Инна Тронина - Постумия
Влад Брагин, с перебинтованными ногами, сидел на цементном полу. Руки ему сковали за спиной, а на шею надели что-то типа гарроты. Это средневековое орудие пытки предназначалось для медленного удушения жертвы. Анатол охотно пояснил, что Влад может промучиться хоть сутки, хоть неделю – если правильно обращаться с ошейником. После этого обычное повешенье казалось высочайшей милостью. И потому я старалась не смотреть на синее, с фиолетовыми губами, лицо друга – чтобы самой не помешаться.
Железом прижигали Михона, чтобы понять, умер он или ещё нет. Тяжелейшая рана в живот, огромная потеря крови почти не оставляли надежд. Дато делал всё, что мог, но он был не всемогущ. И только калёное железо заставляло моего кузена открывать глаза и тихо стонать сквозь зубы – скорее от бессилия, чем от боли. Кроме того, ребят зверски избили в дороге, когда скончались оба раненных ими бандита. Всей кодле даже влетело от свояков, потому что трупы здесь были не нужны – по крайней мере, пока.
На бинтах Михона с Владом давно проступила кровь, но менять их никто не собирался. Отвратительный сладковатый запах сводил с ума нас с Дианой. Дети давно впали в анабиоз, опустошив свои желудки. Анатолу добровольно и охотно помогал Саша «Уильямс». Своего хозяина «НН» он стерёг вовсе не так усердно, но сейчас отмаливал грех.
«Аргент был бы доволен, если бы увидел это, – думала я, сплёвывая кровавую слюну. Пунцовое платье, выходит, надела не зря. Так кусала губы, что он них остались одни ошмётки. Зубы чудом не стёрла в порошок. Скованные руки сжимала в кулаки – под коленями. – Да он, наверное, и видит. Теперь я точно знаю, что смерти нет. И потому совсем не боюсь той неведомой страны. Я боюсь дороги туда. И уж совсем не смею утащить с собой и ребёнка…»
Эти сволочи не пощадили даже Диану с детьми. А ведь те при всём желании не могли удовлетворить их требования и в чём-то сознаться. Детей не пускали в туалет, и они ходили в штаны. Сейчас двойняшки окаменели от страха и усталости. Бледные, с воспалёнными глазами, в мокрой одежде, они скорчились на полу, рядом с матерью. И уже не просили ни есть, ни пить, ни выйти по нужде.
Мы с Дианой, дамы весьма тренированные, и то утомились от многочасового сидения на холодном бетоне. Чего это стоило Кирюше с Ёлочкой, страшно было и подумать. На жену Евгения наручники не надели, понимая, что без сына с дочерью она не сбежит. Да и подставлять их не станет – сто процентов. А вот меня, после истории в Зелике, свояки обезвредили по всем правилам. Запястья сцепили ещё в автобусе, и на щиколотки снова надели «колечки».
Я сидела, скорчившись, в полуспущенном платье, и радовалась. Живот защищён хорошо, а на остальное мне наплевать. Меня, конечно, тоже побили, несколько раз огрели электрошокером. Очень болел бок – наверное, повредили рёбра. Но все мои страдания не шли ни в какое сравнение с муками ребят. Им обоим выбили передние зубы, и я не могла видеть эти кровавые рты. Кроме того, боялась за своего сыночка. На каждый толчок внутри себя отзывалась исступлённой мольбой: «Потерпи, мой родной, потерпи, сладенький! Ты же у меня молодец!»
Самое ужасное заключалось в том, что я в любой момент могла прекратить этот кошмар. Достаточно было сказать несколько фраз, чтобы остальных, по крайней мере, перестали терзать. А потом я добавила бы ещё пять имён с соответствующими пояснениями, как того требовали «свояки». Кстати, они смотрели на меня в упор, ожидая, что баба сломается скорее. Но пока я держалась, что ещё больше злило Металлурга с Уланом.
«Даже если вас съели, всё равно остаётся два выхода!» – сейчас эту фразу не повторял только ленивый. А вот у меня не осталось ни одного. Ненавидя этих ублюдков всеми фибрами души, я вынуждена была говорить с ними спокойно, даже учтиво. Показать им средний палец на согнутой в локте руке я всё равно не могла – а так хотелось! Но это вызвало бы новый приступ бешенства у «свояков», пытки и побои для всех нас, что вовсе не входило в мои планы.
Ненавидя зло и произвол в любой его форме, я прикидывала, как умилостивить бандюков, не навредив друзьям и родственникам. И одновременно проклинала в душе не только Металлурга с Уланом, но и всех тех, кто крышевал их, кто пользовался ими…
Я понимала, что, в конечном счёте, ребята обречены. Их уже не могло спасти даже чудо. Они убили людей «свояков», и этого было достаточно. Но мы с Дианой и детьми ещё сохраняли призрачную надежду на спасение. Хотелось размять руки и ноги, удовлетворить некоторые потребности, просто прилечь – пусть даже на пол. Но для этого надо было выполнить волю бандитов.
– «А в Подмосковье ловятся лещи, водятся грибы, ягоды, цветы…» – негромко напевал Зубарев, разыскивая что-то в своём смартфоне. – «Лучше места даже не ищи, только время зря потратишь ты!» Эй, соска! – обратился он ко мне. – Как тебе там, не жёстко? Может, поговорим уже?
– Не хочу вас расстраивать, но у меня всё хорошо! – Понимая, что зря лезу на рожон, я ответила именно так. Сдавшись на их милость, я опозорила бы и деда, и отца, и дядю.
– Понятно. – Зубарев оскалился. Как бешеный пёс. – Проститутка – женщина-функция. У неё нет никаких чувств. Эти двое уже почти готовы, герои хреновы. – Он указал на Влада и Михона. – Устроили тут цирк с конями! Вместо того, чтобы объясниться, как люди. Мученики святые нашлись! Один молчит, рожу воротит. Другой в глаза мне плюёт. Это генерал Грачёв вас учил так себя вести? Сам на Рублёвке гужуется. А вы здесь ливером блюёте. Я, знаешь, разных повидал. В том числе и фанатиков. Да, с ними трудно. У них нет воображения. Они плохо чувствуют боль. Даже Аргент не всех смог расколоть. Но у большинства людей всё же есть свои уязвимые места.
Я демонстративно отвернулась к стене – больше всё равно ничего не могла сделать. Ни тела, ни рук, ни ног уже почти не чувствовала. Очень боялась, что это повредит ребёнку. На всё остальное я была согласна. Но пока, вроде, внутри всё было спокойно. Только очень болела голова, и всё плыло перед глазами. Сотрясение мозга налицо. Правда, пока лёгкая степень…
– Народ не так глуп, как кажется. Он ещё глупее, – махнул рукой Зубарев. На его платиновом перстне полыхнул крупный бриллиант. Закинув ногу на ногу, Семён Фёдорович любовался дорогими кроссовками. Потом взял со стола салфетку и тщательно вытер с них пыль. Я вспомнила анекдот о том, что если у человека в детстве не было велосипеда, а сейчас есть «Бентли», то всё равно в детстве у него не было велосипеда.
– Очень хочешь «зажмуриться» здесь, Марьяна? Эти двое – в любом случае падаль. Ещё часа два, и обеих можно будет псам скормить. Никаких рожек и ножек не найдут, гарантирую. Ни крематорий не нужен, ни серная кислота. А вот ты ещё имеешь шанс. Жить надоело? Выгорела до конца? Всё в этом мире повидала? Ну, тогда вот о них подумай…
Металлург указал на Диану, Кирюшу и Ёлочку. Жена Евгения умоляюще посмотрела мне в глаза. Моё горло стиснуло от жалости к ним, но сознание мешало эмоциям возобладать окончательно.
– Они ведь все «матрёшками» пойдут на конвейер. И мальчик тоже – этот товар в цене. Ты-то, Марьяна, должна знать. Есть такой подвальный бордель на Пулковской улице. Для мигрантов и прочих невзыскательных мужчин. А среди них и геи встречаются. Там дёшево берут – по полторы тысячи в час. А в виду – обычный магазин. Припоминаешь такой?
Я оцепенела от подобной перспективы. Даже при своём опыте и любви к экстриму вряд ли могла бы выдержать там долго. А уж Диана с детишками… Господи, что делать? Скажу всё, что им нужно! Так ведь всё равно не отпустят. Или нужно время тянуть? Женька ведь сбежал. Неужели он ничего не предпримет? Конечно, сынок Андрея Озирского не от мира сего.
Кто знал, чем кончится этот вечер? А уж когда всё случилось, инструктировать его было некогда. Побежал, наверное, к соседям или в полицию. А там его объявили психом и послали подальше. В любом случае, сразу меры не приняли. Приказали ждать три дня – не найдёмся ли. Да ещё, возможно, стукнули «своякам». Одно радует – до сих пор не привезли Лёльку. Они бы похвастались обязательно. Значит, моя подружка не попалась. И это даёт надежду.
– Марьяна, ты баба или чурбан? – проникновенно продолжал Металлург.
Его свояк сопел рядом. Я чувствовала, что Улан хочет своими лапищами взять меня за ноги и разорвать на две части. Анатол тоже жаждал поскорее приняться за меня. Оба они ждали отмашки Зубарева. В мою задачу входило как можно дальше отодвинуть эту отмашку, не повредив дяде, Богдану и Петренко. А, самое главное, отцу и сыну Ерухимовичам.
– Что я могу вам сказать, если сама ничего не знаю? – Слёзы вполне натурально ползли по щекам, капали с ресниц на подбородок. – Это невозможно при моём прошлом. Танцы у пилона и так далее…Кто мне что доверит? Да у нас с дядей, кроме скандалов, и общения-то никакого не было. Он мне только нотации читал. Выродком меня считал, оторвой полной. И вдруг в какую-то спецгруппу возьмёт? Да он удавился бы скорее! Я не утверждаю, что такой группы нет. Говорю, что сама туда не входила. И ничего про неё не знаю…
