Галина Маркус - Сказка со счастливым началом
Соня, и правда, уже очень устала, её вымотал этот разговор. Но Женя не мог понять одного: она уже перепрыгнула через костёр, стала облаком и уплыла, а он всё ещё разговаривает с ней, даёт инструкции, как не сгореть. Пора, наконец, ему объяснить.
– Мне всё равно, на что ты надеешься… – тихо, глядя на него в упор, сказала она. – Мне всё равно, что решат Калюжные. Мне всё равно, что они сделают. Я не знаю, заявится ли Митя, а если заявится – я не буду жить с ним тайком, прячась по углам. Я его жена, а не любовница. И самолюбие моё тебя не касается. А вот тебе – пора бы его включить. И понять, что здесь тебе делать нечего. Прощай, Женя. Ключ можешь не отдавать, скоро нас в этой квартире не будет.
Она смотрела ему в лицо открыто, не опуская глаз, пока он сверлил её своим стальным, неотступным взглядом. Лицо его наливалось бешенством, багровело. Это было бы страшно, но Соня находилась сейчас слишком далеко, чтобы испугаться. Она только надеялась, что он всё понял и уйдёт.
Но не тут-то было.
– Ты – шизофреничка, – внезапно сказал он. – Но и я тоже теперь параноик.
Одним рывком Женя пересёк комнату и всей своей массой вжал Соню в стену. Соня в ужасе попробовала вырваться – бесполезно, захват у него оказался железным.
– Прости, больше не могу… – проговорил он. – Я тебя верну.
Он быстро провёл рукой по её шее, дёрнул на платье молнию, рывком сорвал его с плеча вместе с бретелькой бюстгальтера, обнажив грудь, больно её сдавил. Губами впился в Сонины губы, не давая говорить и дышать. Другая его рука залезла под платье и уже шарила там. Женя грубо провёл по бедру Сони, стягивая белье. А она не могла даже двинуться под тяжестью его тела. Сейчас он был по-настоящему ей противен, а особенно потому, что когда-то он смел прикасаться к ней, как сейчас, и она не возражала! Как это было возможно, как?! Её тело принадлежало Мите, оно не могло быть испачкано, осквернено чужими руками. Её грудь могли трогать только его нежные, ласковые руки и губы. Чужой, коренастый, с животными повадками мужчина сейчас овладеет ею, и она возненавидит саму себя! Уже ненавидит… От ужаса и отвращения на глазах выступили слёзы. Подобные боль и бессилие она испытывала лишь однажды – когда у её любимого, бережно хранимого Бориса, которого не решалась брать даже Анька, оторвали глаза безжалостные подростки.
Ждать помощи было неоткуда. Соня оказалась зажата так, что не могла шевельнуться. Одну руку она всё-таки высвободила, пытаясь вырваться, отталкивала его, но физических сил не хватало. Теперь ей стало страшно, как никогда. Она знала одно
– этого нельзя допустить! Если это произойдёт, всё кончено, всё пропало, она не сможет с этим жить! Соня ногтями впилась в его запястье, но он словно не чувствовал боли. С трудом отвернув лицо, Соня сделала глоток воздуха.
– Никогда не прощу тебе! – в отчаянье выкрикнула она.
– Ты нелюдь…
То есть ей показалось, что выкрикнула, на самом деле – простонала едва слышно. Она даже не заметила, что повторяет слова Мити, сказанные отцу. Но если бы и помнила, то подтвердила бы: то, что делает Женя – преступление, равносильное убийству. По крайней мере, её он сейчас убивал…
Внезапно Женя остановился. Ослабил захват и сделал шаг назад. Несколько секунд он просто смотрел, сжав зубы, щека у него дёргалась. На его руке, в том месте, где Соня вцепилась ногтями, выступили капли крови. И вдруг он произнёс своим обычным, размеренным тоном с едва уловимой досадой, хотя всё ещё тяжело дышал, и лицо у него оставалось красным:
– Прости, детка. Не сдержался. Впервые в жизни сам себе не хозяин. Я лучше подожду. Мне надо набраться терпения, и я справлюсь. Подожду, пока ты захочешь сама. Даже если придётся ждать очень долго – всё равно ты моя. И только моя.
Не дожидаясь ответа, он отвернулся и вышел в коридор. Соня осталась на месте, словно её приковали к стене – подавленная, разбитая. И только когда хлопнула входная дверь, медленно сползла вниз. Слёзы всё ещё текли по лицу, но внутри было пусто. Рядом что-то упало – она перевела взгляд. Это оказался Борис. Соня чувствовала себя слабой и заторможенной. Но вид друга, валяющегося мордой вниз, был нестерпим. Она протянула руку и достала его из-под столика.
Посмотрела на его хитрую мордочку и вдруг испытала иррациональное чувство, словно одним глотком влила в себя рюмку водки – странный, ничем не объяснимый кураж.
– Достали, б…! – впервые в жизни она выругалась матом.
– Все, все достали!
Лис молча и внимательно смотрел на неё.
– А я всё равно не пропаду! – с детским вызовом сказала ему она. – Вот назло им всем – и никто ничего мне не сделает! Ни Калюжные. Ни Женя. Ни Вова. И… он…. тоже. Хватит!
– Соня громко взвизгнула. – Не надо мне! Ни трёхкомнатных квартир… ни съёмных. И без этой – проживу. И денег не надо, и помощи их мерзкой не надо!
– Надо же! Какая сила воли у человека! – усмехнулся лис. – Да уж! – Соня истерически всхлипнула. – А что? Да, сила воли, а ты как думал?
– Я не про тебя, – невозмутимо пояснил Борис. – А про Женю.
– Он мерзавец… – выдохнула Соня, всё ещё сидя на полу. – Как ты мог советовать мне… говорить, что я буду с ним счастлива?
– Не преувеличивай. Во-первых, я не советовал. Во-вторых – могла быть счастлива. Жила бы – забот не знала.
– И это – и есть счастье?!
– Прости, прости, нет, конечно, – издевательски пропел Борис. – Настоящее счастье – по рецепту от глупой Снегурочки. Которая знала ведь, что нельзя, но…
– А я раньше не понимала эту сказку. Ругала, жалела Снегурочку. А ведь за неё можно только порадоваться. Она испытала то, что хотела. Ради этого стоило и растаять… Я не боюсь.
– Я знаю другую сказку. Про старого бурого лиса, которого никто не слушал, – вздохнул Борис. – Но… – тут он прищурился, – если бы все его слушали, никаких сказок не было бы вообще.
Соня с удивлением посмотрела на него, словно впервые видит.
– А замок всё-таки поменяй, – внезапно сказал лис. – Ну его на фиг, этого параноика. Сколько у него там ещё ключей?
Опять интернат
На другой день, в пятницу, Соня отправилась оформляться на новое место. В обязанности няни входило немало работы: ежедневная уборка помещений группы – игровой, спальни, санузла с коричневой кафельной плиткой и огромного коридора с вытертым до бетонных дыр линолеумом; организация обеда, мытьё посуды, замена белья и уход за детской одеждой, а главное, посменное ночное дежурство с последующим после него выходным.
Директор, Ольга Филипповна, провела Соню по этажам, показывая здание и знакомя с сотрудниками. А она испытывала странные чувства. Соня уже совсем забыла, что такое интернат изнутри. Детские впечатления смазались, да и когда она ездила к Вадику, этот мир оставался ей чуждым, она старалась не погружаться в него, а поскорее вытащить оттуда ребёнка.
И вот – всё начиналось сначала. Зрительные образы, запахи и даже голоса – всё было оттуда, из далёкого детства. Словно её вернули к давно пройденному, но не усвоенному материалу, поместили в исходную точку отсчёта – исправлять ошибки.
Интернат был областной, воспитанники поступали сюда из окрестных городков и посёлков. Когда Соня жила здесь, в группе числилось не больше пятнадцати человек, а теперь доходило до тридцати. Соня видела всё – то, чего так боялась и не желала видеть: тоску в глазах у детей, раздражительность воспитателей; не слишком опрятные лица малышей; старшеклассников, с которыми едва справлялись на верхних этажах здания. Даже смех здесь звучал иначе, а уж плач… Особенно Соню поразил плач самых маленьких, из ясельного корпуса.
У домашнего ребёнка слёзы – это настойчивое требование любви и заботы, которые он тут же в изобилии получает. А этот плач не слишком трогал и без того измотанных взрослых. Он разносился в пустоте, бился об стены и достигал только одного слушателя – Того, кто слышит всех и всегда. В переливах этого плача звучало горе ребёнка, который ещё не знает, в чём оно состоит, но с каждым днём будет узнавать об этом всё больше и больше.
…Соня очень волновалась, отправляясь в свою новую группу. Но здесь всё оказалось не так ужасно. Конечно, помещения давно не ремонтировались, в спальнях стояла сырость, а мебель, кормёжка, игрушки – всё разительно отличалось от того, что было у детей в элитном саду. Зато единственная воспитательница производила приятное впечатление, а её малыши выглядели весёлыми и доверчивыми.
Марии Фёдоровне на вид было лет пятьдесят с небольшим. Рассудительная, простоватая, но сердечная, она встретила Соню, как старую знакомую. Из короткого разговора Соня уяснила, что воспитательница уже в курсе её истории – разумеется, со слов заведующей.
Общалась Мария Фёдоровна по-свойски, без лишних церемоний. Неприятных вопросов не задавала, зато сама говорила без умолку. Принялась объяснять, где что лежит, ознакомила с режимом дня, отвела в спальню, показала прачечную.
