Татьяна Веденская - Все дело в платье
– Почему ты сомневаешься во мне? Расскажи!
– Потому что! – выпалила она, безвольно наблюдая за тем, как Гончаров подхватывает ее и усаживает к себе на колени. Даже сквозь его джинсы она почувствовала, как крепок его член, и от мысли о том, что вот-вот произойдет, смелость покинула Машу окончательно.
– Такая возмутительная несправедливость. Я бегал за тобой, как щенок, с тех самых пор, как увидел.
– Ну и что?! Пройдет совсем немного времени, и я наскучу тебе. Так происходит всегда. Все они правы. Мы совсем не знаем друг друга, не подходим друг другу. Это – чисто физическое. Это проходит. Уходит… – Машин голос затухал и становился тише, по мере того, как она осознавала, что Николай больше не обнимает ее, и его руки покинули ее, он сидит, пораженный и, кажется, оскорбленный, рядом, но так далеко.
– Кто это – они? Кто такие эти они, с кем ты уже успела обсудить меня, мои чувства, мои планы, мое знание жизни и мое знание тебя?
– Николай! – Маша всплеснула руками и без сил упала на кровать. Все было неправильно, все было не так.
– И почему ты доверяешь им больше, чем нам? Это твои родители, я так понимаю? Друзья, которых я не знаю.
– Вот именно, Николай. Друзья, которых не знаешь ты, друзья, которых не знаю я. Я никого не знаю. Мои родители боятся за меня. А если бы ты был на их месте, что бы ты сказал? Благословляю, женитесь? Я же никто в твоем мире. Над тобой будут смеяться, ты же не станешь отрицать этого.
– Почему же, стану! И отрицаю. С чего ты взяла, что знаешь, что и кто сделает.
– Да потому что они будут правы. Надо мной уже смеялись, и ты прекрасно знаешь это! Ведь, в конце концов, разве ты собирался делать мне предложение? Разве были у тебя такие планы? Нет! Ты просто не смог смотреть, как все в нашем офисе смеются надо мной, презирают меня, потому что я – не кто иная, как просто твоя любовница. Что было, между прочим, чистейшей правдой.
– Ты считаешь, я поэтому так поступил? – тихо спросил Николай. – Чтобы над тобой не смеялись? Как честный человек? – последнее он почти выплюнул, так он был разозлен.
– Именно! Как честный человек. А теперь уже назад не отступишь, потому что ты же всегда держишь свое слово. Даже если для этого придется жениться на девушке, которую ты поцеловал несколько раз и, да, лишил девственности. Это же тоже важно для вас, для мужчин.
– Не настолько, чтобы жениться!
– Не настолько? Значит, ты хочешь убедить меня, что в тот день с самого утра ты готовился сделать мне предложение? Продумал все, взвесил все «за» и «против». Кольцо купил, шпагу начистил, колено побрил?
– Что? – сощурился Николай.
– А завтра над нами будут смеяться твои родители и твои друзья, и все они спросят, зачем тебе это надо – жениться на непонятно откуда взявшейся Золушке, о которой в вашем королевстве никогда и не слышали. Скажешь, нет? Скажешь, твоя мать примет меня с распростертыми объятиями? И не скажет, что в тебе говорит не разум, а… не важно. Да она решит, что я – какая-нибудь жуткая охотница за деньгами.
– Она примет тебя, – процедил Гончаров. Конечно, он не собирался делать ей предложение. Это было необдуманное, поспешное решение, совершенно не в его духе, но он ни на секунду не пожалел о нем. Вот только сейчас он понятия не имел, как доказать это упрямой красотке, такой обманчиво нежной, но за долю секунды превратившейся в фурию. И слепая злость закипела, поднялась до самого горла, мешая дышать.
– Возможно, да, примет, в конце концов. Ради тебя. Ты же – Дон Корлеоне. Ты делаешь все, что захочешь. А сейчас ты хочешь меня. Кто скажет тебе нет?
– Похоже, что ты, – тихо пробормотал он, и вдруг он сделал то, чего Маша никак не ожидала. И что напугало ее до чертиков. Николай вдруг стянул с кровати одеяло и завернул в него Машу на манер, как заворачиваются в полотенца, когда ходят в баню. Маша с ужасом наблюдала, как Николай собирает ее вещи по постели, поднимает с пола отброшенную туда юбку. Кровь отлила от лица. Что она наделала! Она что, только что порвала помолвку, о которой уже объявила родителям? Зачем? Почему она не промолчала? Почему довела дело до того, что Николай Гончаров, этот упрямый, непробиваемый, неотразимый мужчина, о котором она думала весь день, чьих звонков она ждала весь день – спокойно кинул ей ее вещи и велел собираться. Она сказала ему «нет»?
Да, именно это она и сделала. Сказала ему «нет», глупая дура. Потому что… черт его знает почему. Потому что испугалась. И этого дома, от обилия мрамора в котором чувствуешь себя как в мавзолее, и того, насколько быстро все происходит, и того, что ведь, если говорить совершенно честно, у них с Гончаровым не было ни одного толкового свидания. Обеды в перерывах на работе не в счет. Так она и со Степочкой обедала.
Да, в этом и было все дело. В самом страшном сне Маша не хотела выходить замуж за человека, который делает это из жалости или под влиянием момента. Ее тело рыдало, мечтая о руках, которые Маша сама оттолкнула. Она натянула юбку, колготки, бюстгальтер – все с неловкой поспешностью и так, чтобы не сталкиваться взглядом с Николаем. Свадьбы не будет. Пусть лучше над ней смеются сейчас, чем она будет потом рыдать всю жизнь.
Глава 6
Лучшие друзья девушки
Катастрофа – это когда дома рушатся и уплывают в неизвестном направлении, уносимые непобедимыми водами цунами. Катастрофа – это когда заболевает кто-то из близких. Катастрофа – это когда война. А у тебя, в твоей уютной комнатке, где из-за стеклопакетов виднеется плачущий и утирающий слезы желтыми осенними листьями парк, какие у тебя могут быть катастрофы? Почему ты не пошла на работу? Почему ты приехала посреди ночи? Где тебя носило, мы звонили Степе, но никто не ответил. Наверное, все уже спали. Нам было неудобно.
Татьяна Ивановна стояла около двери в Машину комнату в растерянности. Впервые за долгие годы она не знала точно, как ей следует поступить. Маша приехала даже не поздно – рано. Одна, без жениха и, кажется, на такси. Татьяна Ивановна не видела, только слышала, как та входила в квартиру с поспешностью человека, боящегося быть застуканным. Никаких прощаний, никаких поцелуев и приглушенных смешков, бормотания, словом, ничего того, чего мама ожидала, хоть и не одобряла. Но о том, что случилась, по словам самой Маши, катастрофа, Татьяна Ивановна узнала только утром, когда Маша отказалась вставать.
– В каком это смысле ты никуда не пойдешь? – опешила Татьяна Ивановна, стоя напротив запертой двери с часами в руках. – Ты и так уже опоздала. Думаешь, если у тебя жених – директор вашего этого поселка, можно опаздывать на работу?
В ответ на эти слова Татьяна Ивановна услышала какие-то странные звуки, словно кто-то наступил на голубя, и он барахтается, пытается вырваться, хлопает крылышками и булькает от напряжения. Татьяна Ивановна попробовала дверь – еще раз совершенно напрасно, хотя это было не в традициях дочери – запираться.
– Ты что, не одна там? – заподозрила Татьяна Ивановна, после чего звуки стали куда более определенными. Маша рыдала. – Что случилось? Ты заболела? Тебя обидели?
– Мама, оставь меня в покое, пожалуйста, – голос дочери звучал слабо, сдавленно. Слова явно давались ей с трудом.
– Я не могу оставить тебя в покое, пока ты не объяснишь мне, что произошло! – воскликнула Татьяна Ивановна возмущенно. Это было правдой, никогда еще Машина мама не уходила, так и не разузнав, в чем, собственно, дело. И Маша прекрасно знала об этом.
– Ничего! Ничего особенного не произошло! – выкрикнула Маша зло.
– Впусти меня, – потребовала мама, почувствовав, что диалог между ними начался. Маша некоторое время не подавала никаких признаков жизни, а затем ее дверь вдруг распахнулась, и мама попала внутрь, в царство слез. Маша стояла на пороге, в слезах, в пижаме, в состоянии маловменяемом.
– Что? Что ты хочешь? – крикнула она. – Чтобы я сказала тебе, что ты была права?
– В чем именно я была права? – удивилась мама, рассматривая беспорядочно разбросанные вещи, рюкзак валяется на полу, а телефон… – Маша, разве можно так обращаться с техникой?
– Мама, ты можешь просто уйти? – попросила Маша, бросив короткий, полный боли взгляд на разбитый в мелкие щепки «яблочный» телефон.
– Зачем ты его разнесла-то? – потрясенно спросила мама. – Он разве не рабочий?
– Рабочий, – покорно повторила Маша. – Плевать. Заплачу.
Татьяна Ивановна подошла к Машиной кровати, присела на край и некоторое время молчала, просто не зная, что сказать. Маша так и стояла перед ней, в своей смешной детской пижамке, кулаки сжаты, губы дрожат, а из глаз текут слезы. Лицо отекшее, красное, плачет, видать, не первый час. Во сколько она пришла? Татьяна Ивановна не отметила специально время, и теперь жалела об этом.
– Вы поругались с Николаем?
– Мы не поругались, – прошептала Маша.
– Нет? А что тогда? Господи, Машенька, я просто не понимаю, что ты тогда тут устроила?
