Виктория Токарева - Муля, кого ты привез? (сборник)
Кто-то считает Ланочку похожей на ворону, а для него она похожа на царицу Клеопатру. И действительно похожа. И понятно, почему Клеопатра соблазнила двух царей: Цезаря и Антония. Было в ней нечто большее, чем красота.
Я с Ланочкой дружу и никогда не создам аварийной ситуации, да и Миша не мастер для ситуаций. Есть мужчины, которые постоянно шьют глазами по сторонам, ищут приключения на свою задницу. Они называются «бабники». Миша не бабник. Он однолюб. Людка дразнила его «одноюб», в смысле бегает за одной юбкой.
Однолюбы способны ценить то, что имеют. Им повезло. И с ними повезло.
Мой муж совмещал в себе бабника и семьянина. Самый распространенный тип. Эта категория мужчин называется: «заботливый, неверный муж».
Однолюбы, как правило, люди занятые, увлеченные делом. Жалко тратить время на суетное, преходящее.
Миша был из таких, но ему, как и мне, хотелось прерывать одинаковость жизни. Все-таки семья – это, как ни говори, болото, которое засасывает. И хотелось вытянуть себя за волосы, как Мюнхгаузен, и кинуть в праздник, даже такой незначительный, как кино.
Мы стали довольно часто бегать в кино. Соседи привыкли и уже не обращали внимания. Сплетничали потихоньку, но скоро перестали, поскольку ничего не менялось. Семьи оставались в прежнем составе. Дети стремительно росли. Через год они уже ходили, а через два начинали говорить.
Наш седьмой этаж жил весело. Мы постоянно собирались без видимых причин, пили и пели, радовались жизни. У Миши была любимая песенка, я запомнила первый куплет:
Капитан сказал матросам:«Поднимайте паруса!»Сам пошел к себе в каютуРвать на жопе волоса.
Я смеялась. Это было смешно и бессмысленно одновременно. Приходили соседи, Людка и Надя со своим умным Женей. Перемещались из квартиры в квартиру. Весь седьмой этаж включался в праздник. В двадцать шесть лет жизнь кажется бесконечной. Не будет ни старости, ни болезней. Всегда все будет так, как сейчас. Миша любил стащить с себя рубаху и играть бицепсами. Все невольно любовались его рельефным торсом. А Ланочка говорила:
– Это наследственное. У него дед был грузчик из Таганрога…
Мне удалось купить в немецком магазине пояс-корсет. Пояс утягивал бедра, застегивался на бесчисленное количество мелких крючков. Подобную сбрую наверняка надевала Вера Холодная в период немого кино. Было в этом корсете нечто неуловимо женственное, трогательное и интимное. И немножко вызывающее. Впору выскакивать на сцену и танцевать канкан.
Мне стало обидно, что никто не видит. Муж не считается. Нужен глаз художника.
Я забежала к Ланочке и тут же в дверях похвасталась:
– Посмотрите, что я купила… – И задрала юбку. И победно огляделась по сторонам.
В кресле сидел отец Ланочки, профессор Шумский, и ее мама – крупная пожилая женщина. Здесь же присутствовал Миша, которому ничего не оставалось делать, как посмотреть на мой прикид.
Все молчали.
Молчание бывает разное, а именно: нежное, скорбное, испуганное. Это молчание было ошеломленным. У профессора в глазах стоял вопрос: что сие означает? Пришла молодая девица, задрала юбку, показала практически голый зад.
Жена профессора не сомневалась, что демонстрация белья предназначалась Мише. Мишу открыто соблазняют на глазах у жены.
Ланочка не сомневалась ни во мне, ни в Мише, но она была смущена нарушением протокола. У старших своя мораль, и не следует смущать их в доме родной дочери. Что за расхристанность? Неужели меня никто и никогда не воспитывал?
Миша посмотрел взглядом художника. Ему понравился цвет, серо-голубой, фактура. Смутило количество мелких крючков, их надо расстегивать-застегивать – хлопотно и непрактично. Моя задница его не интересовала – необходимая составляющая в человеческом наборе. Ведь не бывает людей без задницы. Тем не менее я почувствовала общую неловкость и смылась восвояси.
На другой день Миша за мной не зашел и в кино не пригласил. И на третий день не зашел. Что бы это значило? Вместо того чтобы гадать, я решила выяснить.
Зашла к Ланочке. Смеркалось. За окном горел фонарь. Вокруг фонаря мельтешили снежинки. Миша сидел в кресле, виновато втянув голову в плечи. Ланочка с решительным видом толкла пюре.
– Ну чего? В кино не пойдем? – догадалась я.
– Разлучают… – шутливо отозвался Миша.
– Никаких кино, – отрезала Лана.
– Почему? – поинтересовалась я.
– Потому что в моей семье не должно быть никакой двусмысленности, – отчеканила Лана. – Особенно в глазах моих родителей. Когда приходят папа и мама, все должно бе-зу-ко-риз-нен-но.
Буква «з» у нее не получалась, язык проскакивал между зубов.
Я повернулась и ушла.
Меня заподозрили в двойной игре. Получалось, что я подрываю основу их семьи, а я была чиста, как родниковая вода. Непорочна, как в первый день творения. Возможно, я была излишне непосредственна, как собака, которая мочится при людях. Ну и что? Разве Лана меня не чувствовала? Значит, не чувствовала. Тогда ничего не надо. И дружбы не надо.
Я расстроилась и закрыла дверь в свою душу, и щелкнула защелкой.
Говоря откровенно, я не испытывала к Мише никакой тяги. Он был хороший мальчик, а мне нравились плохие мальчики.
Короче, я обиделась на Лану. Я к ней всем сердцем, а она – «бе-зу-ко-риз-нен-но».
Но и Лана любила меня всем сердцем и не могла быть со мной в долгом конфликте.
Через несколько дней она позвонила в мою дверь. Я открыла. Она стояла молча. Все было понятно. Она пришла каяться и мириться.
Я жаждала примирения, но мне надо было как-то ее цапнуть. Отомстить за унижение.
– Бе-зу-ко-риз-нен-но… – передразнила я, при этом повторила ее шепелявость на букве «з».
Ланочка тихо заплакала. Подняла на меня умоляющие глаза в слезах.
– Давай не будем портить дружбу…
Я тоже не хотела портить дружбу и обняла молча.
Милая, светлая Ланочка. Как она хорошо сказала: давай не будем портить дружбу…
Я запомнила эти слова навсегда. Дружба долгосрочнее чем любовь. Дружба не предает в отличие от любви.
Дружба – важнейшая составляющая человеческой жизни. И если она есть – ты становишься сильнее, защищеннее и счастливее.
Дети подросли. Мы укрепились материально. Появились какие-то деньги. Почти все соседи съехали с седьмого этажа, расширили свою жилплощадь, поменяли адреса. Я отчалила в новостройку на краю леса. Там еще сохранились деревенские избы, паслись коровы. Моя маленькая дочка никогда не видела коров и спросила:
– Это кто? Большая собака?
Ланочка с Мишей перебрались в центр, к Киевскому вокзалу.
Мы стали реже видеться. Общались в основном по телефону. Иногда выбирались друг к другу в гости. У Ланочки с Мишей – очень красивая трехкомнатная квартира. Все стены завешаны работами Миши. С этих холстов считывалась его доверчивая душа, сходная с душой Пиросмани.
Миша и Ланочка по-прежнему были влюблены друг в друга. Не шныряли глазами по сторонам, как другие пары, и я в том числе. Мне всегда казалось: я что-то упустила и надо успеть. Характер, ничего не поделаешь.
Моя карьера шла вперед и вверх. Я жаждала любви, надежды, тихой славы, а еще лучше – громкой славы.
Меня с головой накрыла новая любовь. Мой избранник – журавль в облаках. Он обладал многими достоинствами и многими недостатками, как любой из нас. Мне досталось то и другое в равных долях. Со мной он был любящий, жертвенный, великодушный и одновременно скользкий, как обмылок, подлый, трусливый.
Был случай, когда я хотела выкинуться из машины на дорогу.
Журавль откуда-то прилетел, я его встречала в аэропорту. Мы взяли частника – старенькая, страшненькая машина.
Он сказал… да не важно, что он сказал… важно, что это было предательство и позор для меня. Меня захлестнуло черной волной. Я метнулась к дверце машины (мы сидели на заднем сиденье), я хотела распахнуть эту дверцу и выбросить себя на дорогу, но ручки оказались срезаны. Их не было. Открыть было невозможно. Журавль мгновенно схватил меня и оттащил от дверцы.
Через пять секунд я уже пришла в себя. Состояние аффекта осело во мне, как пена.
Кто срезал ручки? Кто подсунул в аэропорту эту машину? Мой ангел-хранитель, кто же еще.
Если бы ручки были на месте, я выбросилась бы на дорогу, а сзади, возможно, шел автобус или грузовик. Они не успели бы затормозить, и раздался бы хруст моих костей, черепа… Именно так бы и было. Я погибла бы на грязной дороге, как собака. А журавль постарался бы это дело замять, и ему бы это удалось. А его родственники распустили бы слух, что я сумасшедшая. И все бы поверили. И я еще оказалась бы виноватой. И меня бы не было сейчас. Не было бы моих книг, моя дочь росла бы сиротой и подранком, а моя мама каждый день рыдала бы в свои ладони…
Но я есть. Я – другая. «Все что было, все что ныло, все давным-давно уплыло». Журавль при ближайшем рассмотрении оказался ощипанной синицей.
