Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

– На вызовы все равно не пойду, – не оборачиваясь, сказал он.

– Гляди, у тебя в этот раз даже нормы не будет.

– Я не гордый, меня и так девки любят. Оськину дай, вон он зубами щелкает…

За окном в мареве текла толпа. Женщины повалили в магазин.

– Он и так скоро все ваши деньги заработает, – сказала Вера. – Хватит с него.

Она подошла к соседнему столу. Сосед уже снимал халат.

– А ты-то куда? У тебя же дети плачут.

– А у меня обед.

Толик взял паяльник и наклонился над панелью. Нагибаясь, он машинально придвигал приемник поближе.

– И главное, все в центре, четыре заказа всего…

Никто не откликался. Вера пошла обратно.

– Твое счастье, – сказала она с коротким смешком, бросив наряд ему на стол. – Хоть бы раз коробку конфет купил!

Толик засопел. Капелька олова, дрожавшая на конце паяльника, легла на место спайки. Он убрал канифоль в ящик, выдернул из розетки шнур.

За окном на улице прямо перед ним стояла Маша и легонько постукивала пальцем по стеклу.

Он так уставился на нее, что Маша невольно покосилась на блузку – все ли в порядке…

За бурыми кирпичными пакгаузами начался забор, который тут же обрывался, за ним тянулась из порта заросшая бурьяном железнодорожная колея.

В зарослях камыша на берегу Толик отыскал тропинку, и они спустились к реке.

Маша присела на корточки у воды, окунула руку.

– Уже, наверное, купаться можно. Жалко купальника нету.

– Ты что? Простудишься.

Он вытащил из сумки приемник. Загремела музыка.

На той стороне виднелся голубой домишко, лодки и катера покачивались у дощатого причала. Женщина с граблями ходила вдоль пустынного пляжа, сгребала мусор.

Оглядевшись вокруг, Маша пожала плечами:

– Чего тут хорошего?

Из приемника сквозь хрипы пробивался низкий рокочущий голос.

– Уиллис Коновер, – пробормотал Толик.

– Что?

– Не знаешь? – удивился он. – Виктора Татарского знаешь?

– Который музыкальные передачи ведет?

– Ну. А у штатников Уиллис Коновер.

– Лучше пойдем куда-нибудь поедим, – сказала Маша. – Есть хочется.

Он молча взял сумку и полез наверх.

– Куда ты?

– Поесть принесу.

– А меня бросаешь?

– Магазин рядом… – Он озадаченно взглянул на нее: – Не бойся, здесь никого нет.

– Я не боюсь, – засмеялась Маша.

Когда он вернулся, Маша купалась.

– Замерзнешь, – сказал он. – Лучше иди закусывать.

– Отвернись.

Он послушно отвернулся, сел, достал продукты из сумки с красной кошкой. Вытянув нож из заднего кармана штанов, вскрыл банку балтийской сардины, нарезал колбасу толстыми ломтями.

Маша одевалась у него за спиной.

– Господи, на маланьину свадьбу натащил! А стакан где взял?

– В газировке свистнул.

Он расстелил на песке куртку, откупорил и налил густое, почти черное вино.

– А здесь правда неплохо, – сказала Маша, усаживаясь. – Вода даже чище, чем на пляже.

Он подал ей полный стакан.

– За что пьем? – спросила Маша.

– Не знаю.

– И я не знаю.

Он усмехнулся и сказал:

– Тогда – за вторник.

– Почему за вторник?

Толик замялся, но она ждала с любопытством.

– Это мужик один. Знакомый… Ну, он, когда выпивает, спрашивает: что у нас сегодня? Ему говорят: понедельник. А он: тогда за вторник выпьем, ох и тяжелый будет денек!

После холодной воды все было особенно вкусным – и колбаса, и черный хлеб, и пахнущие бочкой соленые огурцы.

– Когда я была маленькая, мама еще жива была, – рассказывала Маша, – один раз у нас воду выключили. Ночью просыпаемся – все залило, бумажки по комнате плавают и кукла. А потом приезжаем мы с отцом в Гагры, я спрашиваю: папа, откуда столько воды натекло? Это я море первый раз увидела. А он говорит: это мама опять забыла кран завернуть…

Он надорвал зубами пакет молока и слушал ее внимательно, с какой-то детской серьезностью, как будто боялся что-нибудь пропустить.

– Вино отличное, – объявила Маша.

– Восемнадцать градусов. Хорошее, говорят.

– Чего же ты не выпил?

– Неохота.

– Так не годится. Чего же я – одна буду?

– Ну, не люблю.

– Ты что, вообще не пьешь?

Он кивнул.

– Врешь! Никогда?

– Никогда.

– Тебе нельзя, что ли?

– Почему? Можно.

Он стал пить молоко из пакета большими торопливыми глотками.

– У меня отец – алкоголик, – сказал он просто.

Маша слегка смутилась:

– Может, тебе неприятно, что я пью?

– Жалко, что ли? Пей на здоровье.

Некоторое время они молча ели. Рябь бежала по желтой реке. В камышах булькало.

Он пододвинул к ней вино.

– Я больше не хочу, – сказала Маша.

Она словно боялась смотреть в его сторону. Толик дотронулся до ее руки.

– Это все – веники, – улыбнулся он.

– Я правда не хочу. Мне и так в голову ударило. Господи, как здесь хорошо! – вздохнула она. – Наелась, надышалась… Разморило меня.

– Ну и спи.

Она с сомнением глянула на песок:

– Может, правда?

Через минуту Маша уже спала, завернувшись в куртку.

Проснувшись, Маша увидела, что он сидит все в той же лягушачьей позе, задрав к небу острые колени и уставясь на реку. От воды шел горький удушливый запах.

– Чем это пахнет?

– Буксир надымил. Он тебя и разбудил.

– Который час? Домой, наверное, пора?

– Не знаю. Часов пять.

Она села и сладко зевнула.

– Как провалилась! – сказала она, встряхиваясь. – О чем это ты тут думаешь?

Смутная улыбка проскользнула в его глазах.

– Ну, скажи, – попросила Маша.

– Ночью сон приснился. Вроде мы в поезде… С отцом, – запинаясь, отрывисто заговорил он. – Он идет, я за ним. А в вагоне – никого. Идем дальше – там опять никого. Я еще думаю: куда это все попрятались? Поезд-то идет… чувствую – кто-то за нами. Я быстрей, и они быстрей. Отец впереди. Я бегом и никак не догоню. А они уже – вот. Я его за руку хвать, он обернулся – а это совсем и не он. Я как заору: батя!

Он стеснительно улыбнулся.

– Страшно… – сказала Маша. – И чем кончилось?

– А ничем. Проснулся.

Маша зябко передернула плечом:

– А у тебя отец красивый?

– Ты что! – Он засмеялся. – Шоферюга он.

Он помолчал, сдвинув брови, подумал.

– Так-то он мужик как мужик. Когда не пьяный. Раньше он в дальние рейсы ходил, всегда привезет чего-нибудь, то яблок, то еще чего. Один раз целого кабана привез…

Камыши стояли как вкопанные. Где-то у пристани скрипнула причальная цепь, жалобный металлический всхлип растворился в хрупкой тишине, повисшей над берегом.

Маша вдруг помрачнела. Он смотрел на нее с недоумением. Он видел, что она чувствует его взгляд, но не хочет отвечать.

Лицо его заострилось. Тревога выросла в глазах. Он нагнулся, они поцеловались.

Маша обняла его.

– Я думала, ты совсем не такой, – тихо сказала она.

Его бил озноб.

– Что с тобой?

– Н-не знаю…

– Успокойся, дурачок… – Она провела ладонью по его волосам. – Ты так меня любишь?

Он пытался что-то сказать, но не смог унять дрожь. У него стучали зубы. Она чувствовала, как все его тело мелко сотрясается в ознобе.

– Ну, успокойся, не дрожи так. Как от тебя пахнет хорошо…

Он вдруг лег на песок, спрятав голову в руки.

– Ты с ума сошел! Плачешь? – Она рассмеялась нежно, почти умиленно. – Успокойся. Ну пожалуйста. Ничего страшного. Что ты, ей-богу!

Она укрыла его курткой и гладила по спине, по затылку, будто баюкала.

– Ну перестань. Я тебя прошу. Ну посмотри на меня… – Она заглянула ему в лицо: – У тебя, наверное, никого не было?

Машино лицо приблизилось, теплые губы тронули его щеку, глаза, губы. Они обнялись.

– Какой ты большой…

В сумерках Толик выскочил из автобуса и зашагал к дому.

Он шел, глядя перед собой, жадно вдыхая холодеющий воздух. Сюда, на окраину, к новостройкам ветер доносил влажные степные запахи.

У подъезда на лавочке сидели женщины, одна из них ткнула пальцем вглубь двора:

– Глянь, кто пришел. Не признал?

Он обернулся. Под грибком среди чахлых молоденьких тополей тренькала гитара и звучал приглушенный говор. Компания за столом виднелась смутно, но он уже знал, кого искать, и еще издали угадал сухую, с едва отросшим ежиком голову на тонкой шее. Отец забивал козла.

Старик в ушанке, рассеянно следивший за игрой, ворчал:

– Прежде такого не было. Прежде строгость была. Уж коли сел, так запомнишь, что сидел, а не прохлаждался… – Он презрительно хмыкнул. – А это что? Это же бояться не будут!

– Жить-то можно, – согласился отец с кривой улыбочкой, пересчитывая вышедшие костяшки. – Только кушать охота, брюхо всю ночь просит.

Серков размашисто потянулся, заскрипел плечом.

– Вот без баб худо. На стенку лезешь…

– Это обязательно, – подтвердил с удовольствием дед. – На то отсидка!

– По мне – хоть бы их вовсе не было, баб, – заметил отец.

Пока мешали кости, отец курил и кашлял. В руках у одного из игроков показалась бутылка. Он ловко откусил полиэтиленовую пробку и стал лить вино себе в горло. Толик узнал Клещева из соседнего подъезда.