Татьяна Соломатина - Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37
– На апоневроз!
– Слушай, что, правда четыре мужа у этой… переводчицы с французского? – ещё раз внимательно посмотрел Святогорский на лик дамы, переведенной на самостоятельное дыхание.
– Аркаша, она прыгает!
– Добавь в вену, – скомандовал Аркадий Петрович анестезистке.
– Правда. Только она ни одного из детей на мужей не записывала.
– Почему? – удивился Святогорский.
Татьяна Георгиевна вопросительно посмотрела на интерна.
– Говорит, детей на мужей записывать невыгодно. Алиментов от них не дождёшься, а так государство хоть какие-то деньги платит – как матери-одиночке, – ответил анестезиологу Александр Вячеславович.
– Вы откуда знаете такие подробности? «Доктора Хауса» насмотрелись? – удивился Аркадий Петрович.
– Нет, просто уважаю анамнестические детали.
– Он не нарочно! Наши бабы Денисова очень любят! Часами его в палате держат! – не удержалась от саркастической ремарки ассистирующая интерну заведующая.
– Донати? – уточнила спрятавшая улыбку операционная медсестра.
– Косметику можно. Она тощая.
– Александр Вячеславович, косметику накладывают не тощим или толстым, а тем пациенткам, кого слово «косметика» гипнотизирует. Кстати, по Донати заживление физиологичней. Вы же понимаете, что косметика – это лишний шовный материал в ране. А если регенерация на уровне – следы от Донати совершенно не заметны. Или вам лень швы снимать?!
После наложения асептической клеевой повязки и обработки влагалища Мальцева сказала традиционное:
– Кровопотеря пятьсот, моча по катетеру светлая, двести миллилитров, всем спасибо. Александр Вячеславович, историю запишете и мне на подпись.
Святогорский приводил в себя госпожу Касаткину.
– Лёша приехал? – прохрипела она перво-наперво.
– Поздравляю, у вас мальчик! – радостно возвестил анестезиолог. – Маленький мальчик. И говоря «маленький» – в данном случае – я имел в виду не возраст. Кило девятьсот, сорок семь сантиметров.
– Лёша, говорю, приехал?! – никак не прореагировала мамаша.
– Ху из у нас Лёша?
– Лёша у нас муж, – ответил за родильницу интерн.
Касаткину пришлось снова вырубить, потому как она стала кашлять, крыть всех оставшихся в операционной матом и требовать немедленно впустить к ней мужа. Который, сказать по правде, попросту не прибыл. Хотя, судя по её текстам, крепко-накрепко обещал.
В час ночи Мальцева, Святогорский и Денисов сидели в ординаторской обсервационного отделения и пили кофе.
– И долго ты бомжевать будешь? – спросил Аркадий Петрович.
– Марго обещала закончить через неделю. Она меня в кабинет не пускает, со мной не советуется, потому я подозреваю самое худшее.
– Натяжной малиновый потолок, фиолетовая мягкая мебель в лиловую рюшечку, бордовые занавеси и вопиюще сиреневое ковровое покрытие! – заржал Святогорский.
– Наверняка, – тяжело вздохнула Мальцева. – И как из этого всего выпутаться – я не имею ни малейшего представления. Как Касаткина?
– Стабильна. В ОРИТ её отправлять показаний нет, так что… Так что господин интерн пусть с ней всю ночь сидит, за ручку держит, пока мы её Лёшу разыскиваем.
– Вы допили кофе, Александр Вячеславович? – официально вопросила Татьяна Георгиевна.
Интерн встал, вымыл свою чашку, поставил в шкафчик, с лёгкой улыбкой кивнул Татьяне Георгиевне и Аркадию Петровичу и вышел из ординаторской.
– Зачем ты так с парнем? – несколько укоризненно поинтересовался Святогорский, едва за Денисовым закрылась дверь.
– Он тут не парень. А врач-интерн.
– Ясно. Вся в букву ушла?
– Если дух не будет хотя бы изредка цепляться за букву – он унесётся неизвестно куда. И это может закончиться очень плохо.
– Для кого? Для тебя? Не смеши меня.
– Для него!
– У тебя что, Татьяна Георгиевна, материнский инстинкт проклюнулся? Не надо, не порть себя, не превращайся в женщину-мать.
– Фу, Аркаша! Ну, уж ты-то мне возрастом не тыкай! Ты куда постарше меня будешь!
– Вот дура! Причём здесь возраст? Женщина-мать – это не возраст, а диагноз. Женщина-мать – особа, беспрестанно заботящаяся о своём мужике и доводящая его таковой заботой до абсолютно инфантильного состояния. У иных особей мужского пола имеется, конечно же, иммунитет! – он гордо выпятил грудь с торчащими из-под пижамы седыми волосами. – Но у очень редких. – Святогорский вздохнул и ссутулился обратно. – Когда Лёле было три годика, моя мне писала длиннющие инструкции. Чем Лёлю на завтрак накормить – и как это разогреть, во что Лёлю одеть, какими маршрутами Лёлю в детский садик вести, что сказать воспитательнице. И так далее. Как будто мужик в здравом уме и трезвой памяти не может… – Аркадий Петрович махнул рукой. – Лёля уже давно Лёлище. Так мамаша продолжает нести доблестную вахту. Запиливает и дочь, и зятя, и пятилетнего внука. Разве что со свечкой к ним в спальню не врывается. Живут, слава богу, отдельно. Не то и там бы, в опочивальне, советы давала. Всем обрыдла. Скоро своего добьётся – дочь с ней общаться перестанет. Да и сейчас не из любви, а из чувств благодарности и вины, кои моя исполняющая обязанности всевышнего[5] культивирует с болезненным сладострастием.
– Сублимирует, – расхохоталась Мальцева.
– Танька, я не потому импотент, что моя супруга бревно, а потому, что возраст подошёл. Каждому делу – своё время. А по молодости я, было дело, прыгал налево. И направо прыгал. И наискосок. По разным, в общем, траекториям. Потому что невозможно заниматься этим делом с женщиной, которая в предкульминационный момент говорит: «Молоко забыла в холодильник поставить!» или «Аркаша, ты газ на трубе закрутил?» Ты, Мальцева, прекрасна именно своей безголовой женственностью. И не старайся заботиться хоть о ком-нибудь. Тем более – об интерне. Он взрослый мальчик.
– Забавно.
– Что?
– Ельский и Родин меняют жён. Но, подозреваю, они им – до смены обстоятельств – верны. Вы с Паниным – всю жизнь живёте в благопристойном благополучном браке, но жёнам изменяете.
– Ельский просто очень влюбчивый.
– Да ну!
– Говорю тебе! Под его нарочитой презрительностью таится нежный оленёнок…
– Если Ельский – оленёнок, то я…
– Ты тоже оленёнок. Ты, кстати, мало чем от него отличаешься. Та же надменность, та же холодная насмешливость. Ну и так далее. С поправкой на пол, разумеется. А Родин – он человек крайне увлекающийся. Отсюда и…
– И чем же отличается мужчина очень влюбчивый от своего собрата крайне увлекающегося?
– Вот, вы опять усмехаетесь, Татьяна Георгиевна. Хотя со мной, своим старым – во всех смыслах – другом, в этом нет никакой необходимости. А если бы ты серьёзно относилась к своему старому дяде Аркадию, он бы тебе объяснил, что разница есть. Колоссальная разница!
Мальцева встала из-за стола, подошла к дивану, на котором сидел Святогорский, и нежно поцеловала его в щёку.
– Я очень серьёзно отношусь к своему старому дяде Аркадию, – сказал она, забирая у него чашку. – Ещё кофе?
– О, нет. Достаточно просто плеснуть коньяка в последки… Да, спасибо, дорогая, – он принял чашку обратно. – Можно было не так щедро, ну да ладно… Ельский никогда и ничего не рассказывает о бывших жёнах. Почему?
– Он вообще не слишком общителен, – Татьяна Георгиевна пожала плечами.
– Нет! Потому что для Ельского бывшие жёны – отработанный материал. Изжившая себя страсть. Мусор, подлежащий утилизации. Родин, напротив, – постоянно тараторит о бывших. Любовь прошла, а увлечённость – нет. Родин увлечён своей жизнью. Ельскому просто нравится состояние влюблённости.
– Всё это, Аркаша, не более чем досужая ночная болтовня.
– И не говори! Как будто нам заняться больше нечем! – рассмеялся анестезиолог. – Родин мне нравится.
– Мне тоже.
Святогорский подозрительно прищурился в Мальцеву.
– Ой, перестань! – отмахнулась она. – У нас гендерное равенство, между прочим! Я не щурюсь в тебя, вот и ты меня избавь от подозрений.
– Гендерное, но не сексуальное!
– Сергей Станиславович не входит в круг моей избирательности. Я не могу себе представить, как можно заниматься любовью с рыжим толстячком.
– Любовью можно заниматься даже с тюбиком крема для загара, что недавно подтвердила очередная пациентка, обратившаяся в приёмный покой с жалобами на невозможность самостоятельно извлечь инородный предмет из влагалища. Кстати, – он понизил голос до доверительного шёпота, хотя в ординаторской никого, кроме них, не было, – на Родина уже открыла охоту Засоскина.
– Будет официальным «моим мудаком» номер четыре? Или уже пять, я запамятовала?
– Очень даже может быть, что и будет. Уж слишком он сопротивляется, а это нашу Оксану лишь дополнительно заводит. Как и любую женщину, которой мужчина недоступен по тем или иным причинам! – Святогорский многозначительно посмотрел на Татьяну Георгиевну.
