Татьяна Успенская - Главная роль
Тот вечер он провёл в тире. Первый раз в жизни держал в руке оружие и стрелял, снова и снова. Он расстреливал себя. А саднящая боль не проходила.
Тир – начало сегодняшнего мокрого и жалкого – «после». От того вечера до этого позорного страха – мост. Хотя прошла уже пара лет.
Он дарил Лизе цветы. Он ходил на все премьеры, в которой ей всегда доставалась роль неудачницы.
Сейчас – вдруг – услышал Лизину старуху: «Был у меня сын, нету сына». Голос старухи так отчётлив, что Алесь вскакивает. «Был у меня сын, нету сына…» – шепчет, гремит голос старухи, голос Лизы.
– Ты чего? Что с тобой?
Что это за женщина? Что общего у него с ней?
Общее – Херувим.
– Простудился, что ль, вчера? У тебя озноб?! – озабоченно спрашивает женщина. – Садись-ка скорее, я тебя чаем напою. – Она берёт чайник, выходит, а он никак не может понять, как здесь оказался.
«Был у меня сын…»
– Ну вот, быстро закипит. Почему не сказал, что у тебя сын? – Не понимая, смотрит Алесь на Варвару. Приливает кровь к сердцу и голове. – Я бы сказала – похож.
Сын?!
Варвара заваривает чай в розовом чайнике, разливает по розовым чашкам. Садится напротив.
– Пей скорее, эко тебя бьёт. Вот медок есть.
Блюдце уже полно, а Варвара зачерпывает ещё ложку.
И вдруг плачет.
«Ты что?» – хочет спросить. И сам понимает: с ней произошло то, что когда-то с ним, когда он увидел Лизу.
Варварины слёзы – мост между ним и Варварой. Варвара попала в тот мир – Лизин, бабушкин, почувствовала… поняла.
Осторожно снял с её щеки слезу. И стал пить чай.
Кроме Херувима, есть Варвара. Она нуждается в защите.
Как можно её защитить?
Остывает чай. Варвара плачет.
Он никогда не был трусом. Но как бороться с убийцей и садистом, для которого все средства уничтожения непокорных хороши?! Попадёшь в разряд жертв, а Варваре не поможешь.
Бежать.
Но вот… Варвара плачет.
– Купила тебе пять смен белья, рубашки, свитер, брюки, – говорит сквозь слёзы и вынимает голубой толстый пуловер. – Пей, пока горячий. И мёду поешь!
Алесь пьёт чай с мёдом.
2Не успела женщина выйти, в дверях появились Пётр с директором детского дома и мама.
– Они за Жорой. – Мамины растерянные глаза.
– Вы должны вернуть мальчика в детский дом, – скрипучий голос директора.
Обеими руками Жора ухватился за шею Грифа и жалобно уставился на неё.
– Не надо паники, Лиза. Ведь мы хотим соблюсти законность? – Пётр взял её за локоть и повёл из передней в спальню, усадил на неубранную кровать. – Лиза, у меня один друг, и этот друг много лет любит вас. Как вы думаете, могу я причинить моему другу, то есть вам, неприятность или боль? Чтобы только справки собрать, понадобится месяц, а может, и больше: о браке, о состоянии здоровья всех вас – вы ведь в заявлении напишете, что родители живут с вами и будут участвовать в воспитании детей, так? Каждый должен пройти осмотр терапевта, нарколога, венеролога, психиатра и прочее. Сколько всё это времени возьмёт, подумайте! А ещё нужно закончить специальные курсы. Вы же учились в театральном, а не в педагогическом, так? Без курсов детский дом вам не открыть. Курсы, по-моему, двухмесячные. Теперь денежный вопрос. Доход каждого члена семьи не должен быть ниже прожиточного минимума, иначе никто вам детей не доверит.
– А как же ссуда? – растерянно перебила Лиза.
– В каком государстве вы живёте? Думаете, вам её хватит? Кстати, как вы будете отдавать её с бешеными процентами? Ещё нужна выписка из протокола опекунского совета. А знаете, когда его представитель найдёт время исследовать ваши жилищные условия, доложит начальству, и вам дадут разрешение? Не знаете. Ребёнок не кошка. Его должны передать вам официально. Что из перечисленного мною у вас имеется в наличии? Пожалуйста, не смотрите так своими глазищами! Не убьют же там вашего Жору! До него теперь и пальцем не дотронутся.
– А Зина?
– Зина отстранена от работы. Пока не найдут человека, заменяет опытная нянечка. Она же будет спать в комнате с Жорой и теми детьми, которые его били. И последнее: никто не разрешит вам открыть семейный детский дом с одним ребёнком, вы должны подыскать ещё минимум четырёх.
– Где?!
– Это уже следующий вопрос. Хотите сами отвезти Жору или передадите директору? Кстати, Гоги говорил, вы официально замужем. Можем оформить вашего мужа наравне с вами во главе детского дома.
Она мотнула головой. Казалось, скажет слово и упадёт замертво: силы вытекают с каждой минутой сегодняшнего дня.
– Что означает ваше движение? Муж не захочет работать с вами, или вы официально не замужем?
Она кивнула.
– И что же делать? Матери-одиночке без какого бы то ни было дохода никто не доверит детей.
– Не хочу! – раздался истошный крик.
Оба кинулись на него.
Гриф сидел перед директором, оскалившись, Жора, вцепившись в шею Грифа, кричал: «Не пойду!», «Не буду!», «Не хочу!»
Лиза с трудом оторвала Жору от Грифа, взяла на руки.
– Я просил вас ни о чём не говорить с ребёнком без меня! – сердито сказал Пётр директору.
– А что мне было делать? Пёс уселся на дороге, в кухню не пустил. Так и стоять столбом? Распустили!
– Вы не изучали психологию детей?!
Лиза принесла Жору в спальню, положила на кровать, и, наконец, к ней вернулся дар речи. Она повторила ему всё, что сказал Пётр: и о справках, и о врачах, и о курсах, и о нянечке, которая будет вместо Зины спать в его спальне.
– Ты ведь веришь мне, мой Мальчик? Я постараюсь как можно скорее оформить все документы. Без них никто мне тебя не отдаст. И я должна найти ещё четырёх-пятерых детей. Не разрешат открыть мой «Дом семьи» только с тобой одним. Не бойся, тебя никто больше не обидит, ты под моей защитой!
Жора смотрел на неё больными глазами.
– Ты должен поверить мне!
– Т-тебя заберёт твой дядька в театр и не разрешит, – прошептал он.
Она прервала его:
– Я не вещь, которую можно забрать. И я хочу с тобой играть, бегать, читать тебе книжки, вместе будем сочинять истории. Мы расстаёмся совсем ненадолго. А ты пока приглядись к ребятам: может, захочешь кого-нибудь взять себе в братья или в сёстры?
Время шло. Она сидела одна в спальне. Мальчика от неё увели. Родители заспешили в свои жизни.
Руки держала на животе. Память живота. В нём совсем недолго жил её сын. Но он жил! Он останавливал день рвотой и головокружением. Он требовал еды, и она ела, как ест двухметровый мужик, целый день занимающийся тяжёлой физической работой. Он гнал её спать. Он любил гулять и притаивался, довольный, когда она бежала по скверу или шла в магазин. Так и видит его личико – сын жмурится и улыбается. Он рос в ней, и она ощущала каждую новую клетку, созидавшую его. Уснуть могла, лишь когда положит руки на живот, – чтобы согреть его и помочь ему расти. Перед сном обязательно говорила с ним, рассказывала о своём дне, расспрашивала о самочувствии и желала спокойной ночи.
Много дней прошло после молчаливого разговора с Алесем, прежде чем решилась пойти к врачу. Она ждала. Тогда ещё Алесь был больше ею, чем сын. Нестандартный, праздничный мальчик, на руках возносящий её на седьмой этаж, и через пять лет трепетно касающийся её, замирающий под её взглядом и словами. Из плоти и духа, чуткий камертон её души. А сын, ещё незнакомый, таился внутри. И она, чтобы не огорчать Алеся, вырезала сына. А в миг выхода из наркоза прежде всего ощутила пустоту. Эта пустота из живота поднялась к груди – не только сына, и праздничного Алеся в ней больше не было: горячей кровью сына вытекла из неё и часть её чувства к Алесю. Смотрела в белый потолок палаты и отстранённо следила за тем, что теперь являлось ею. Такая богатая ещё утром, такая наполненная… сейчас пуста. И как же теперь жить ей такой лёгкой – сдует с Шарика! Алесь не заметил, что она и его вырезала: так же приносил цветы, так же возносил на седьмой этаж, так же осторожно касался волос и шеи.
Когда внесла в дом замёрзшего Мальчика, показалось: изнутри заполнилась новой плотью. И дни с Мальчиком снова проявились красками, лицами, многоголосьем звуков.
Сейчас – тишина.
Немедленно разрушить её. Бежать из дома прочь.
На улице падал снег. Она шла, задрав к нему лицо. Снег – единственный собеседник, друг, нежно касается её.
– Деньги, мобильник, живо!
Не поняла, как оказалась на снегу без пальто и шапки.
Хотела повернуть голову в сторону убегающих людей, но тупая боль не позволила. Попыталась встать, не смогла. Удары нанесены точно – в голову и поясницу.
– Слава богу, жива, доченька! – Над ней пожилое, в морщинах лицо. – Я сейчас… вызову милицию.
Лишь тут ощутила холод.
Снег – снизу, снег – сверху. Свитер продуваем. И – низкий, споткнувшийся сразу голос Гоги: «Пью за тебя!»
– Сейчас, доченька, они приедут. А ты поднимайся. Развелось бандитов, на улицу не выйдешь. – Женщина сняла с себя шаль, набросила на её плечи.
