Татьяна Соломатина - Мало ли что говорят

Ещё ходили в аквариум. Тоже все вместе.

А вот на следующий уикенд – ездили в Нью-Йорк. А потом…

Впрочем, это всё совсем другие истории.

И единственное, за что Соня после с содроганием вспоминала Майкла, – это его русский язык. А Джош… Ну, вы помните – это было настоящее чудо!

P.S.

«Количество ВИЧ-позитивных среди лиц гетеросексуальной ориентации к началу XXI века значительно превысило количество ВИЧ-позитивных среди гомосексуалистов».

P.P.S.

«Я отношусь к гомосексуалистам нормально. Мне всё равно, кто кого и куда… любит. Если он любит. Во всяком случае, в это время он не ходит на демонстрации и не швыряет грязные валенки на «пульт Эйнштейна». Так мне подсказывает моя мужская ментальность и мальчишеский характер. Когда я была юной, то никак не относилась к «педерастам» – некогда было. Я учила философию.

А вот мэры Третьего Рима, в большинстве своём, конечно, не будучи гомосексуалистами, были самыми обычными и Жест Миа, героини Умы Турман, обращённый к Винсенту Веге (Джон Траволта[9])»

Глава четвёртая

Нью-Йорк. Наташа

– Откуда вы?

– Из Москвы-ы.

– Охуительно!

Цинизм – единственное оружие беззащитных.

«Охуительно», «опиздохуительно» и «невъебенно» были главными эпитетами, отражавшими превосходные формы в лексиконе одного доктора исторических наук – ярого борца за понимание между народами.

Наташа утверждала, что прораб Вавилонской башни точно знал, почему «охуительно» – это хорошо, а «хуёво» – это плохо. И пыталась во всю меру своих, отнюдь не слабых, сил донести это знание до американцев, изучающих русский язык. Её издевательские поучения не имели границ. Впрочем, обо всём по порядку.

В следующие выходные «копать картошку» в Салем никто не поехал, несмотря на завывания Джима, мол, «яхта совсем заржавеет». Джошу по делам «нефтяного вентиля» надо было в Нью-Йорк – то ли управляющий обманул компанию центов на двадцать, что требовало личного присутствия председателя совета акционеров, то ли индекс Доу – Джонса упал до небес или возвысился до преисподней – доподлинно неизвестно. Известно, что под это дело Джош выбил Сонечке чек в банке по программе «Community Connections» с целью посещения какого-то Нью-Йоркского госпиталя для эмигрантов. Джош был как всегда заботлив. Всё-таки он был Сониным «поводырём», и возникшая между ними дружба лишь ещё сильнее окрепла за истекшую неделю. Забегая вперёд, можно сказать, что до сего нью-йоркского «оазиса» оказания медицинской помощи в основном бывшим соотечественникам Соня так и не добралась. Хотя чек обналичить, разумеется, не забыла. Так что, став богаче на тысчонку полновесных портретов Вашингтона, она была довольна, и ей было абсолютно всё равно, где и как провести выходные, а уж в Нью-Йорке – так вообще! Быть в Америке и не побывать в Большом Яблоке – это нонсенс! Джим, отныв положенное, сказал, что давно не поливал цветы в своей нью-йоркской тубедрум-«хрущобе», то бишь упал на хвост. Естественно, Майкл тоже поехал. Итак, пятничным вечером договорились, что утром они всей честной компанией заезжают за Соней. Но не на любимом BMW всех индейцев, а на огромном «колхозном» джипе Джима, из расчёта на одно «койко-место» больше. Расчёт состоял в том, что Джош хотел Соню ещё кое с кем познакомить.

За пятнадцать минут до времени «Ч» Соня уже курила под дверьми гостиницы, предварительно хлебнув в баре сто граммов текилы (бармен-мексиканец, познакомившись с ней, отчаянно нарушал правило «не наливать с раннего утра постояльцам», ибо Соне легко удалось снять напряжение с его ущемлённой жилки эмигранта второго поколения – лишь заявив ему, что испанский язык – лучший в мире, все бостонцы – ужасные снобы, а белые люди вообще – мерзкие нацисты).

Увидев огромную алую «Тойоту» Джима, Соня приветливо помахала рукой и побежала навстречу. Любой наш соотечественник не стал бы напрягаться с парковкой, останавливаясь на одну-две минуты. В данном же случае Сонины легкоатлетические упражнения были лишними – Джим запарковался как положено. Штат Массачусетс победил прабабушку из-под Гданьска. Первым из машины выпрыгнул Джош и со всей своей великолепной любезностью открыл заднюю дверцу монструозной японской каравеллы. Царственно опершись на его смуглую ладонь, из недр джипа вышла… выплыла… явилась… «Ея Императорское Величество»… НАТАША.

В ней было всё: пятьдесят с лишним прожитых лет, сто неразменных килограммов, элегантность возраста «кашемира и шёлка», искромётный блеск бесшабашной московской юности, принципиальное неприятие жизни «в рамках» и, как следствие – полное отсутствие всех видов американской медицинской страховки. «Пугают меня диабетической комой! Хуй им в рыло, пидоры ёбаные!.. Прости, Джош…» – смачный поцелуй в смуглую щёку. Увернуться от её объятий было невозможно. И – не хотелось. Она обнималась и целовалась каждый раз искренне, как в первый или последний.

Майкл и Джош, по-видимому давно привыкшие к этой несколько тавтологичной идиоме, тихо сползали вниз к огромным колёсам сурового внедорожника. «СонЬя, это Наташа. Наташа, это СонЬя», – Джим попытался соблюсти процедуру официального этикета. Именно «СонЬя», семинарский бейджик как напророчил. Классический вариант Сониного имени с трудом давался носителям английского языка, а как-то по-другому они отказывались её именовать. Стандартное при таких раскладах прозвище – «Sol», предложенное Соней изначально в качестве альтернативы, – было дружно с презрением отвергнуто. А Майкл вообще частенько поначалу именовал СонЬю ТанЬей. Оказывается, это у него был текущий «больной вопрос». Не само имя, разумеется. А персонаж «Евгения Онегина». Славист – это диагноз.

Татьяна, по мнению Майкла, была слишком забита довлеющими в обществе традициями и, кроме того, ходила в «малиновом берете». Это безвкусица! Все Сонины попытки объяснить ему, что Татьяна плевать хотела на традиции, а Евгения послала куда подальше, потому как он пи…, то есть – козёл, а не потому, что он послал её ранее, были обречены. Ей так и не удалось объяснить Майклу, что значило для этой барышни написать, учитывая традиции того века и обычаи касты аристократов, пресловутое письмо. И что причины её последующего отказа были отнюдь не «местью гордой», а как раз наоборот. Скучающему от всего вольному барину Евгению вожделеть барыню, чей муж «в сраженьях изувечен», ту, что «ласкает двор», было приятнее, чем безвестную девочку. Потому как её, Татьянин, «…позор теперь бы всеми был замечен». В общем, Сонины трактовки бессмертного романа разошлись с мнением профессора-слависта по принципиальным позициям. Майкл жаждал навесить на загадочную русскую душу ярлык: «Разгадано! Око за око!» Ну не объяснять же ему, что про равноценный обмен глазными яблоками – это не русское, а библейское. То есть – еврейское. Себе дороже, потому что Майкл в курсе прописных истин и, к тому же, тут же пустится в распил генеалогического древа тех русских дворян, среди которых были выкресты. А евреи – они всегда евреи. Вот и он сам… Просто евреи всегда ассимилируются с тем народом, среди которого проживают. Он сам, Майкл, к примеру, внешне похож на англосакса, а вовсе не на классического иудея, хотя… Про фильмы Роу с их главным героем Соня тем более молчала. С Майклом так постоянно: ты ему слово, он тебе – лекцию. Даже если понятия не имеет, что на того самого главного героя с его нарочито русско-былинной внешностью как раз похож, как две капли колодезной воды. Таки да. Джош, глядя на измученную по русскому, еврейскому, литературному и прочим извечным культурным вопросам Соню, лишь международно крутил пальцем у виска, кивая на друга, и, белозубо хохоча, объявлял, что Майкл – не еврей, а болтун. И нечего примазываться к сонму представителей интеллектуальнейшей из наций, ассимилянт недорезанный. То есть – необрезанный.

– СонЬя, это Наташа! Наташа, это СонЬя! – чопорно представил Джим дам друг другу.

Лучезарно улыбаясь во всю пасть потрясающих неестественно-ослепительных зубов, Наташа обратилась к Джиму на русском языке, глядя на Соню с искренней любовью:

– И где ты, старый мудозвон, находишь этих малолетних поблядушек со славянскими именами? Опять в Калифорнии? Хотя эта, судя по куртейке, откуда-то из Европы. Неужели полька? Что, сбылась мечта старого идиота?

Такая у Наташи была манера. В Америке дружелюбие, плещущееся во взгляде, – одна из главнейших внешних, «выносных», опций. Не раз из-за этой своей поведенческой особенности – улыбаясь, говорить что ни попадя на родном языке, она вляпывалась по самое «не могу».