Алексей Сухаренко - Блокада. Запах смерти
Перед ними, окружив плотным кольцом, стояли немецкие солдаты.
– Мы к вам по доброй воле, – как только увидел их, подал голос перепуганный Дрын. – Мы перебежчики.
– Разберемся! – опять по-русски произнес пожилой немец с нашивками капрала и отдал приказание следовать вперед, а сам что-то сказал своим подчиненным на незнакомом языке.
«Все понятно, эстонский батальон», – догадался Мышкин, который был до войны в командировке в Эстонии и узнал язык.
Перебежчиков привели в деревню, где располагался штаб подразделения, и посадили в сарай, выставив вооруженную охрану. Минут через десять снаружи раздалась немецкая речь, дверь открылась, и в лицо пленным ударил свет фонаря. Внимательно осмотрев русских, немец ушел. В сарае было холодно, как на улице, поэтому, чтобы не замерзнуть, приходилось двигаться.
– Может, костер разведем? – не выдержал долгой борьбы с морозом Мазут.
– А что, спички есть? – удивился Мышкин, помня, как тщательно их обыскали, перед тем как запереть в сарае.
– Много чего есть, – самодовольно произнес вор. – Ну так что?
– Конечно, надо согреться, – подал голос Дрын.
– Нельзя, сарай запалим, – высказался Мышкин.
– Холодно, – неопределенно произнес Николка.
– Могут избить, – предположил Цыган.
– А мы аккуратно, – настаивал Мазут. – Вот и ведро есть.
Остальные не нашли в себе сил оспаривать и дальше предложение Мазута. Взяли старое ведро, пробили в нем о торчавший в стене сарая гвоздь несколько дырок для тяги, поставили на два валуна и, накидав щепок, картона и мелких досок, разожгли костер. Чтобы дым не разъедал глаза, ведро поставили под небольшой щелью в потолке сарая, а сами стали в круг. Через час в сарае заметно потеплело. Однако дым из его крыши вскоре заметила охрана, и спасительное ведро было выброшено на улицу. Самим же пленным сильно перепало от эстонских нацистов. На экзекуцию пришел заспанный немец, но его лицо выражало лишь разочарование тем, что его разбудили по столь ничтожному поводу. Однако он остановил избиение перебежчиков и перед уходом что-то сказал по-немецки. Эстонский капрал перевел.
– Господин лейтенант говорит, что пока ваша дальнейшая судьба не решена, вам следует вести себя как обычным военнопленным и не рассчитывать на снисхождение за добровольный переход. Ведь среди вас могут быть красные шпионы.
– По мне, от своих зуботычины привычней получать, – процедил Мазут.
– Те хоть баланду давали, а эти суки натощак бьют, – поддержал Дрын.
Стало светать. Избитых, в кровоподтеках пленных посадили в грузовик и повезли в сторону тыла немецких войск. После нескольких часов пути машина остановилась у шлагбаума при въезде на какую-то охраняемую территорию, по периметру которой виднелись вышки с часовыми.
– В лагерь, что ли, привезли? – подал голос Мышкин.
– Нам не привыкать по лагерям скитаться, – сплюнул себе под ноги Мазут. Он был разочарован тем приемом, который был оказан перебежчикам.
Пришедший немецкий наряд из пяти солдат разделил перебежчиков и развел их по отдельности в маленькие, но чистые комнаты, своей аскетичностью и наличием большого ведра с крышкой для отправления естественных надобностей больше напоминающие камеры-одиночки. Через час в коридоре послышался звук открываемой двери, и часовой на русском языке приказал кому-то следовать за ним.
– А где Ваня и остальные? – услышал Цыган голос Николки и понял, что первым на допрос повели его.
Николку вывели из барачного корпуса и повели в направлении центрального кирпичного здания, на котором развевалось огромное полотнище с фашистской свастикой.
– Здесь Гитлер сидит? – задал наивный вопрос Николка конвоиру.
– Гитлер в Германии, дурак, – отругал его охранник, – здесь начальство школы находится.
– А меня зачем к детям в школу? – не понял Николай.
– Бывают же на свете идиоты… А потом с таким в тыл зашлют, – покачал головой конвоир.
Зайдя в здание, конвоир повел Николку по лестнице вниз, в подвальное помещение. В комнате, куда они зашли, был полумрак, свет проникал только через маленькое зарешеченное окошко и освещал пустой стул перед столом, за которым сидел седовласый немецкий офицер.
– Свободны, – опять по-русски произнес офицер, чем вызвал огромную симпатию у Николая.
– Хайль Гитлер! – гаркнул за его спиной конвоир.
– Хайль, – не поднимая руки, спокойно отреагировал офицер, переведя взгляд с лежащего перед ним документа на Николая.
– Вы тоже наш? – первым не выдержал паузы Николка.
– Что значит «наш»? – удивленно вскинул бровь немецкий офицер.
– Ну, русский, – пояснил Николка.
– Да, – усмехнулся обер-лейтенант, – меня зовут Григорием Ивановичем.
– А почему здесь так много наших, а одеты они в немецкую военную форму? – продолжал спрашивать Николка.
– Потому, что они, как и вы, решили перейти на службу Германии, – пояснил немецкий офицер.
– То есть они все предатели?! – ужаснулся Николка.
– Да, как и ты со своими друзьями, – Григорий Иванович внимательно наблюдал за неожиданными реакциями перебежчика.
– Я не предатель, – покачал головой Николка.
– А зачем же ты перешел на нашу сторону? – Офицер все с большим интересом следил за странным субъектом.
– Иван сказал, что я пойду с ним, я и пошел, – откровенно, с всей своей наивностью признался Николай.
– Иван это кто? – Офицер взял в руки карандаш и стал что-то помечать на чистом листе бумаги, лежащем перед ним.
– Иван Зарецкий. Он мне как брат, – пояснил Николай, улыбнувшись, словно вспомнил что-то приятное. – Без Цыгана я бы, наверное, пропал.
– Он что, цыган? – нахмурился Григорий Иванович.
– Кличка тюремная у него такая, он же бывший вор, – уточнил Николка.
– Почему бывший?
– Потому что сейчас он красноармеец, а значит, ему простили прошлые грехи, – по-своему, в силу своего понимания, пояснил Николка.
– А сам ты кто? Кто твои родители, кем ты был до войны? – перешел к выяснению странной биографии личности обер-лейтенант.
– Зовут меня Завидов Николай, по батюшке Георгиевич, – начал рассказывать про себя Николка. – Батюшка мой был настоятелем церкви Сретения Господня, но его вместе с моей мамой расстреляли в церкви чекисты.
Николка замолчал, смахнув слезу, которая всегда выкатывалась из правого глаза, когда он рассказывал о смерти родителей и словно заново переживал их трагическую кончину. Офицер удовлетворенно кивнул, будто знал, что допрашиваемый не лжет и говорит правду.
– До войны я с бабушкой жил в Волковой деревне. Ходил в церкву, что при кладбище деревенском, работал на своем огороде, а иногда, когда трудно было, то и милостыню при церкви просил.
– Ты в школе учился? – задал вопрос офицер, пытаясь рассеять подозрение о неадекватности этого перебежчика, которое возникло с первых его слов.
– Нет, я же сын врага Советской власти, – пожал плечами Николка. – И к тому же я в Бога верю.
– А Бог за кого, за комиссаров или за немцев, которые с простых людей хотят их ярмо сбросить? – произнес практически не вопрос, а ответ обер-лейтенант.
– Бог всех людей любит, – ответил Николка, – для него нет начальства.
– Ладно, иди пока, – поморщился обер-лейтенант, вызывая охранника.
Засылка группы Христофорова прошла гладко. Получив подлинные документы и сев в полуторку, они без всяких осложнений выехали в район Ладожского озера и остановились в нескольких километрах от автомобильного караванного маршрута, который ежедневно возил в осажденный город продовольствие, вооружение и другие необходимые для обороны грузы. Христофоров глянул на часы. До немецкого налета на советский продовольственный караван оставалось несколько минут. Машина сопровождения, развернувшись, поехала назад, на базу. К назначенному времени раздался звук авиационных моторов, показались всполохи пламени – бомбежка началась.
– С Богом! – перекрестился Христофоров.
Вслед за ним усердно перекрестился Михаил Курпатый. Финютин же только презрительно усмехнулся, старательно скрывая подступающий животный страх. Машина стала приближаться к месту бомбежки каравана. Задача была под прикрытием бомбежки встать в цепочку каравана и таким образом доехать до Ленинграда. Метров за пятьсот до цели на льду появилась вода.
– Черт, утонуть еще здесь не хватало! – подал голос Финютин, которого от страха стала бить нервная дрожь.
Автокаравану был причинен сильный урон. Несколько машин горели, еще несколько провалились в огромные полыньи. Несмотря на то что машинам запрещалось во время налетов немецких самолетов уклоняться от маршрута и разъезжаться по сторонам, все равно каждый раз инструкция не срабатывала. Необстрелянные водители, не справившись с нервами и страхом, при начале бомбежки, когда немецкие самолеты на бреющем полете пролетали вдоль колонны машин, сворачивали в сторону, пытаясь таким образом избежать смертельной опасности. Одной из таких машин, которая «съехала с маршрута и возвращается после авианалета», и стала полуторка Христофорова, который выбрал большой пустующий промежуток в цепи автомобилей и быстро вклинил туда свой грузовичок. Троица замерла, оглядываясь по сторонам, опасаясь разоблачения. Налет прекратился. Все бегали, спеша оказать помощь раненым, их тут же несли к специальным санитарным машинам, которые всегда сопровождали колонну. С дороги стаскивали сгоревшие машины, освобождая путь колонне.
