Борис Шапиро-Тулин - Один счастливый случай, или Бобруйские жизнелюбы
При всех особенностях своей речи Нименман был большим охотником до женского пола. Надо было видеть, как галантно он целовал ручки дамам, попадавшим в поле его зрения, как, проходя мимо, пытался их приобнять и как вздыхал, когда жаловался, что живет «перекати бобылем поле», то есть совершенно один. Когда к нему в отдел присылали новое пополнение, он обычно ходил к начальству и сердито заявлял: «Мне супры-пупры не нужны, мне нужны технички, чтоб я их мог за доской использовать до определенного места». Эта загадочная фраза так и осталась непереводимой.
Вначале я не понимал, за какие заслуги руководство завода держало его во главе такого ответственного отдела, ведь, кроме диплома офицера-артиллериста – в этом качестве он прошел всю войну, – никакого другого инженерного образования у него не было.
Разгадка пришла неожиданно. В одном из цехов забарахлило дорогостоящее импортное оборудование. Послали за Нименманом. Он явился, дожевывая на ходу бутерброд, один из тех, что каждые два часа подкладывала к нему на стол Людочка, медленно обошел вокруг умолкнувшего агрегата (со стороны казалось, что он не то прислушивался, не то принюхивался к нему), потом подозвал наладчика и показал ему пальцем, что и как надо сделать: «Это забыть, это как потом между Адамом и Евой и чтобы крепко, здесь наперекосяк, а тут глухо и совсем».
Как ни странно, наладчик понял его с полуслова. Людочка стояла рядом со своей тетрадкой, но никакого перевода не понадобилось – агрегат чихнул, и все его части пришли в движение. Рабочие, собравшиеся вокруг, зааплодировали. Конечно, это был маленький спектакль, но как изящно и мастерски он его провел!
Прежде чем продолжить рассказ о неожиданном повороте в судьбе бывшего артиллериста, необходимо сделать небольшое географическое отступление.
Не знаю, как теперь, а в мое время у нас в городе существовал небольшой отрезок центральной улицы, где влюбленные парочки обычно обнародовали свои отношения перед взорами взыскательной публики. Именовался он, естественно, «Бродвеем». Отрезок этот тянулся вдоль ажурной решетки, за которой на постаменте стояли гипсовые женщины с веслом, диском и просто с оторванной рукой. Кроме того, Бродвей включал в себя аптеку, заведение под названием «Пиво – воды» и диетическую столовую, чудесным образом превращавшуюся после 19.00 в вечернее кафе.
Более важного занятия, чем «прошвырнуться по Бродвею» и узнать, кто с кем или кто уже ни с кем, а также множество других волнующих новостей, у бобручан, пожалуй, не было. Отрезок этот с одной стороны ограничивался рынком, то есть средоточием коммерческих интересов, а с другой – редакцией единственной в городе газеты «Коммунист», то есть центром, откуда исходили идеологические наставления, чтобы, как говорил Нименман, «зарубить на зубок, что рыбка с зонтиком – это не одно из двух». К этой газете мои сограждане относились по-свойски, разделив ее название на две части: «Кому-нист». Точный перевод слова «нист» с еврейского означает «плохо». Поэтому, когда в киосках «Союзпечати» среди прочей продукции спрашивали «Кому плохо», киоскеры, конечно же, знали, о чем идет речь.
В эту самую газету судьба забросила однажды выпускницу столичного вуза, окончившую факультет журналистики. Выпускница оказалась девушкой восторженной, а потому ей очень нравились разные забавные подробности провинциального быта. Она принялась изучать их неутомимо, со всем энтузиазмом молодости, предполагавшим, впрочем, что, когда через год или два она вернется в свои столицы, материала, накопленного здесь, хватит не на одну книгу.
По совету новых коллег свои исследования она начала, естественно, с нравов местного рынка. Для этого в один из воскресных дней она даже встала пораньше, чтобы не пропустить волнующие минуты заполнения торговых рядов крестьянами из окружавших город деревень.
В тот же самый день на рынок собрался и Нименман. Его появление в этом публичном месте всегда вызывало фурор среди домохозяек, выбиравших продукты, и панику среди тех, кто их продавал.
Нименман считался тонким знатоком сельскохозяйственной продукции. Точно так же, как в истории с капризными механизмами, он долго ходил кругами, словно принюхивался и прислушивался к тому, что было разложено на прилавках. Потом внезапно останавливался перед каким-либо продавцом и доставал кошелек. Очередь, которая мгновенно выстраивалась за ним, повергала в шок конкурентов. Единственное, что Нименман пробовал на вкус, была наша местная, славящаяся на все соседние области сметана. Он переходил от одной торговки к другой, подставлял им тыльную сторону ладони и ждал, пока они нанесут на нее пробную порцию своего продукта. После чего он ловко слизывал ее языком, на мгновение застывал и продолжал свой путь дальше. Обойдя весь ряд, он наконец останавливался перед бидонами, в которых находилась, по его мнению, сметана, лучшая на сегодня.
«Выбрал!» – как боевой клич разносилось по рынку, и толпа страждущих моментально бросалась к счастливице, на которую указала тыльная сторона его ладони.
Все это довелось наблюдать любознательной выпускнице факультета журналистики. Она даже захотела подойти ближе и познакомиться с кумиром местных домохозяек, но за их толпой каким-то образом упустила его из вида.
А между тем дуга судьбы, изогнувшаяся над Бродвеем, замкнув две его крайние точки – рынок и редакцию газеты, – уже начала готовить ловушку, обойти которую было невозможно.
Рецептом для изготовления приманки в этой хитроумной ловушке стали, как ни странно, песни Александра Вертинского. Впрочем, странным это могло показаться только на первый взгляд. Дело в том, что великий женолюб Нименман был давним поклонником певца, исполнявшего, слегка грассируя, изысканно-утонченные баллады. Заваривая на зверобое чай в своей холостяцкой квартире, он ставил на проигрыватель самодельные пластинки, записанные на рентгеновских пленках, и слушал их часами, вспоминая всех когда-либо встречавшихся на его пути женщин. Свою любовь дарили ему высокие и низкие, пухлые и худые, говорящие на русском, венгерском (он освобождал Будапешт), немецком (два года он потом служил в Германии) и даже на языке народности бурунди (как-то на отдыхе в Сочи). Песни Вертинского были пропуском в те времена, когда он был молод, хорош собой и признавался в любви так, что женщины рыдали над его фразами, пытаясь понять, с чем он сравнил их в очередной раз.
У столичной журналистки такого опыта, естественно, не было, но мама ее с девичества была влюблена в песни Вертинского, переписывала их в потаенный блокнотик и даже над письменным столом повесила не обязательный по тем временам портрет Сталина или, на худой конец, Ленина, а добытую с огромным трудом фотографию певца в костюме Арлекина. Теперь, надеюсь, вы понимаете, какие колыбельные песни слышала, засыпая в постельке, будущая звезда журналистики и почему в ее речи проскальзывали порой милые грассирующие звуки.
Все это, очевидно, учли те, кто в одной из небесных контор скуки ради раскладывал пасьянс из судеб людей, населявших наш город. Теперь им осталось только дождаться нужного момента и захлопнуть ловушку.
Нужный момент наступил, когда на заводе имени Клары Цеткин торжественно запускали в эксплуатацию уникальный гидравлический пресс, спроектированный в отделе Нименмана. На процедуру пуска пригласили все городское начальство и, конечно, пишущую братию, в рядах которой присутствовала и наша героиня.
К радости своей, она признала в виновнике предстоящего торжества человека, который священнодействовал на рынке под пристальными взглядами покупателей и продавцов. И вот теперь он снова, но уже по другому поводу, был в центре всеобщего внимания. Такой шанс, для того чтобы познакомиться с ним, она, естественно, упустить не могла.
– Ирэн, – пройдя сквозь плотные ряды и слегка грассируя, представилась журналистка.
– Простите, как? – переспросил Нименман, галантно прикоснувшись губами к ее руке.
– Ирэн, – повторила журналистка и почему-то добавила: – Как у Александра Вертинского.
– Давид, – представился Нименман, – как у моей мамы Двойры Исааковны.
Впрочем, упоминание о Вертинском не прошло для него незамеченным. Готовя пресс к запуску, он время от времени поглядывал в сторону девушки по имени Ирэн, что, конечно, не могло пройти мимо бдительного взора Людочки, стоявшей рядом со спасительной тетрадкой. Она занервничала и, скорее всего, какие-то фразы своего шефа перевела не совсем точно.
Возможно, именно это стало причиной того казуса, который затем произошел. А возможно, к печальному результату привел известный всем «эффект присутствия начальства», но только при торжественном нажатии на кнопку «пуск» находящаяся под огромным давлением струя горячего масла сорвала предохранительный клапан и взлетела под самый потолок цеха.
