Михаил Ландбург - На последнем сеансе

– Вовсе нет, – возразил я. – Огонь не задобришь. Он, как и память, ненасытен…

Моя собеседница, нахмурив брови, замолчала.

Я помолчал в ответ.

Вспомнился тот день, когда…

Юдит взяла из моих рук огромный букет белых роз и поставила их в воду. Цветов хватило бы на три вазы, но в комнате оказались всего лишь две. На этажерке я увидел пластмассовую коробочку с моей записью (кассетой), а чуть ли не полдивана занял собою огромный плюшевый пёс. Я заглянул в глаза тому, кто посмел занять моё место.

– Зачем он здесь? – спросил я.

Губы Юдит отстранённо улыбнулись и сказали:

– Можешь присесть на стул.

Моя голова вдруг наполнилась пустотой.

Через два дня Юдит позвонила и сказала, что плюшевый пёс на её диване – подарок от жениха. Я чуть было не спросил: «И “Chanel № 5” тоже?» – но вместо этого сказал:

– Отличный пёс!

– Это всё, что ты можешь сказать?

Я принялся подыскивать другие слова, но, не найдя ничего более умного, спросил:

– Зачем тебе жених?

– Чтобы вырваться, – услышал я.

– Из чего?

– Однажды, – продолжила женщина, – я заглянула в какую-то небольшую церквушку и поставила свечу. «Господи, – просила я, – освободи мою память!» С тех пор прошло много лет, но Господь мою память так и не освободил. Видимо, тогда, в церквушке, поставив свечу в чужом храме, я совершила ещё одну ошибку. Иногда я думаю, что Бог решил меня наказать…. Такое быть может?

– Бог не наказывает, – сказал я. – Бог всего лишь не прощает.

Наши взгляды встретились.

– Что не прощает? – испугалась женщина.

– Не знаю. Его понять трудно.

Женщина перевела взгляд на мои руки.

Я почему-то сказал:

– Теперь у меня дочь.

Женщина продолжала разглядывать мои руки.

– Кто знает, возможно, дочь могла быть у вас и с той, которую звали Юдит…

– Возможно, но это была бы другая дочь.

Мы помолчали. Потом женщина сказала, что её зовут Лия.

– Лия?

Мой вопрос прозвучал, наверно, довольно неловко, потому что женщина сказала:

– Вас что-то смущает?

– Нет, – торопливо ответил я и добавил: – Меня зовут Макс.

– Так вас зовут?

– Почему бы нет?

Женщина рассмеялась.

– Почему? – не понял я.

– Ради Бога, простите, я не над вами смеюсь. Просто мне вдруг подумалось о любви.

– Над любовью не смеются.

– Нет?

– Думаю, что нет.

– Разве это не смешно, когда вдруг обнаруживаешь, что любовь оборачивается досадной ловушкой? Ведь не напрасно какая-то писательница признавалась, что во время работы над книгой о любви у неё было ощущение, будто она запустила руку в мешок, полный змей…

Я рассмеялся.

– Вас рассмешило признание писательницы?

– Нет, просто подумалось, как хорошо, что я не писатель.

– Когда-то мне захотелось стать женой успешного человека, но вскоре я поняла, что жена – это удобная вещь, которую повсюду за собой таскают и которая должна улыбаться, когда муж её целует. Вы не жена, и знать такое не можете…

– Зато, как мужчина, я знаю, что жена – не вещь, и уж, тем более, не всегда удобная…

Мимо нас прошла юная пара. Девушка лет пятнадцати, подёргивая парня за рукав, сообщила:

– Кончится тем, что ты меня потеряешь.

Парень казался моложе, чем эта девушка, и он явно тянул с ответом. Он что-то проговорил лишь после того, как они отдалились от нас шагов на восемь, и я его слов не расслышал.

Небо над Тель-Авивом стало темнеть.

– Я была дурой, – сказала женщина. – Я была большой дурой! Состоятельный человек предложил убежать от бедности, и я сделала это. Потом… Поняв, что потеряла себя, я умерла.

Я отвёл взгляд в сторону, проговорил:

– По вашему виду такое не скажешь…

– Выходит, я удачно прикидываюсь. Согласитесь, что при желании и при определённых усилиях любую ситуацию можно вывернуть наизнанку. В конце концов, я себе приказала: «Терпи!» Я надеялась, что приказ станет для меня заменой чувству сожаления…

Я покачал головой.

– В чём дело? – спросила женщина.

Я промолчал. Вспомнилось, как где-то прочёл: «Приказ заменял им совесть».

Женщина стала смотреть на прохожих.

Я взглянул на часы. Шёл седьмой час.

Вдруг женщина рассеянно проговорила:

– На днях я услышала, как кто-то утверждал, будто пожилым людям ничего иного в их жизни не остаётся, как лишь шуровать кочергой в углях… Тем не менее я не собираюсь посвятить остаток своей жизни раскаянью. Вы согласны с Ремарком: «Раскаянье – самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить»?

– Ремарк умел думать, – сказал я.

– А вы?

Я пожал плечами.

– Вот, скажите, что вам приходит в голову, когда вы видите, как у женщины из-под колье выглядывает дряблая кожа шеи?

Я не нашёлся, что сказать. На ум пришло чьё-то утверждение: «Не бывает дряблая кожа, бывает история без любви».

– Вы – не Ремарк, – определила женщина.

– Нет, конечно, не Ремарк, – согласился я.

И вдруг женщина стала рассказывать о том, что вот уже несколько дней, как она с сестрой своего покойного мужа скупает в музыкальных магазинах Тель-Авива диски с записями композитора Леона Кормана. Они обе обожают его музыку. Разумеется, она и в Йоханнесбурге имела возможность слушать произведения этого господина: в её доме хранилось несколько кассет с записями его музыки, и, слушая её, она частенько беседовала с маэстро. А иногда ещё и с его портретом.

Я вздрогнул.

– С портретом Кормана?

– Время от времени его портреты появлялись в журналах Африки. Корман – гигант!

Кажется, я покраснел.

– Как вы сказали?

– Корман – гигант!

Я озадаченно прошептал:

– О чём же? О чём вы разговаривали с этим господином?

Испытующе посмотрев на меня, женщина улыбнулась:

– Угадайте.

– Как я могу угадать?

– Попытайтесь.

Я сказал:

– Наверно, о появляющихся иногда перед вами странных призраках… Мне знакомо такое. Бывает, что я с призраками беседую… Нет, не подумайте, что я их к себе зову – они сами, не спросив меня, возникают… Это ужасно! А вам было не страшновато разговаривать с этим человеком?

Лицо женщины вдруг помолодело.

– Нет, – улыбнулась она, – разве Леон Корман призрак? Хотя, если признаться, беседуя с ним, мне было немного не по себе.

Я насупил брови, подёргал носом, постучал себя по коленям и сообщил:

– Говорят, этот музыкант мрачный тип, и такой он, видимо, оттого, что в юности обладал всего лишь одной-единственной парой туфель. Представляете – всего лишь одной!.. Вы бы смогли обойтись одной парой туфель?

Лицо женщины внезапно постарело.

Я замолчал.

Женщина замолчала в ответ.

«Она вдова, теперь – вдова…» – подумал я, и следующую мысль: «Но мне-то что до этого?» – от себя отогнал.

– Леон Корман знает, что я его слушаю, – весело проговорила женщина. – Он знает, что я…

– Вы уверены? – торопливо перебил я. – Вы уверены, что всё обстоит именно так?

– Конечно! Леон Корман – художник. Разве вы не слышали об особом чутье художника?

– О чём-то таком слышал… – буркнул я безразличным тоном.

Женщина снова замолчала, а потом я услышал:

– Почему бы нам не прикинуться, что живём?

Я отозвался:

– Разве мы не живём?

Женщина взглянула на меня так, будто собиралась спросить о чём-то ещё. Не спросила и лишь едва слышно проговорила:

– Но ведь…

Я вскинул руку. Таким жестом полицейские останавливают движение уличного транспорта.

Женщина опустила глаза.

Мы послушали тишину.

Потом женщина сказала:

– Тут совсем рядом море, и можно спуститься и увидеть закат.

Я запрокинул голову. У неба был вялый, унылый вид.

– Боюсь закатов, – сказал я и подумал: «Чтобы увидеть закат, достаточно того, чтобы поглядеть на нас».

Женщина приблизила ко мне лицо:

– Не хотите?

Я судорожно глотнул воздух. Запах духов «Chanel № 5» сводил меня с ума.

– Нет, – сказал я. – Я себе не палач, и потом… женщины на пляже давно уже в мою сторону не смотрят. Даже не пытаются. Теперь за вниманием к себе я обращаюсь к врачам поликлиники. А ещё я не выношу вечернего пронзительного крика чаек.

Женщина поправила на шее колье, спросила:

– Это правда, что Виржиния Вульф утопила себя?

Я кивнул.

– Правда и то, что когда несчастную подняли из воды, в карманах её одежды оказались камни?

– Может быть, – сказал я. – Почему вы подумали о Виржинии Вульф сейчас?

– Об этом я думаю постоянно.

Однажды, неся в себе чувство мучительного одиночества, я спустился к морю. Вздымаясь над водой, волна за волной упрямо тянулись к берегу, но тотчас отступали назад, безропотно погибая под волнами, которые набегали им вослед. От моря несло гнилью. Я опустился на песок и стал смотреть, как под воду уходит солнце.

– Как же мне теперь?.. – бормотал я. – Как потом?..

Пляж был пуст, и лишь чуть впереди от меня у самой воды сидели двое мужчин. Один был лысый, а у другого была волосатая спина. Мужчинам было не до меня.