Владимир Фомичев - Человек и история. Книга вторая. «Шахтёрские университеты» и «хрущёвская оттепель» на Северном Урале
Ресторан. Куверты, белые салфетки. Действительно: рай для нищих и шутов. Втроём за столиком мы сидели недолго. Вскоре к нам подсел наш общий знакомец Юрий Аликин, редактор литературного отдела местной газеты. Запивать «заливной язык» – эту еду поэтов, шпроты и пельмени – потребовали коньяк. Сценарий народных гуляний прост и предсказуем. Сначала застолье проистекает нарочито церемонно, даже торжественно. Велеречивые тосты очень скоро становятся экономными по времени: ну, будем! Потом кто-то вспомнил, что сегодня праздник, и народ запел! Какой-то столик грохнул «Катюшу», кому-то захотелось излить душу в «Синий платочек».
Началось обычное в таких ситуациях состязание певческих коллективов: кто кого перекричит! Нашему столику эта самодеятельность не понравилась, точнее её репертуар, и мы завели свою, что-то из британских рейнджеров:
Помнишь «Южный крест»,Накрашенные губыИ купленный за доллар поцелуй?Осторожней, друг,Эти ласки очень грубы,И кровь свою напрасно не волнуй!
Стае чётко и громко выбивал ритм о край стола, а наши молодые голоса, раскрепощённые коньяком, а оттого мощные, вскоре стали перекрывать потрёпанные табаком, водкой и окопами речитативы ветеранов.
На наш столик стали недружелюбно коситься, а затем и с неприкрытой угрозой: если вы не затихнете…
Закончив:
Осторожней, друг, тяжелы и метки стрелыВ таинственной стране Мадагаскар!
– мы не стали долее испытывать терпение своих соперников и, склонившись головами над столом друг к другу, стали общаться между собой.
Юра много читал Киплинга, этого певца колонизаторов, затем перешли к анекдотам:
– Слона можно завернуть в газету? Конечно, если в ней напечатана речь Хрущёва.
– А можно убить палкой лысого человека? Можно, если его охранять не будут.
– Террорист из пистолета промахнулся в Хрущёва, находясь в двух метрах от него. Особенно негодовал Будённый: нужно было саблей – оно вернее!
Когда мы, отягощенные съеденным и выпитым, вывалились из ресторации, был уже поздний вечер. Дойдя до телефона-автомата, Юра зашёл в него. Из всего, о чём он говорил, я расслышал только «такси… парк».
Мы немного постояли, покурили. Тут подкатило такси, Юра попрощался с нами, сел в «мотор» и уехал. Мне это так понравилось, что и самому захотелось такой лихости.
Я тут же забрался в кабину и стал накручивать диск телефона, а куда звонить, да не всё ли равно, лишь бы такси подали. Друзья к моей затее отнеслись скептически, но это только подогрело моё желание шикарной жизни. По теории вероятности, если обезьяна постучит по клавишам пишущей машинки несколько лет, то может написать роман.
Глава 11. Вытрезвитель
Так или иначе, но и я преуспел в своих дерзаниях. После многих диалогов с какими-то абонентами, я услышал доброжелательный мужской голос, который, узнав, что мне для полноты счастья не хватает лишь такси, осведомился: куда изволите вам подать? Ребята уже отошли по улице на приличное расстояние, когда скрипнули тормоза…
Блюстители порядка умело и быстро доставили меня туда, где, по их мнению, мне будет удобнее находиться, чем у телефона-автомата.
Тем более что в честь Первомая в медицинском вытрезвителе кровати были застелены чистым бельём, а мытьё в душе, чистка одежды и прочие услуги советского «навязчивого» сервиса были в эти сутки совершенно безвозмездные, как подарок совы ослику его же хвоста.
Работники учреждения, куда меня лихо доставили на машине, были приятно удивлены очередным гостем, который не куражился от выпитого в честь праздника, а вёл себя очень культурно и вежливо, говорил: пожалуйста, будьте так любезны.
Дядя или тётя врач, я не разобрал в полумраке, в белом халате определил: наш, принимайте. Мне предложили раздеться и защёлкнули за мной дверь душа. Тёплая водица вскоре сменилась ледяным душем. «Контрастный душ» – обрадовался я, большой любитель этой водной процедуры. Обычно, когда включали холодный душ, обливаемый издавал такой дикий вопль, что приводил в восторг работников вытрезвителя. А тут – только довольное похрюкивание! Это им не понравилось, даже как-то насторожило. Предчувствие их не обмануло. Когда меня вселили в огромную комнату, больше похожую на зал, я был в самом наилучшем расположении тела и духа.
Я присел на указанную мне кровать и осмотрелся. Обитатели, а их было около десяти человек, были разные и вели себя по-разному. Кто мирно спал, уютно устроившись на чистенькой постели, кто сидел на кровати, опустив голову и наклонившись вперёд, очевидно, что-то припоминая. Завидев новенького, некоторые приятно оживились и стали подходить и приставать с расспросами. А я как человек предельно коммуникабельный сразу же принял на себя роль заводилы.
– А вы знаете, какой сегодня праздник?
– А то!
– А раз знаете, то чего не гуляете?
– Это здесь-то гулять?
– А это почему же здесь нельзя гулять?
– Если можно, то как?
– Как-как… песни будем петь! В праздник петь песни никто не запретит!
Сначала тихо и нестройно, послышалось из нашей обители пение, да не простое, а самое актуальное – революционное, к тому же пение возрастало и ширилось:
Лишь мы, работники всемирной,Великой армии труда,Владеть землёй имеем право,А паразиты – никогда!
Там, за дверью, заволновались. Начали заглядывать.
– Смело, товарищи, в ногу,Духом окрепнем в борьбе!В царство свободы дорогуГрудью проложим себе!
Теперь уже пение угрожающе сотрясало это учреждение посильнее, чем пьяные выкрики отдельных обитателей.
Только теперь работники вытрезвителя поняли, кого они «пригрели». Меня попросили в коридор, там растерянный дежурный, прикрыв трубку ладонью, чтобы защититься от громкого пения, докладывал начальству о чрезвычайном происшествии. Закончилось тем, что нашу «капеллу» тут же выставили вон, на улицу. Я не стал принимать знаки благодарности и предложения – продолжить народное гуляние: с меня этого уже было предостаточно, и я побрёл к себе, в общежитие. Путь был длинный, и я подвёл итог дня, да и не только, а всей сложившейся житейской ситуации.
Я отчётливо почувствовал лицемерие власти, её передового отряда – коммунистов. Большевики превратились в коммунистов, и те стали стесняться тех дел, которые натворили их предшественники. Им захотелось, как царю Дадону, – отдохнуть от ратных дел. Даже революционные песни смущали их покой. Теперь у них была власть, и им хотелось покойно наслаждаться ею в своих креслах, кабинетах с солидной охраной от презираемого ими народа. Ничто не выводило их из гипнотического состояния: мы – навсегда! Для них как бы не существовало примеров исторических катастроф, а что бы им не вспомнить недавнюю гибель «Тысячелетнего рейха» вместе с Адиком Шикльгрубером. Развенчанный культ Иосифа Джугашвили также тяжким камнем потянет в преисподнюю жрецов ложного пути.
Глава 12. Культ силы
Как-то на улице столкнулся я со Славкой.
– Куда торопишься? – спросил он.
Я ответил почти по Гоголю: а так, куда ноги идут. А сам куда? – переспросил я Славку.
– На бокс в городскую секцию. Кстати, там сегодня набор. Не желаешь?
– А что? Можно попробовать, если примут, конечно. А ты что, тоже идёшь поступать?
– Да нет, – сказал Славка, – я уже занимаюсь там с осени. Брат меня туда затащил.
– Ну и как?
– Будешь заниматься, сам всё увидишь. И даже на себе почувствуешь, – как-то весело и даже злорадно пообещал Славка.
Здание городского спортивного общества, очевидно, было построено недавно. Все помещения внутри соответствовали назначению.
Особенно впечатлял большой спортивный зал. В одном углу лежали маты, сразу понятно – это секция борьбы, в другом о деревянный помост звонко стукалась штанга – это секция тяжёлой атлетики. В углу, куда меня подвёл Славка, глухо и коротко стучали перчатки, разумеется, не лайковые, а боксёрские. За небольшим столом сидело несколько человек, но к столу этому стояла очень длинная очередь, более похожая на толпу. С первого взгляда становилось понятно, что это кандидаты, жаждущие спортивных подвигов именно на ринге. Все они в разной степени были возбуждены, особенно будущие «мухи», «комары» и прочие «пух и перья». Претенденты на тяжёлые весовые категории вели себя солиднее, сдержаннее, снисходительно принимая восхищение легковесов.
Приём в секцию уже шёл, когда Славка оставил меня дожидаться своей очереди, а сам пошёл на занятия. По пути, когда мы шли, нам повстречался однокурсник. Он полюбопытствовал, куда мы идём, и на предложение Славки идти с нами ответил: там и без сопливых скользко. Стоя в очереди, я вспомнил это и подумал: а что, здесь действительно и без меня обойдутся, пока моя очередь подойдёт. К нашей очереди подходили тренеры других секций, оценивали опытным взглядом подходящих им кандидатов и ненавязчиво пытались соблазнить: не подойдёшь ты для бокса, даже если тебя и запишут в секцию. Набьют тебе морду раз-другой, и попросишься к нам. Так что не лучше ли сразу…
