Ринат Валиуллин - Повесть о настоящем Шарике
– Сам себе на уме, – снисходительно согласился Шарик. – Как же вы с ним ладите?
– У нас визовый режим между государствами, где дверь, как таможня, нас разделяет. Такое своеобразное недоразвитое доверие, – с сарказмом тявкала Муха. – И знаешь, что он мне на днях заявил? Что мы ретро, что живём мы неправильно, что нас пора в комиссионку. Как же он сказал-то? Тупо живём, – вспомнила мать.
– Тупо? – задумчиво протянул Шарик.
– Да, тупо. Может, сегодня сходим в музей?
– Может, лучше в мексиканскую кухню, она острее.
– Скучно с тобой, ты всё время думаешь о еде.
– Я добытчик. Нет ничего страшнее голодной женщины.
– Не преувеличивай. Я голодная, конечно, но у тебя были и пострашнее. Одна только Карма чего стоила.
– Если говорить о Мухах, то у них при слове «другая женщина» немедленно появляется жало, которым они начинают кусать тебя в самые незащищённые точки души.
– Так это же полезно! Иглотерапия, – злорадно улыбнулась Муха. – Ладно, пошли ко мне. Харчо тебя угощу. Любишь грузинскую кухню?
– Кавказ… – ностальгически завыл Шарик. – Ах, горы, горы. Лучше гор могут быть только горы с фуникулёром.
– Лучше моря может быть только море любви.
* * *«Женщина – это интуиция прежде всего, поэтому хорошо бы её иметь рядом, эту путеводную звезду. Одиноким мужчинам тяжело, у них нет такого фонарика. Батарейки есть, а лампочки нету, и жизнь вхолостую», – думал всякий раз кот, когда наблюдал за соседской дверью, за которой жил самый натуральный факир.
Том не был с ним знаком, так как боялся всякого рода шарлатанов, которые запросто могли превратить его из кота в собаку или ещё в хомяка, только по причине плохого настроения. А настроение у одиноких людей постоянно было ни к чёрту, точнее сказать, его не было, об этом Том знал из собственного опыта. Он часто видел, как из квартиры факира выбегали кролики, вылетали голуби, голые женщины. «Может быть, я ему просто завидую?» – ловил себя на мысли Том.
Вот и сейчас он проснулся от криков: «Чёртов иллюзионист!» Подумал: «Опять он пилит». Шерсть кота покрылась вся любопытством: «Кого же сегодня? Любовницу или чью-то жену?». Поставив в ответ Шостаковича, растянулся перед диваном и закрыл глаза на холостяцкую жизнь.
Вечером на лестничной площадке, когда я пришёл с работы, а Том выбежал меня встретить, взгляд его споткнулся о стройные ноги в туфлях на высоком каблуке, настолько длинные, что остального тела не было видно. «А может, оно было отпилено, за то, что спало с другими?» – испугался кот, но в этот момент я захлопнул дверь, и стало спокойно. Том, общаясь с моими ногами, побежал на кухню к корму.
– Да, фокуснику лучше не изменять, – насыпал я еды Тому.
– Я же сразу же ему позавидовал, чьи-то способности вызывают это седьмое чувство.
– Есть чему позавидовать, – согласился с ним, открыв холодильник, который невкусно вздохнул. – Он умеет двигать предметы, вилки, чашки, дома, континенты, не прикасаясь к ним, не трогая их спокойную душу, – достал я бутылку кефира, сыр, сосиски. Понюхал и молча предложил их коту, тот отстранился. Сосиски полетели в мусорное ведро.
– Да, но как? – не отставал Том.
– Усилием своей воли или ещё чего-то.
Однажды он пригласил меня на свой концерт. После выступления мне удалось с ним познакомиться лично. И под впечатлением я попросил его пододвинуть ко мне один предмет безответной любви, – жадно отхлебнул я из бутылки. Кефир оставил мне свой кисломолочный засос на губах.
– Хозяин, ты идеализируешь? Ты разве не знаешь: чем ближе ты к идеалам, тем они дальше, – трещал едой кот, сузив от удовольствия свою точку зрения.
– Ну так слушай, – стёр я белые усы ладонью. – Маэстро устало сдвинул… Пока только брови, – я показал это напряжением своих, – И басом сказал: «Легко… Скажите только, как положить, вам больше нравится сверху или снизу?»
– А ты? – бросил кот от удивления.
– Я ему: «Я не думал так кардинально, нельзя ли тогда сначала меня – в её сердце?»
– Ну и?
– «Вы хорошо подумали?» – «Да!» – я ответил. «Ладно, будьте сегодня вечером в баре, напротив вашего, нашего дома, она придёт».
– Пришла? – начал ревновать кот.
– Ещё как пришла, – отломал себе булки я и начал жевать. Потом сыра, потом залил всё кефиром. Том посмотрел на меня с завистью. Я отщипнул от жёлтого куска и бросил ему: – После третьей мне показалось, что хватит, – решил я рассказать про вечер. – А она: «Я ещё не рассказала самого главного» и попросила четвёртую. После четвёртой она: «У меня есть ребёнок».
– Ну а ты? – съел свой сыр кот.
– Заказал себе тоже и выпил: «У мне тоже есть сын, живёт с бывшей». После пятой я ей сказал, что разведён. После пятой она: «Иногда я встречаюсь с бывшим, хотя это того не стоит, а ты?» – «Нет, она теперь живёт далеко, в Ирландии. И вообще, у неё есть другой». После шестой я предложил ей сигарету, она затянулась: «Ты не знаешь, как трудно спать без любви». – «Ты про бывшего?» После седьмой я согласился: «Да… У меня нет такой силы воли – спать с нелюбимыми». После седьмой глаза её заблестели, после восьмой я сказал: «Полно тебе», поцеловал крепко, добрым словом вспомнил факира, рассчитался и сказал, что мне надо кормить кота.
– Меня?
– Да, тебя.
– Снова я оказался крайним.
* * *– Кто там? – спросила Муха через дверь.
– Это я, Герда, – тявкала та снаружи.
– Заходи. Открыто.
Когда Герда влетела в комнату, то увидела, как Муха что-то пишет на листке бумаге и при этом что-то спокойно пьёт из бокала через трубочку. Она морщилась, но, казалось, её это забавляло.
– «Неплохо» слитно пишется или раздельно? – спросила Муха, глядя на Герду заплаканными глазами.
– Смотря с кем, – подошла к ней Герда. – Что пьёшь? – заглянула она в стакан.
– Яд.
– Это вкусно? – пригубила подруга бокал. – Как ты можешь пить такую гадость? – схватила та бокал и выплеснула в раковину.
– Я считала, что он любит меня, – заикалась Муха.
– Кто? – принесла ей воды Герда.
– Шарик.
– Никого он не любит, кроме себя.
– Я считала, что мы неделимы.
– Плохо.
– Что плохо?
– Ты всегда плохо считала.
– А ты лучше? – начала приходить в себя Муха.
– Да, я его раньше просчитала. Хотя мне тоже на минутку так показалось, – не знала Герда, рассказать всё начистоту подруге или ждать, пока та сама догадается. – А что это за цветок у тебя? – понюхала Герда цветок на подоконнике, пытаясь отвлечь Муху. – Так красиво цветёт. Как называется? – посмотрела она на неё.
– Обида.
– Можешь дать мне росток?
– Да пошла ты в жопу!
– Спасибо! – засветилась Герда. – Теперь посажу на своём подоконнике, – закружилась она по комнате. – Если ты за Шарика, то не держи на меня обиды. Ты же его знаешь, он парень непостоянный и влюбчивый.
– Знаю, знаю. Сука не захочет, кобель не вскочет, – пробурчала Муха и пошла на кухню.
– Ты права! Мир не идеален. Всё из-за меня.
– Но и Шарик наш тоже отпетый мошенник.
– Да кому он нужен, чтобы его отпевать. Большой, а ума всё нет.
– А я вот недавно зашла в церковь, свечку за него поставить.
– Он же в Париже. Думаешь, поможет?
– А ты сомневаешься?
– Так ведь для этого надо верить.
– Хотя бы, чтобы Он поверил тебе. Мы же все атеисты наполовину, верим только, когда выгодно очень. Всё остальное время добиваемся одного – чтобы верили нам.
– Если ты считаешь, что я быстро ему отдалась, то нет. Я так долго вглядывалась в него, пытаясь понять что там, за фасадом лица? Да, познакомились (социалка прелюдий: кино, кафе, бары, ночи), да, переспали, да, не раз, да, это было чудеснее день ото дня, да, но что-то меня царапало внутри… Я знаю! Пустота, – выдохнула Герда.
– У меня было то же самое, особенно после. Такая дыра образовалась, что туда спокойно могла провалиться не только я, но и весь мир, к чертям собачьим. А кобель всё ходит-бродит, ищет своё «я», своё счастье. Когда вот оно, бери и люби.
– Я ему говорила уже, что сколько бы он ни уходил от женщины, он уходит от счастья.
– Ага, а мы без него остаёмся, – готовила на кухне чай Муха.
– Может, и нет его вовсе? Только хочется очень верить, что есть.
– Вот мы по углам и шерстим, – вынесла в комнату чайник и чашки Муха, а в вазочке – любимые сдобные ушки, которые она сама готовила.
– Куда же оно девается, парадоксально? – придвинулась к столу Гер да.
– Видимо, счастье – материя неделимая, доступная только двоим.
* * *Шарик, пьяный и счастливый, лежал на Елисейских полях, задрав голову к небу и ковыряясь башней в носу. Башня была Эйфелева, она грациозно мерцала в парижской ночи, а он, маясь дурью, всё время пытался удержать её канувшую в небо вершину на кончике своего носа. Всё, чего не хватало в этот вечер для счастья, так это женщины. «Но где её взять за границей? Свою бы, родную», – подумал Шарик, как сразу же зазвонил телефон. Звонила Муха.
