Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда
В закутке среди бочек, наставленных там и тут, хлопотала у стола еще одна женщина, помоложе.
– Деньги принес?
– Были б деньги, только бы вы меня и видали, – сказал Серков, усаживаясь на сундук в углу и подхватывая молодую.
Смеясь, она отпихнула его.
– Все по девкам шляешься, а как денег нет, так, значит, ко мне? Пускай тебя твоя Зойка кормит.
– Какая еще Зойка? – крикнула буфетчица.
– Да знаешь ты ее, Нель, в комиссионном работает на Красноармейском. Кривоногая такая, вся в веснушках. Мужик у ней механик на “Академике Ферсмане”.
– Вот стерва, – довольно сказал Серков. – Все знает.
– Погоди, муж вернется, он тебе навешает.
Серков только засмеялся, блеснув белыми зубами.
– Вернулся уж, – сказал он и подмигнул Толику.
В проеме перегородки виднелась стойка и высокие мраморные столики в пустынном зале павильона.
– Ступай на балкон, говорит, муж пришел, – со смехом рассказывал Серков. – У самой аж зубы стучат. Этаж четвертый. Чего я там не видал, на балконе? Открывай, говорю, толковище будем иметь…
– Пришиб, что ли? – спросила молодая, обмирая.
– Кого?
Толик невольно посмотрел на покрытую черным пухом пятерню Серкова.
– Ну, мужика.
– Дурочка ты, Тамарка. Ну, сунул он мне, я ему, и весь разговор.
Буфетчица сняла с плитки кастрюлю с сосисками, протянула Толику стакан, он мотнул головой.
– Хвораешь, что ли? – удивилась она.
– Пускай закусывает, – сказал Серков. – Он у нас треханутый малость.
Они выпили и принялись за еду.
– Женить тебя надо, Мишка, – сказала буфетчица.
– На тебе, что ли, женить?
Все трое засмеялись.
– Вон она все замуж просилась. – Серков кивнул на Тамарку. – Небось больше не захочется.
Молодая помрачнела.
– Подумаешь какая! – опять рассмеялась буфетчица. – Ну пошумит маленько. Зато зарплату домой несет.
– Покалечит он ее, будет ей зарплата.
– Ей-богу, сбегу, – вздохнула Тамарка. – Вчера опять лез…
Толик быстро и жадно ел, уставясь в тарелку.
– Ты зачем пацана с собой таскаешь? – вытирая губы, сказала Серкову буфетчица. – От тебя одна порча.
– Земляк. – Серков насмешливо покосился на него. – С нашего двора. Ты же, Нелька, батю его знаешь. Это Федьки Оськина сын.
– Какого еще Федьки?
– Козла.
– Козла? – обрадованно закричала она. – Которого посадили?
– Ну.
– Ой-ой! – Она покачала головой, сочувственно глядя на Толика. – Хороший мужик, шебутной только. Сколько он тут у меня выпил…
И Тамарка с интересом присматривалась к Толику.
– А болтали, на Козла вроде сынок его показания давал, – вспомнила она. – Этот, что ли? Или брат?
– Он и есть.
– Ах, гаденыш! – Буфетчица всплеснула руками. – Ты что же это? Отца родного посадил?
Парень потемнел, в руке у него очутилась пустая кружка, но Серков успел перехватить его кисть.
– Пусти! – прошипел Толик, пытаясь вырваться.
Женщины, выпучив глаза, смотрели на них.
– Ах ты, бандюга! – Буфетчица вскочила. – Ты у меня в отделении ночевать будешь! Я те замахнусь! Я его кормлю, пою, а ты на меня грабками машешь?
– Тихо, – сказал Серков. – А ну, не базарь.
Он выпустил руку Толика. Тот хотел встать, но Серков придержал его:
– Со мной пришел, со мной уйдешь… Налей, невеста, в горле сухо.
Буфетчица повиновалась, ворча.
– Это все – веники, – назидательно сказал Серков и засмеялся. – Ну, за дружбу!
Он примерился и бросил биту. Она легла точно в центр, но вместе с “маркой” вышибла еще один городок. Он выложил фигуру заново и пошел обратно.
Пустырь затерялся среди котлованов, из которых росли этажи. Город шагал все дальше в степь.
Теперь он долго целился. Лицо его как будто твердело. Обозначились скулы и сомкнутый рот. Он качнулся назад и бросил.
“Марка” вылетела чисто, звякнула о проволочную сетку. Помешкав, Толик взял вторую биту и шагнул вперед.
Бросок вышел неловкий, бита вертелась. Неожиданно, ударившись об асфальт, она подскочила и выбила из “города” все четыре чурки.
Он закурил. Теплый ветер трепал его рубаху. Где-то по соседству, несмотря на ранний час, ворчал экскаватор.
Толик собрал городки, снова выложил “письмо”. Вернувшись на дальний кон, он положил биты на землю и закатал рукава.
Он стоял у окна на лестничной площадке. Голоса и обрывки смеха долетали до него со двора, из темноты. Где-то наверху настойчиво мяукала кошка. Он стоял и ждал, равнодушный к шорохам чужой жизни, не оборачиваясь на шаги.
Глухо стукнули двери лифта, гудение поползло вниз. Он видел в стекле отражение кабеля, бегущего за сеткой шахты. За стеной растаял бой часов. Подъезд спал.
Должно быть, он тоже заснул. Он встрепенулся – ему почудился взгляд, уставленный на него из набухшей тишины. Кошка замерла на ступеньке, подняв лапу, и настороженно смотрела на него. Он не двигался. И кошка не решалась пробежать, томилась страхом. Вдруг она стремглав метнулась мимо, и мгновением позже он услышал поворот замка и почувствовал толчки крови в горле.
Маша спускалась с ведром в руке.
– Может, тебе раскладушку здесь поставить? – сказала она, открывая мусоропровод.
На ней был фартук, его щека улавливала тепло, исходившее от ее голых рук. Напрягшись, он почему-то вслушивался в шуршание мусора в трубе.
Маша стала подниматься. Он рванулся за ней, догнал, схватил за руку:
– Не уходи! Просят тебя, не уходи…
Она смотрела на него с удивлением.
– Ей-богу, ты псих, – сказала она, высвобождаясь.
Она поставила ведро на ступеньку и прислонилась к перилам:
– Ну? Чего скажешь?
Он растерялся.
– Сколько тебе лет?
– Девятнадцать.
– Вот видишь, – улыбнулась она. – Мне скоро двадцать три будет. А ты еще ребенок.
– Это ничего не значит, – буркнул он.
– А ты жениться на мне решил?
Он кивнул.
– Давно?
– Как увидел.
Она смеялась и качала головой:
– Какой ты дурачок! Ладно, иди домой, поздно. У тебя дом-то есть?
Он насупился:
– Почему же нет?
Среди ночи мать проснулась.
Поезд простучал по мосту, шум его угас в степи на том берегу. За окном было тихо и черно.
Поднявшись, она выглянула в коридор. Свет, горевший на кухне, ослепил ее. Толик, одетый, сидел на раскладушке.
– Домой-то дорогу не забыл? Прямо не дом, а двор постоялый. Тут потоп случись или пожар, так ни до кого не докличешься… Поешь?
Он покачал головой.
– Бродяги какие-то, как будто дома у них нету, – бормотала она, натягивая юбку. – Уж и не пьет вроде, а все равно чумной…
На кухне она зажгла газ, поставила чайник, вынула миски с едой.
– Повестка пришла, Толя, – нехотя сказала она, кивая на подоконник. – Медосмотр в среду, у вас в школе.
Он покосился издали на белый листок.
– Худой какой – наказание прямо! Наваги вон купила, нажарила, а есть некому. К дядь Леше поедем в выходной? Ты когда обещал, он все дожидается. Обиделся небось Алексей. Хоть денек-то на свежести, продышаться, на травку на прощание поглядеть…
Помолчав, она невзначай подвинула тарелку поближе к нему.
– Не хочу, – сказал он.
В коридоре была сутолока у брусьев, в углу бренчали на гитаре. Толик протиснулся поближе к дверям. Голые парни выскакивали из спортзала, возбужденные, взъерошенные, и бежали к брусьям одеваться. Некоторые были уже острижены.
На проходе оказался толстый парнишка, его тут же затерли, и он отчаянно отпихивался под одобрительный смех рассевшихся на полу ребят. Выбравшись из толкучки, он сердито озирался по сторонам и вдруг кивнул Толику:
– Наших не видал?
Тут появился взмыленный лейтенант, его сразу обступили, забросали вопросами, но он только ухмылялся. Он начал вызывать по списку.
Толик разделся, повесил вещи на брусья. Сумку с красной кошкой он прихватил с собой. Рядом скакал толстяк, выпутываясь из штанины.
– Ты на Подтелкова живешь, дом десятый? – бормотал он. – Меня там все знают…
Лейтенант окликнул их.
В зале полукругом стояли столы, заваленные бумагами, и призывники группами переходили от одного к другому.
Высокий немолодой врач вяло спорил с двумя военными. Из засученных рукавов его халата высовывались крепкие жилистые руки. У баскетбольного щита ребята подпрыгивали, стараясь достать до кольца.
Кто-то тронул Толика за плечо. В лицо ему заглядывал толстяк.
– Ты у Сереги Болдырева бас-гитару играл? Точно?
Толик угрюмо смотрел на него.
– Обознался…
– Построились в шеренгу! – закричал врач тонким голосом, и все засмеялись. – Вытянули руки перед собой!
Место его было у окна, на самом припеке, и к обеду становилось жарко.
Послюнив паяльник, он откинулся на стуле, вытянув ноги. Приемник орал ему прямо в ухо, мешаясь с голосами и музыкой включенных телевизоров.
По проходу шла Вера, диспетчер, и, щурясь от солнца, оглядывала цех. Он следил за ней краем глаза. Она прошла мимо и остановилась за спиной мастера, который копался в утробе “Темпа”.
