет эпитет «лихие», другой с жаром говорит об СССР, вспоминает «те» пельмени «крестьянские», «ту» музыку, а я сижу и чувствую себя полным придурком.
– А вот, кстати, – поворачивается ко мне Никита, – расскажите нам, простым смертным, – указывает он на собравшихся, – какие там новости, какие прогнозы и, – растекается он в пьяной улыбке, – и ваще…
– Где «там»? – уточняю я.
– Ну как где? Среди, так сказать, сильных мира сего. Где у нас решения принимают теперь? В Кремле или в Белом доме? – Он подмигивает собравшимся, намекая на собственную осведомленность. – Расскажите, что вы думаете обо всем этом?
– Я не знаю, – пожимаю плечами.
– Как это не знаете?
– Сильных мира сего не знаю, новостями их не интересуюсь. Отработал эфир – и домой, к книгам, – корчу я извиняющуюся гримасу.
– Да лад-на, – наседает Никита, – специально молчите. Сидите, не пьете, молчите. Чего-то все в телефоне ковыряетесь. Че там ковыряться-то? Я вот, – достает он новый айфон и демонстрирует гостям, – жена подарила, а знаю только, как звонить.
Гости одобрительно ржут.
«То, что ты редкое мудило, с порога было ясно».
– Знаете, Никита Павлович, я ж не политик. Я интервьюер, – пожимаю плечами я.
– Так не бывает. – Никита наливает себе вина. – Не хотите с простыми людьми поделиться. Брезгуете или вам «там», – поднимает он палец вверх, – запрещают. Так и скажите.
– Они «там», наверное, специальный контракт подписывают, чтобы не разглашать правду людям, – говорит кто-то сбоку.
– Как в КГБ, специальную форму, – соглашается кто-то другой.
– Ну что вы насели? – слышится грудной женский голос. – Может быть, Владимира в такие вопросы не посвящают. Не все же на телевидении приближены, так сказать. Только некоторые, да, Володь? Так же устроено?
– Д-да-а, – зачем-то соглашаюсь я, сопровождая мычание улыбкой душевнобольного.
– А! – восклицает Никита. – Ну, если форма допуска не та, другое дело. А мы думали хоть раз в жизни, хоть одним глазком взглянуть на мир серьезных людей через вас.
Зал разражается дружным хохотом. Действительно, сложно представить себе более смешную шутку.
– Никит, действительно, хорош уже к человеку приставать! – толкает его под локоть супруга.
– Да чё ты хорош-то? Уж и поговорить нельзя! – делано негодует Никита и склоняется к собеседнику напротив, говоря нарочито громким шепотом: – Короче, по вопросу кризиса…
Пользуясь тем, что собравшиеся увлекаются разговором про курс рубля и грядущий экономический коллапс, я сваливаю курить в соседний зал.
Это очень странные ощущения. Когда всё вместе – обида, раздражение и стыд за самого себя. Как тогда, давно еще, в начальной школе, когда кто-то из одноклассников на физкультурной линейке подскочил сзади и стащил с меня спортивные трусы. И весь класс заржал. Все девчонки и мальчишки, знавшие друг друга с детского сада, дружно высмеивали «белую ворону», которая пришла к ним во втором классе. Человека из другого района, из другой, параллельной вселенной. Так ему и надо, неуклюжему придурку, который не обсуждает вместе со всеми, как тырить у родителей деньги, пока они бухают, и не знает, как из туалетной бумаги и трех «бычков» скрутить сигарету.
И вот опять я не знаю. Не знаю, как там с тарифами ЖКХ и что сказать о курсе рубля. У меня нет неприватизированной квартиры, а была бы, вряд ли бы меня заботил вопрос о ее приватизации. Я не могу сказать ничего определенного, так как совершенно не понимаю обсуждаемых тем. Единственное, с чем я мог бы выступить, так это с оценкой «девяностых», которые, может быть, для них были «лихими», а для меня состояли из рейвов, первого клубного движения и экспериментов с расширением сознания. Но такие темы, как сказала бы моя бывшая, чреваты тем, что можно исполнить.
Вот ведь как странно. Мои книги и передачи находят интересными сотни тысяч людей, я не самый тухлый собеседник и, как говорят, наделен некоторым чувством юмора. Я довольно легко ориентируюсь в паре десятков злободневных тем и быстро нахожу язык в любой компании. А здесь я чувствую себя сидящим за просмотром вечерних новостей в доме престарелых. И самое грустное, что большинство присутствующих престарелых – мои гребаные ровесники.
Ровесники, сука, с которыми я не могу поддержать разговор, потому что единственная тема, которая меня в данный момент волнует, звучит так:
«Люди, прошло уже двадцать лет с того дня, как мы окончили школу. Менялись режимы, президенты, мода, музыкальные стили, форматы. Выходили сумасшедшие фильмы и книги. Наконец, произошла, мать ее, интернет-революция. Где же вы были, пока все это происходило? ВЫШЛИ ИЗ КОМНАТЫ?»
Как же так вышло, зайки мои, что кто-то ловко перевел рельсы и отправил наши поезда по разным путям? Как раз лет двадцать назад. Одинаковые советские дети, которые одинаково не любили совок, слушали одно и то же «Кино», ходили в один и тот же первый «Макдоналдс», потом радостно приветствовали 1991-й, потому что к тому моменту нам всем это уже одинаково осточертело. И все мы одинаково мечтали о том, что то, куда мы все сейчас идем, будет совершенно другим. Но оказалось, что как раз это «одинаковое другое» мы представляли слишком по-разному.
И вроде бы тот отъезжающий в новый мир состав целиком состоял из нас, таких обалденных и целеустремленных, а сегодня мы случайно встретились на полустанке, и в моем вагоне редкие запоздалые пассажиры, а вас там битком, целый состав. Идет мимо, монотонно грохочет, и в нем опять поет Алла Пугачева, там опять жрут пельмени «крестьянские», пахнет елочкой и играет блатнячок…
Внутренний монолог прерывает щелчок зажигалки. Где-то слева над ухом. Оборачиваюсь.
– И часто у вас так? – За мой стол подсаживается та самая блондинка.
– Часто что? Разговоры о политике?
– Я имела в виду, часто вы так родителями собираетесь? Мы в классе «новенькие», в этом году только пришли.
